секунд на земле. Он целый день ходил и бормотал: “раз… два., три… четыре…” А в 
воздухе всё пошло по-старому. Когда он прыгнул с аэростата, я, находясь в 
гондоле, услышал какое-то невнятное восклицание, означающее счёт, и тотчас 
увидел открывающийся парашют.
    — Ты же опять раскрыл раньше времени! — крикнул я, перегнувшись через борт 
гондолы.
    — Он сам раскрылся! — виновато ответил неудачник, раскачиваясь под куполом 
и, очевидно, не замечая, что держит выдернутое вытяжное кольцо.
    Продолжу, однако, рассказ о моём прыжке. На высоте 5500 метров я попал в 
длительный штопор. Только успел выйти из него, как меня снова начало крутить, и 
пришлось добиваться нормального падения. Ледяной ветер обжигал лицо. Меховые 
рукавицы не спасали рук от холода. Я протирал стёкла приборов: они покрывались 
инеем. Нырнул в облака. Секундомер отсчитал 82 секунды, высотомер показывал 
1600 метров. Я выдернул вытяжное кольцо. Парашют раскрылся со звуком пушечного 
выстрела. Ощутив очень сильный рывок, я поднял глаза и не увидел купола. Его 
скрывала серая облачная мгла.
    Всякому, вероятно, знакомо сильное раскачивание на качелях, когда они 
подлетают вверх и вслед за этим какое-то мгновение падают. Примерно то же 
происходило со мною в облаках, пронизанных вихревыми потоками воздуха. 
Продолжая опускаться, я взлетал то в одну, то в другую сторону. Стропы 
поднимали меня и вдруг свободно провисали, а я проваливался. Так повторялось 
много раз. Захватывало дыхание. Самочувствие было не из приятных! Я 
препятствовал раскачиванию изо всех сил. Но оно заметно уменьшилось лишь после 
раскрытия запасного парашюта.
    Наконец, облака поредели. Показалась земля. Я снял перчатки, подышал на 
озябшие руки, достал карту и стал ориентироваться. Подо мною был район 
Орехово-Зуева. Справа зеленел лес, слева тянулось ровное торфяное болото. 
Невдалеке раскинулась деревня. Подтянувшись на стропах, я коснулся земли, 
поглядел на часы и увидел, что покинул субстратостат ровно 5 минут назад. 
Вокруг был глухой лес. Повсюду виднелось множество грибов, Они словно 
специально вылезли поглядеть на моё приземление. Я собрал парашют и зашагал в 
деревню.
ВМЕСТЕ С ВЕТРОМ
    Вскоре я перешёл на службу в аэрологическую обсерваторию. Полёты на 
свободных аэростатах считались здесь одним из важных средств исследования 
атмосферы. Некоторые научные наблюдения наиболее удобно вести с аэростатов. В 
отличие от самолёта аэростат спокойно плывёт над землёй вместе с воздушными 
массами, свойства которых изучают учёные. Благодаря своей неподвижности 
относительно окружающего воздуха аэростат не оказывает особого влияния на 
частицы облаков. Из его гондолы можно наблюдать изменения, происходящие с этими 
частицами.
    Выполняя научные задания, вместе с нашими аэронавтами и учёными часто летал 
и я. Много было интересного в этих полётах. Однажды, пролетев более суток с 
Сергеем Зиновеевым и научным сотрудником Вадимом Решетовым, я выбирал место для 
посадки. С высоты 200 метров, мы увидели впереди какую-то дымку. Вокруг было 
ясно, и её граница резко выделялась на горизонте. Вблизи дымка оказалась чем-то 
вроде морозного тумана. Аэростат вошёл в него, и, — странное дело! — термометр, 
показывавший до этого 16 градусов мороза, резко упал до минус 40.
    Я повёл аэростат на посадку и, подойдя к земле, вскрыл разрывное устройство.
 Нам представилась удивительная картина. Из оболочки вышел весь газ, но она не 
ложилась на землю, а оставалась расправленной, словно подпиралась изнутри 
жёстким каркасом — прорезиненная материя, замёрзнув, потеряла эластичность. 
Сложить оболочку было невозможно. Нам пришлось ждать почти два дня, пока стало 
теплее и к материи возвратились её обычные свойства.
    В феврале 1941 года для выполнения очередного научного задания я вылетел 
при необычайно сильном ветре. За 2 часа 15 минут на небольшой высоте мой 
аэростат пролетел от Москвы до города Иваново. Скорость ветра в среднем 
составляла около 150 километров в час. Это сильнейший ураган. Подобные ветры 
обычно наблюдаются лишь в стратосфере.
    У самой земли, конечно, было потише. Но всё же, когда я вскрыл разрывное, 
оболочка, подобно парусу, неудержимо потащила опрокинувшуюся гондолу. Хорошо, 
что я опустился на заснеженное поле, по которому она легко скользила. При иных 
обстоятельствах её неминуемо поломало бы. Аэростат волочило до самого леса. 
Лишь деревья задержали моё стремительное движение.
    Выдающиеся полёты совершил в ту же зиму Фомин. Вместе с Георгием Голышевым 
он достиг высоты более 11000 метров.
    Голышев был достойным товарищем Фомина в ответственных подъёмах. Он уже 
давно зарекомендовал себя опытным, смелым и находчивым воздухоплавателем. 
Как-то, отправившись вместе с Неверновым в высотный полёт, Голышев обнаружил, 
что аппендикс субстратостата случайно остался завязанным. Воздушный шар быстро 
выполнялся. Приближался момент, когда водороду потребуется свободный выход 
наружу. Что делать? Добраться до аппендикса — невозможно. Прекратить подъём? Но 
это значит не выполнить задания. И Голышев принял смелое решение. Натянув 
клапанную верёвку, он заставил газ выходить из оболочки через клапан. Это было 
рискованно, так как нельзя точно знать, в достаточном ли количестве выходит 
водород. Внимательно следя за нижней полусферой и стараясь не допустить 
натягивания материи, Голышев и Невернов продолжали подъём и выполнили научные 
наблюдения.
    Борис Невернов, всё такой же весёлый и озорной, как прежде, стал зрелым и 
опытным мастером воздухоплавательного спорта. У него завязалась крепкая дружба