Комиссия была уже знакома с конструкцией этого прибора по чертежам, 
присланным на конкурс… Члены комиссии настороженно отнеслись к изобретению 
студентов: на вид прибор казался очень хрупким, а его авторы слишком молодыми. 
Недоверие рождалось ещё и тем, что комиссия уже испытала несколько десятков 
других приборов и ни один из них полностью не отвечал условиям конкурса: прибор 
должен был действовать абсолютно точно и безотказно, хорошо выдерживать толчки, 
удары и встряхивания, возможные при прыжке с парашютом. Такие качества нелегко 
объединить в конструкции, небольшой по размеру и весу.
    — Что ж, приступим к испытанию, — сказал председатель комиссии, передавая 
прибор Николаю Доронину. — Я хочу, чтобы мой парашют раскрылся через 114 секунд 
после отделения от самолёта.
    Все вынули секундомеры.
    — Подождите, — поднял руку старший из братьев, — мы ещё должны 
приготовиться.
    Владимир Доронин вышел из комнаты и быстро вернулся, неся толстую доску, 
дюймовый гвоздь и кусок верёвки. Эти предметы он положил на стол.
    — Теперь можно начинать, — сказал Николай.
    По команде председателя прибор включили так, чтобы он сработал через 114 
секунд… Тут произошло нечто неожиданное. Младший из братьев схватил прибор и с 
силой швырнул его об стену.
    — Что вы делаете? — испуганно крикнул председатель.
    Но Анатолий, не обращая внимания на возгласы присутствующих, поднял прибор, 
привязал к нему верёвку и стал быстро крутить над головой… Затем Владимир 
Доронин взял толстую доску и стал забивать в неё гвоздь своим изобретением. 
Сильные удары следовали один за другим, пока шляпка гвоздя не вмялась в 
древесину. Затем прибор был передан председателю, а Николай Доронин, глядя на 
секундомер, предупредил:
    — Через пять секунд парашют будет раскрыт.
    Он не ошибся. Ровно через пять секунд послышался громкий щелчок — прибор 
сработал”.
    После многократных испытаний на земле, изобретение тщательно проверили в 
воздухе, и оно полностью себя оправдало. Оно позволяло смело выполнять затяжные 
прыжки даже в ночное время. Парашютист, включив прибор, мог быть уверенным: 
парашют откроется точно в заданное время, если почему-либо этого не сделаешь 
сам. Мне, испытавшему на собственном горьком опыте опасности ночных прыжков, 
было особенно понятно значение замечательного прибора.
    И всё же прибор Дорониных обладал одним недостатком. Он гарантировал 
открытие парашюта через заданное число секунд. Но как быть, если по каким-либо 
причинам парашютист оставил самолёт на меньшей высоте, чем предполагалось при 
включении прибора? Ответ на этот вопрос дал молодой талантливый инженер Леонид 
Саввичев — изобретатель другого автомата, основанного на принципе не часового 
механизма, а анероидной коробки. Автомат Саввичева, испытанный также Василием 
Романюком, надёжно обеспечивал открытие парашюта точно на установленной высоте. 
Впоследствии Дорониными и Саввичевым был построен новый отличный прибор-автомат,
 действовавший по обоим принципам. Советские парашютисты благодаря этому 
получили новые исключительные возможности совершенствования и развития своего 
спорта.
    Хорошо работала применявшаяся нами в высотных полётах и прыжках кислородная 
аппаратура. Но всё же она была не такой совершенной, как теперь. Кроме того, мы 
не имели ещё достаточного опыта. Нам пришлось наглядно убедиться в этом. 
Однажды наш самолёт летел на высоте около 7000 метров. Мы сидели в фюзеляже 
около люков. На каждом была надета кислородная маска, соединённая шлангом с 
бортовой кислородной установкой. Гул четырёх моторов не позволял 
переговариваться. Старший парашютист нашей группы Макаренко, желая спросить нас 
о самочувствии, поднимал большой палец. Мы отвечали тем же жестом. Это означало,
 что всё в порядке. Макаренко часто приподнимался, заглядывал в другой отсек 
фюзеляжа, где тоже сидели парашютисты. Никто не заметил, что от этих движений 
он почувствовал себя плохо. Макаренко потянулся к кранику кислородного прибора, 
чтобы увеличить подачу кислорода в свою маску, но повернул его в обратную 
сторону. Тотчас голова парашютиста бессильно упала на грудь. Он потерял 
сознание.
    Сидевший рядом со мной Наби Аминтаев моментально поправил краник. Макаренко 
пришёл в себя и, как ни в чём ни бывало, показывал нам большой палец. Он вместе 
со всеми нормально выполнил прыжок, а нашему рассказу о случившемся не поверил.
    Подобный случай имел место и в другом высотном полёте. Когда самолёт 
подлетел к намеченной для прыжков площадке, мы встали, включили индивидуальные 
кислородные приборы и отсоединили бортовое питание. Створки люка, через который 
нам предстояло прыгать, начали открываться, но замерли и остались полуоткрытыми.
 Немного подождав и не понимая в чём дело, мы сели по местам и вновь 
переключились на бортовое питание. Неожиданно самолёт стал круто пикировать. Мы 
удивлённо переглядывались. Лётчик выровнял машину лишь на высоте 4 километров. 
Что за чудеса? Теперь, когда прыгать уже было незачем, люк открылся! В дверях 
кабины пилота показался штурман. Весь бледный, он недоумённо глядел на нас и 
показывал знаками: “прыгайте!” Тем временем самолёт шёл на посадку…
    Вот что рассказал потом наш лётчик. На заданной для сбрасывания 
парашютистов высоте он обернулся, чтобы посмотреть, почему штурман долго не 
даёт обычного сигнала сбавить газ. Штурман лежал сзади. Он был без кислородной 
маски. Его лицо посинело. Из рта выступала пена. Рука была протянута к штурвалу,
 которым открывается люк. Лётчик начал быстро снижаться. На высоте 4000 метров 
штурман пришёл в себя и стал вращать штурвал, совершенно не имея представления