на свободных аэростатах сильно сократилась. Но нам было ясно, что эти полёты 
ещё долго могут служить научным целям. В атмосфере, окружающей нашу Землю, 
слишком много неизведанного, неизвестного. И наука была не столь уж богата 
средствами исследований, чтобы пренебрегать таким способом подъёма людей и 
приборов, как аэростат.
    Этого не хотели понимать иные равнодушные люди, боявшиеся, “как бы чего не 
вышло” и действовавшие по принципу “лучше запретить, чем отвечать”. И я был бы 
неправдив, не упомянув о том, что в нашей работе встречалось немало препятствий.
 Бывали у нас разочарования и горькие минуты неудач. Но мы не складывали оружия.
 В 1938 году по настоянию наших пилотов партийная организация Управления 
воздухоплавания рассмотрела вопрос о работе отряда свободных аэростатов. Помню, 
как на собрании выступил Фомин.
    — Воздухоплаватели в большом долгу перед страной, — горячо говорил он. — 
Наши полёты не приносят Родине достаточной пользы; советские полярники 
завоёвывают Северный полюс. Лётчики совершают беспримерные дальние перелёты. А 
наш отряд почти не летает по научным заданиям, не борется за завоевание высот, 
за мировые воздухоплавательные рекорды! Что же этому мешает? — спросил Фомин и, 
сделав небольшую паузу, ответил: — Люди, которые боятся нового, боятся взять на 
себя “лишнюю” ответственность.
    — Спокойно жить хотят! — вставил кто-то из коммунистов.
    — Верно, Фомин! — раздались одобрительные возгласы.
    Саша стал приводить убедительные примеры, называть фамилии. И чем резче 
были слова, тем больше собиралось в уголках его глаз насмешливых морщинок.
    Пришли желанные дни напряжённой творческой работы маленького дружного 
коллектива воздухоплавательного отряда. Мы с Сашей побывали в Физическом 
институте Академии наук СССР, чтобы посоветоваться с Сергеем Ивановичем 
Вавиловым о высотных полётах на аэростатах. На высоту более 56 километров 
самолёты тогда поднимались мало. Полёты стратостатов были очень редкими из-за 
трудностей снаряжения их огромных оболочек. Мы же предлагали летать на обычных 
аэростатах, объёмом 2200 кубических метров. Такие полёты могли выполняться 
регулярно и позволили бы систематически проводить ценные исследования на высоте 
1011 километров.
    Вавилов тут же познакомил нас с одним из своих помощников — докторантом 
Физического института Сергеем Николаевичем Бериевым, ныне 
членом-корреспондентом Академии наук. Нам сразу полюбился этот человек с 
добрыми, не то усталыми, не то близорукими глазами и копной светлых волос. 
Сергей Николаевич занимался одной из важнейших областей физики — изучением 
космических лучей — и уже тогда считался очень талантливым уч`ным.
    Узнав о том, что мы сможем поднимать на воздушных шарах его аппаратуру, он 
прежде всего забеспокоился: не слишком ли опасны для нас высотные полёты в 
открытой гондоле? Вавилов тоже попросил подробно рассказать об этом и 
подчеркнул, что мы ни в коем случае не должны рисковать.
    Дружески распрощавшись с учёными, мы вышли из института, довольные 
открывшимися перед нами перспективами. Мы могли гордиться тем, что продолжим 
славную историю применения воздухоплавания для научных целей, первой страницей 
которой был полёт академика Я.Д. Захарова, организованный в 1804 году 
Российской Академией наук на огромную для того времени высоту — 2600 метров.
    Опыта было мало, и перед нами возник ряд новых задач. Решались они, конечно,
 многими людьми, но нам следовало знать каждую деталь, не забывать, что в 
воздухе у нас не будет помощников и любая допущенная на земле оплошность может 
принести неприятности.
    Регулярно встречаясь с Верновым, мы знакомились с особенностями предстоящих 
научных наблюдений. Сергей Николаевич рассказывал нам о таинственных 
космических лучах, несущихся к Земле из неведомых глубин вселенной. Мы узнали о 
том, что большинство частиц, входящих в их состав, обладает колоссальной 
энергией. И это привлекает внимание физиков — ведь для исследования атомного 
ядра они применяют бомбардировку вещества невидимыми снарядами — электрически 
заряженными частицами. А самыми мощными из всех таких снарядов являются частицы 
космической радиации.
    Попадая в атмосферу, космические лучи поглощаются в ней, вызывая в то же 
время новые, так называемые вторичные, излучения.
    — На большой высоте, — объяснял нам Сергей Николаевич, — интенсивность 
космических лучей во много раз больше, чем у земли. Излучение там, кроме того, 
ещё достаточно однородно. Чем выше сможем мы осуществлять наблюдения над 
космической радиацией, тем скорее удастся разгадать, где и как она возникает, 
тем больше получим мы сведений о том, как извлечь энергию, заключённую в ядре 
атома, и расширим наши сведения о вселенной.
    В отряд доставили сконструированный Бериевым прибор для улавливания 
космических частиц и автоматического подсчёта их числа. Подобные же приборы, 
только значительно меньшего размера, Сергей Николаевич незадолго до нашего 
знакомства использовал для исследования космической радиации на разных 
географических широтах. В длительной морской экспедиции он выпускал свои 
автоматические разведчики в стратосферу на шарах-радиозондах. В предстоящем 
полёте прибор должна была закрывать перемещающаяся свинцовая пластина, так как 
целью измерений являлось выяснение условий образования вторичных частиц в 
свинце под действием космических лучей.
    Наш подъём состоялся пасмурным декабрьским утром. Едва аэростат оторвался 
от земли, как она тут же исчезла под низкими облаками. Стоило бросить взгляд на 
снаряжение гондолы, чтобы понять, что мы отправились не в простой полёт. Помимо 
обычных аэронавигационных приборов, у нас имелись баротермографы — самописцы