пробивается дневной свет. Повсюду он равномерен, нигде не видно ни малейшего 
отверстия. Значит, оболочка в порядке.
    У нас материальная часть находится под надзором квалифицированных людей, 
искренне любящих своё дело. Именно такими людьми являются старейшая работница 
цеха Евгения Кондрашова, инженер Александр Масенкис, техник Станислав Карамышев.

    Карамышева даже представить себе трудно, не возящимся с оболочками, 
гондолами, такелажем. Он словно родился среди всего этого воздухоплавательного 
имущества. Станислав всегда что-нибудь совершенствует, конструирует. Он 
построил оригинальную складную, надуваемую воздухом гондолу. На аэростате с 
этой гондолой Борис Невернов совершал посадки на воду. Карамышев сконструировал 
и изготовил своеобразный воздухоплавательный автопилот. Этот прибор представлял 
собой сосуд с водою, которая автоматически начинала выливаться, если аэростат 
опускался ниже определённой высоты. Получалось то же, что при сбрасывании 
балласта — воздушный шар облегчался и шёл вверх. Автопилот был, конечно, 
примитивен и применения в наших полётах не нашёл. Но много лет спустя подобные 
устройства стали использоваться для автоматического управления аэростатами, 
летающими без людей.
    Подходим к верхнему полюсу аэростата, где смонтирован большущий газовый 
клапан, который открывается верёвкой из гондолы. Вот и кольцо для её 
присоединения. Всякий раз, чтобы привязать верёвку, приходится влезать сюда, 
внутрь шара.
    Я видел однажды, как это делается на аэростате очень большого объёма. 
Жарким июльским днём солдаты и офицеры воздухоплавательной части собрались 
вокруг лежащей на земле гигантской оболочки стратостата. Её начинали готовить к 
предстоявшему на следующее утро полёту. Случилось так, что воздушный вентилятор,
 с помощью которого подаётся воздух в оболочку, когда внутри неё работают люди, 
был испорчен. Времени для ремонта не хватало.
    — Товарищи, кто возьмётся привязать клапанную верёвку? — громко спросил 
командир части известный стратонавт Георгий Прокофьев.
    — Разрешите, товарищ полковник? — обратился к нему какой-то молодой солдат.
    — Ну что ж, давайте! — согласился командир. — А вы, — обратился он к одному 
из офицеров, — возьмите нож и идите рядом. В случае необходимости — режьте 
оболочку.
    Парень снял гимнастёрку, обнажив мускулистые руки спортсмена, привязал к 
поясу конец клапанной верёвки, нырнул в аппендикс и ящерицей пополз внутри 
накалённой солнцем газонепроницаемой оболочки. Там была адская жара, не хватало 
воздуха, а солдат всё лез и лез вперёд. Мы напряжённо наблюдали, как под 
материей передвигалось его тело. Прокофьев и офицер с ножом шли следом. 
Полковник то поглядывал на часы, то оценивал взглядом остающееся до клапана 
расстояние. Длина оболочки составляла около 100 метров. Вдруг двигавшийся под 
материей клубок замер.
    — Что с вами? — крикнул Прокофьев.
    — Решил минуту отдохнуть, товарищ полковник, — раздался из оболочки 
приглушённый голос.
    Наконец солдат оказался около клапана, и командир спросил:
    — Как чувствуете себя?
    — Да, вроде, ничего! — последовал ответ.
    — Сумеете привязать?
    — А как же, товарищ полковник, не зря же нас учили!
    — Привязали? Ну-ка, потяните клапан… Так, хорошо!
    Обратный путь был более тяжёлым. Парень несколько раз отдыхал и добрался до 
аппендикса с трудом. Он вылез весь мокрый, жадно глотая воздух.
    — Молодец! Благодарю, — сказал Прокофьев, крепко пожимая руку солдату.
    …Чтобы привязать клапанную верёвку нашего небольшого аэростата, таких 
героических усилий не требуется. Это можно сделать, не подавая в оболочку 
воздух.
    Карамышев оттягивает тарелку клапана и отпускает её. Пружины резко 
возвращают тарелку на место.
    — Видите, и клапан в полном порядке, — говорит Станислав.
    Возвращаемся к аппендиксу и один за другим покидаем оболочку, щурясь от 
яркого дневного света.
    Через несколько дней аэростат, внутри которого мы побывали, уносит нас в 
голубую высь. Высотомер показывает 7000 метров, а мы всё ещё находимся над 
местом взлёта. Превосходная погода — ни ветра, ни облаков! Только теперь нас 
начинает относить на юго-восток.
    Я поворачиваю рукоятку управления свинцовой пластиной и тщательно записываю 
цифры.
    “Аэронавигационные и научные приборы работают безотказно. Точно выдерживая 
график, ведём записи”, — передаёт первую радиограмму Фомин. Он потихоньку 
постукивает пальцем по стёклышку вариометра. Стрелка показывает, что подъём 
прекращается, и Саша с помощью ножа освобождает от крепления один из балластных 
мешков.
    На высоте 10 километров обнаруживаем совершенно иные скорость и направление 
ветра. Субстратостат быстро плывёт на юго-запад к городу, который, словно 
нарочно, называется Наро-Фоминском.
    10200 метров. Можем поздравить друг друга. Нами фактически побит один из 
мировых воздухоплавательных рекордов высоты. Каждая лишняя сотня метров, 
достигнутая воздушным шаром — победа, тем более, что мы поднялись в гондоле, 
загруженной научным оборудованием. Если бы не его вес, высота была бы ещё