нами простиралась сплошная облачность, пустынная и безбрежная, как море. Лишь 
на востоке над облаками выступала, будто маяк на маленьком островке, красивая, 
увенчанная шпилем башенка — вершина здания Московского государственного 
университета на Ленинских горах.
    Пора было подниматься, чтобы закончить научные наблюдения. Окинув взглядом 
приборы, я обратил внимание на вариометр: к моему удивлению, он показывал, что 
мы опускаемся со скоростью 3 метра в секунду. Взглянув вверх, я увидел, что 
выполненная до этого оболочка обмякла и сморщилась, а рукав аппендикса 
закрылся — верные признаки снижения! Новодережкин вопросительно смотрел то на 
меня, то на стрелку вариометра, которая всё больше отклонялась.
    Я велел Аркадию сбросить балласт. Он обрезал шпагат, и за бортом 
опрокинулись привязанные к гондоле три мешка с песком. Никакого результата! 
Скорость возросла до 8 метров в секунду. Я приказал своим спутникам прицепить 
парашюты и велел Новодережкину передать о случившемся в обсерваторию.
    “Не травят ли клапаны?” — подумал я, поочерёдно натягивая и быстро отпуская 
обе клапанные верёвки: оболочка, объёмом пять тысяч пятьсот кубических метров, 
имела два газовых клапана.
    “Субстратостат почему-то быстро снижается”, — сказал Новодережкин в 
микрофон.
    Тарелки клапанов захлопнулись нормально. Значит, дело не в них. Стрелка 
вариометра продолжала отклоняться: 10… 11… 14 метров в секунду!
    — Балласт!.. Ещё, ещё!..
    Новодережкин и Старицин сбросили около тонны песка, но скорость возрастала. 
Дело плохо! Несомненно, где-то на оболочке есть разрыв.
    “Бросаем балласт… Ещё сбросили балласт”, — передавал по радио Аркадий.
    Гондолу так раскачивало, что нам приходилось крепко держаться за стропы. 
Нижнюю часть оболочки сильно трепал встречный воздух. Не хватало, чтобы у нас в 
дополнение ко всему произошёл пожар!
    — Подтянуть уздечковую!
    Аркадий и Игорь изо всех сил натянули уздечковую, но она выскользнула и 
свисающая материя с глухим хлопком отбросилась кверху. Очевидно этот удар 
выдавил из оболочки через разорванное место много водорода. Я догадался об этом,
 так как скорость резко возросла… Хотя бы одному из нас следовало облегчить 
субстратостат. Я велел сесть на борт и приготовиться к прыжку никогда ещё не 
прыгавшему с парашютом Старицину. Аркадий, как пилот и радист, не мог первым 
покинуть наш терпящий крушение “корабль”.
    — Не выдёргивай кольцо сразу, — предупредил я Игоря. — Медленно считай до 
десяти, иначе попадёшь на гайдроп. Считай громко, чтобы я слышал!
    “Балласт сброшен весь. Решаем облегчить гондолу и сбросить с парашютом 
Старицина”, — продолжал передавать Новодережкин.
    На высоте 2000 метров я скомандовал: “Пошёл!”, и Игорь оттолкнулся от 
гондолы. Мы следили за его переворачивающимся в воздухе телом. “Раз!.. Два!.. 
Три!.. Четыре!..” — доносилось до нас.
    — Слишком быстро считает! — сказал Аркадий.
    По неопытности Старицин поторопился. Пролетев не более 50 метров, он открыл 
парашют, и я увидел, как белый купол вплотную приблизился к висящему под нами 
гайдропу.
    — Скользи! Подтягивай стропы! — крикнул я. Гондола вот-вот могла нагнать 
парашют.
    Замешкайся, опоздай Старицин, и произошла бы беда. Но Игорь отважно 
встретил опасность. Как заправский парашютист, подтянул он часть строп и тотчас 
отошёл от гайдропа. Гондола пронеслась мимо.
    Обо всём этом Новодережкин короткими фразами сообщал в обсерваторию. 
Поразительный радиорепортаж!
    После прыжка Старицина скорость спуска уменьшилась до 8 метров — большая, 
но не столь уж опасная скорость. Однако она снова стала нарастать. Под нашими 
ногами лежал большой свёрнутый брезент, предназначенный для упаковки оболочки. 
Он весил семьдесят килограммов. Мы безуспешно пытались вытащить его. До земли 
оставалось около двухсот метров. Нырнув в облака и, миновав их, мы увидели, что 
быстро опускаемся на лес… Верхушки деревьев рядом! Удар, треск сучьев и вдруг 
со дна гондолы вверх ушёл ствол высокой осины. Затем наступила тишина. Гондола 
(хорошо, что только она!) нанизалась на верхушку дерева, словно шашлык на 
вертел. Едва я успел перевести дыхание, как Аркадий поднёс ко рту микрофон:
    — Я — ВР101, я — ВР101! Как слышите меня? Приём.
    Прошло несколько минут и откуда-то раздалось:
    — Аркадий! Аркадий!
    Из чащи появился наш парашютист. Мы спустились к нему по гайдропу, и Игорь 
рассказал, что, когда мы обогнали его, он увидел на оболочке рядом с разрывной 
щелью большое отверстие. Потом субстратостат исчез в облаках, и до Игоря 
донёсся такой сильный шум, что он подумал: “Не в последний ли раз приземлился я 
с Аркадием”. Игорь повис на сосне и, освобождаясь от парашюта, услышал, как 
Новодережкин вызывает по радио обсерваторию.
    Мы уселись рядом, достали из сумки с продуктами бутылку вина, которая, 
побывав в стратосфере, сохранила приятную прохладу, и поздравили друг друга с 
избавлением от грозившей нам опасности. Наблюдая за моими товарищами, я ясно 
видел, что случившееся не поколеблет их привязанности к воздухоплаванию. Ещё 
бы! Слишком оно романтично и увлекательно, чтобы к нему охладели люди, 
по-настоящему любящие спорт, путешествия и приключения.
    Игорь уже начал было напевать “губы, как кровь”, а Аркадий, показывая на 
пронзённую осиной гондолу, не без остроумия заметил: “упаду ли я стрелой