за дружбу и дружескую преданность. — Комиссар немного помолчал и как-то странно 
взглянул на Минова: — Леонид Григорьевич, обе спички были без головок! Я и 
командир сознательно пошли на этот безобидный обман, предложенный Мошковским. 
Он ни за что не хотел, чтобы вы подвергались какому-либо риску. Надеюсь, что 
самоотверженный поступок Якова Мошковского будет по достоинству оценен лётным 
составом нашей эскадрильи и достигнет благородной цели, ради которой он был 
задуман и выполнен.
    На следующее утро Минов и Мошковский решили для проверки настроения лётного 
состава провести дополнительную запись на прыжки. О желании прыгать сразу же 
заявило более двадцати человек. Среди записавшихся оказались две женщины, мужья 
которых — лётчики — не отважились на прыжок с парашютом.
    Таков был начальник Высшей парашютной школы Яков Давидович Мошковский, в 
чей кабинет я вошёл с путевкой ЦК комсомола. Передо мной сидел смуглолицый 
человек с резко очерченным волевым подбородком и живыми тёмными глазами. 
Просмотрев мою путёвку, он коротко расспросил меня о занятиях в школе и 
парашютном кружке, поинтересовался, занимаюсь ли я спортом. Я сказал, что имею 
кое-какие достижения в плавании и гребле.
    Дружелюбно поглядев на меня, Мошковский дал мне направление на медицинское 
освидетельствование. Заканчивая беседу, он сказал:
    — Сдайте путёвку секретарю. С заключением медицинской комиссии приходите на 
аэродром.
    Выйдя из кабинета в приёмную, я увидел секретаря. Прежде её не было на 
месте. Каково же было моё смущение, когда я узнал в ней ту самую девушку, 
которой говорил о своих несуществующих прыжках. Молча взяла она мою путёвку.
    “Узнала или не узнала?” — думал я, выходя из приёмной и вытирая выступивший 
на лбу пот.
    Медицинскую комиссию я прошёл, как говорится, без сучка и задоринки и через 
два дня явился на Тушинский аэродром. Передо мною зеленело лётное поле. Вдали 
около учебных самолётов ПО2 готовились к прыжкам курсанты Высшей парашютной 
школы. Подойдя к ним, я увидел Мошковского в синем комбинезоне и шлеме. Он 
кивнул мне и коротко бросил:
    — Явились? Заключение есть? Сегодня будем летать. Пока наблюдайте и 
работайте.
    У Якова Давидовича была своеобразная манера говорить отрывисто, несколько 
насмешливым и сердитым тоном. Какая требовалась от меня работа, он не сказал, 
но мне хватило и одних наблюдений. В небе кружили самолёты, управляемые 
молодыми лётчиками. Неподалёку опускались парашютисты. Всякий раз хотелось 
побежать навстречу, чтобы поглядеть, как они приземляются. Тут же производилась 
укладка парашютов. Я присматривался к точным, выверенным движениям укладчика. 
Длинные стропы и огромный купол заполняли кажущийся тесным ранец в строго 
определённом порядке.
    Часам к пяти прыжки закончились. Уехал нагруженный парашютами автомобиль. 
Оживлённо беседуя, ушли парашютисты. Около машин засуетились техники. Яков 
Давидович разговаривал с инструкторами. Я решил, что он совершенно забыл обо 
мне. Но вскоре Мошковский подозвал меня и кивнул на заднюю кабину одного из 
самолётов:
    — Садитесь!
    Я поспешно занял указанное мне место. Начальник школы сел в кабину лётчика 
и громко сказал стоявшему у винта мотористу:
    — Внимание!
    — Есть внимание! Контакт! — отвечал тот, резко повернул рукой винт и 
отскочил в сторону.
    — Есть контакт!
    Мошковский стал быстро вращать ручку магнето. Фыркнул мотор, винт качнулся 
из стороны в сторону и завертелся, мелькая впереди. Яков Давидович прибавил 
обороты и наклонил голову, осматривая поле. Самолёт дрогнул и, покачиваясь, 
порулил к старту. Взлётная полоса была свободна: дежурный взмахнул флажком.
    Самолёт, будто набрав силы, под неистовый шум мотора рванулся вперёд. 
Прижавшись к креслу, невольно держась руками за борта кабины, я весь отдался 
ощущению стремительного бега, ожиданию взлёта. Последний, самый лёгкий толчок 
колёс — и земля стала уходить вниз. Под крылом проплывали постройки, 
железнодорожные пути. Впереди в лёгком мареве виднелась Москва.
    Подумав, что мне следует не только восторгаться полётом, я стал следить за 
высотомером и, наблюдая за землёй, старался отыскать знакомые места. Машина 
делала виражи, резко меняла направление, накренялась то в одну, то в другую 
сторону. От этого земля неожидашно оказывалась сбоку — зрелище, которого 
никогда не увидишь на аэростате. Мошковский оборачивался и испытующе 
посматривал на меня. В заключение он пролетел над центром аэродрома, где обычно 
сбрасывались парашютисты.
    — Как самочувствие? — спросил он, когда мы вышли из самолёта.
    — Нормальное, товарищ начальник школы!
    — Хорошо. На аэродром являйтесь ежедневно.
    Вечером я рассказал Щукину о своём полёте.
    — Завтра-послезавтра будешь прыгать, — уверенно сказал Сергей.
    — Что ты! — удивился я.
    — Облёт — последний момент подготовки парашютиста, — пояснил Щукин.
    — Но Яков Давидович ещё мало знает меня.
    Щукин улыбнулся:
    — Он по-своему подходит к людям. Иным не доверяет, придирчиво следит за 
тренировкой, а некоторых допускает к прыжкам почти сразу.