Воспоминание об этом заставило меня улыбнуться. Я поглядел на голубые 
баллончики со сжатым кислородом, на манометры, показывающие давление 
живительного газа. Наша многократно испытанная на земле кислородная система 
работала отлично. Мы тщательно готовили её, помня, что ненадёжная подача 
кислорода, когда не было должного опыта, порой приводила к тяжёлым последствиям.
 Трагически закончился один из высотных подъёмов наших четырёх военных 
воздухоплавателей. Они отправились в полёт утром, а к вечеру никем 
неуправляемый субстратостат опустил на землю их замёрзшие тела.
    …Пробыв на потолке полчаса и выполнив все намеченные наблюдения, мы 
подсчитали, сколько осталось кислорода. Запас его был уже невелик. Следовало 
идти вниз. Фомин потянул клапанную верёвку. Субстратостат, набирая скорость, 
стал снижаться. Теперь водород уменьшался в объёме, постепенно сосредоточиваясь 
в верхней части оболочки. Встречный воздух поднимал освобождённую материю. 
Спуск от этого становился неустойчивым, гондолу раскачивало. Для того, чтобы не 
давать нижней полусфере подниматься, на аэростатах имеется снасть, 
прикреплённая к аппендиксу. Она называется “уздечковой”. Фомин натянул её, 
прочно привязал к подвесному обручу, на котором висит гондола, и раскачивание 
уменьшилось.
    На высоте 4000 метров мы сняли кислородные маски.
    Приближались облака, скрывавшие землю. Выйдя из них, увидели впереди город 
Александров и вскоре благополучно совершили посадку, несмотря на сильный, 
порывистый ветер.
    Вернов был доволен результатами нашего полёта, а Вавилов сказал даже, что 
это первый подъём, в котором экипаж выполнял точные и непрерывные наблюдения 
над космическими лучами. Академия наук обратилась к нам с просьбой проводить 
специальные научные наблюдения и в дальнейших полётах, а для проверки выводов, 
сделанных на основании данных нашего подъёма, в ближайшее время организовать 
второй полёт субстратостата.
    Теперь, когда мы начали летать на большую высоту, стало необходимым 
серьёзно заняться высотными парашютными прыжками с воздушных шаров. Щукин и я 
считали это своим долгом не только потому, что такие прыжки были бы прямым 
продолжением начатого нами дела. В те дни нам присвоили звание “Мастер спорта 
СССР”. А это ко многому нас обязывало.
    Для начала мы решили прыгнуть с высоты 5000 метров, а затем выполнить тот 
прыжок, которому помешал несчастный случай, происшедший со мною два года назад.
    И вот субстратостат поднимает нас в облачное небо. С нами летят Фомин, 
Крикун и молодой инженер-воздухоплаватель, выпускник ДУКа Волков. Почти над 
самой площадкой отряда в облаках навстречу нам выплывает дирижабль. Из его 
гондолы доносится музыка — московская радиопередача. Наши экипажи обмениваются 
приветствиями. У Фомина недовольное лицо. Он замечает, что в такой встрече мало 
хорошего. С корабля должны были бы запросить, нет ли рядом в воздухе аэростатов,
 и летать поосторожнее.
    Внизу сплошная облачность. Плывём на север. Знаем, что под нами лесные 
массивы и неподходящие для приземления площадки. Волков выясняет, когда же 
будет обещанная синоптиками погода. С земли сообщают, что обстановка скоро 
улучшится. Действительно, в облаках образуются просветы — “окна”. Впереди 
виднеется город Дмитров, а несколько ближе — большое поле. Фомин быстро 
подсчитывает время, необходимое для подъёма до 5000 метров. Щукин и я 
определяем скорость ветра. Чтобы прыгать на поле, к которому мы приближаемся, 
следует поскорее набирать высоту. Сбрасываем балласт, и субстратостат идёт 
вверх, пробивая один за другим слои облаков. Под нами окно, через которое 
хорошо видна земля. Сергей и я садимся на борт и разом бросаемся вниз.
    Пролетев метров четыреста, открываю парашют. Мимо меня с громким свистом 
проносится какой-то предмет. Подняв голову, вижу неподалёку Щукина. У него одна 
нога без унты. Сергей забыл привязать её, и от рывка она слетела вместе с 
меховым носком. Хорошо, хоть шёлковый носок остался!
    Опускаемся сквозь облака. Я то теряю товарища из виду, то вновь нахожу его 
рядом. Приземлившись, подхожу к нему… Ну и обмундирование, нечего сказать! На 
одной ноге унта, а на другой — меховая перчатка с крагой. Это переодевание 
Сергей совершил ещё в воздухе.
    Крикун долго потом посмеивался над Щукиным:
“Вместо валенок перчатки
Натянул себе на пятки!”
    Разыскивать унту было бесполезно. Из раскинувшейся неподалёку деревни к нам 
уже ехали на санях люди. А в это время за облаками на высоте 7000 метров 
готовились к снижению оставленные нами друзья. Они торопились узнать, как 
завершился наш прыжок.
    Быстро бежит время. Вот уже подготовлен наш второй подъём к границам 
стратосферы. Мы с Фоминым входим в балонный цех отряда, чтобы поглядеть, в 
порядке ли “корпус” нашего воздушного корабля. Его расправленная воздухом 
оболочка лежит на полу, занимая чуть ли не весь цех.
    Техник Карамышев отъединяет шланг воздушного вентилятора, просовывает 
голову в освободившийся рукав аппендикса и, захватив переносную электролампу, 
скрывается внутри оболочки.
    — Прошу, товарищи, — приглашает он нас, будто к себе в квартиру.
    Вместе с инженером Масенкисом мы оказываемся в обширном помещении с зыбкими,
 колышущимися “стенами” из прорезиненной материи. У отверстия аппендикса и в 
противоположной стороне — у клапана дольки, составляющие поверхность шара, 
сходятся, напоминая лепестки гигантского цветка. Внимательно оглядев швы, 
соединяющие дольки, Карамышев гасит лампу. Через плотную материю слабо