голову наружу в яростный воздушный вихрь. Прыгать можно! Снизу навстречу летели 
облака, вверху за гондолой тянулись стропы, на которых она за минуту до этого 
висела под оболочкой, и разорвавшийся о них гондольный парашют. Этот “хвост” 
стабилизировал полёт гондолы, не позволяя ей беспорядочно падать, как это было 
с оторвавшейся от оболочки гондолой стратостата “Осоавиахим”.
    Крикун и Волков пристегнули парашюты. Парашют Фомина был случайно сдвинут с 
места. Его тут же нашли, но потраченное на это мгновение показалось неимоверно 
долгим. Волков глядел на приближающиеся облака и стрелку высотомера.
    4000 метров. “Миша, давай!” — приказал Фомин. Михаил сел на обод люка, 
оттолкнулся и некоторое время не открывал парашюта, чтобы подальше отлететь от 
гондолы и падающей подвески стратостата. Потом он выдернул вытяжное кольцо. 
Купол парашюта побежал змейкой и раскрылся. Со свистом пронеслись рядом 
металлические детали оболочки.
    Какой медленный спуск! Волкову казалось, что он неподвижно висит в 
необозримом пространстве. Он подтянул стропы и стал скользить навстречу близким 
теперь облакам. Выйдя из них, поискал глазами в небе и увидел только одного 
парашютиста. Тоскливо сжалось сердце.
    Волков и Крикун приземлились вблизи небольшого посёлка. К ним уже спешили 
на помощь местные жители. Они рассказали, что в той стороне, где раздался шум 
упавшей гондолы, опустился парашютист. Но там были глубокие наполненные водой 
карьеры торфоразработок.
    Скорей на поиски! Цепочка людей шла по болотистой, заросшей молодыми 
деревьями низине. Впереди показалась поляна. Выбежав на неё, друзья увидели 
Фомина подле дымящейся, наполовину погружённой в топкую землю гондолы.
    Оставшись один, Саша решил сбросить весь балласт, чтобы ослабить удар 
гондолы о землю. Не замечая, что до крови царапает обо что-то руку, он вращал 
рукоятку балластосбрасывателя. Под гондолой один за другим опрокидывались 
балластные мешки.
    Потом он надел шлем, в последний раз глянул на высотомер. 2000 метров… 
Облака были уже вверху. Саша выпрыгнул, открыл парашют и увидел, как гондола 
врезалась в землю. До него донёсся глухой удар. Поодаль опускались два 
парашютиста. “Спаслись!” — ликуя, подумал Фомин.
    Приземлившись, он поспешил к гондоле. Из её открытого люка валил дым, 
вырывались языки пламени. “Замкнулись провода аккумуляторов”, — понял Саша. К 
нему подбежали несколько рабочих, случайно проходивших мимо. Он забрался в 
гондолу, погасил огонь и спас большинство записей с результатами научных 
наблюдений.
    При падении гондолы оторвались и опустились на отдельном парашюте 
стеклянные колбы со взятыми на разной высоте пробами воздуха. Их нужно было 
обязательно разыскать. Несколько раз летал Фомин над районом аварии на самолёте 
и дирижабле. Колб нигде не было видно. Впоследствии он разыскал их, организовав 
для этого лыжную экспедицию.
    Потянулись ненастные осенние дни. Фомин аккуратно приходил на работу, хотя 
не было никаких полётов. Необычно молчаливый, он редко улыбался и не замечал 
участливого внимания товарищей.
    Как-то вечером, зайдя к Саше домой, я застал его сидящим за письменным 
столом. Перед ним лежали спасённые бортовые документы. На краях некоторых бумаг 
успело оставить свои следы пламя. Кивнув мне, Саша встал, сделал несколько 
шагов по комнате, постоял у детской коляски, где спала его маленькая дочь. 
Потом подошёл к окну. По стеклу расплывались косые линии дождя.
    Мне вспомнился мой неудачный прыжок, за который я едва не поплатился жизнью.
 Вспомнилось, что первым, кого я увидел, придя в себя в больнице, был Фомин. 
Какое счастье, что он жив и невредим! А пережитое понемногу сгладится. Разве 
вот только останется появившаяся у висков седина.
    Долго разговаривали мы в тот вечер, и мне стало ясно, что жизнерадостная, 
сильная натура моего друга берёт верх, что его подавленное состояние пройдёт 
без следа.
    С головой ушёл Фомин в оформление отчёта о полёте. Вместе с учёными он 
занялся глубоким анализом причин аварии. Многократные испытания аварийных 
устройств стратостата показывали их полную надёжность. Если бы, например, 
оболочка порвалась даже так сильно, что не смогла парашютировать, экипаж имел 
возможность отцепиться от неё, после чего автоматически раскрылся бы 
специальный гондольный парашют. Беда состояла в том, что простой и надёжный 
отцепной механизм не был рассчитан на случай мгновенного и полного уничтожения 
оболочки. Подвесная система не отделилась от гондолы, а падала вместе с ней. 
Она и помешала правильному раскрытию парашюта.
    Можно ли было заранее предположить возможность пожара? С большим трудом. И 
всё же при подготовке полёта предотвращением такой возможности занимались 
несколько специалистов. Принятые ими меры считались достаточно эффективными. И 
в этом была ошибка, если можно назвать ошибкой те неизвестности и долю риска, 
которые сопряжены с новым и большим делом. Водород воспламенялся от случайного 
разряда статического электричества — электричества, появляющегося вследствие 
трения каких-либо непроводящих материалов. Таким непроводящим электричество 
материалом является прорезиненная материя оболочки. Она заряжается от трения о 
воздух при подъёмах и спусках аэростатов.
    Сразу же нашлись люди, поспешившие объявить полёты на водороде чересчур 
опасными, а потому ненужными. Они забыли о том, что наши воздухоплаватели 
совершили тысячи безаварийных полётов на воздушных шарах, что пожар не 
происходил даже в тех случаях, когда вероятность его была велика. Однажды 
знакомый читателю аэронавт Сергей Попов попал в сильную грозу. Вблизи аэростата