маленький прыгун, требовались усилия четырёх человек. Известные неудобства 
выпали при передвижении крошечных шаров по земле на долю их пилотов. Мы 
относились к этому юмористически. Особенно комичным казался восседавший на 
скамеечке прыгуна молодой пилот Анатолий Кобзев. Простодушное выражение его 
лица и рыжеватые волосы, выбивающиеся из-под нахлобученной на лоб шапки-ушанки 
никак не соответствовали облику покорителя воздушных пространств. Шар 
раскачивало. Анатолий суетливо перебирал ногами по лужам, растопыривая руки, 
чтобы сохранить равновесие.
    — Наш орёл расправил крылья! — сострил кто-то.
    Несколько корреспондентов обступили шар-прыгун пилота Алексея Рощина. 
Корреспонденты щёлкали затворами “леек” и что-то быстро записывали в блокноты.
    — Как высыпается этот песок? — поинтересовался один из них, осторожно 
тронув пальцем подвешенный к скамеечке мешок с балластом.
    — Буквально щепотками. Шар очень чутко реагирует на изменение веса.
    — А сколько можно пролететь на таком аэростате?
    — Это зависит от погоды и умения пилота. Недавно наш воздухоплаватель 
Василевский продержался на прыгуне более двадцати двух часов. Мировое 
достижение! — важно отвечал Рощин.
    Особое внимание журналистов привлёк аэростат, в гондоле которого находились 
одни девушки. Представители прессы наперебой старались получить интервью у 
командира женского экипажа Людмилы Ивановой и её помощницы Али Кондратьевой.
    Кому не приятно, развернув свежую московскую газету, прочесть своё имя в 
заметке о новом полёте? И я, и мои друзья в начале нашей лётной деятельности, 
откровенно говоря, чересчур увлекались различными интервью. Потом мы стали 
скромнее и серьёзнее относиться к опубликованию сведений о полётах. Изредка 
случалось, что несведущие, а порой недобросовестные авторы писали о 
воздухоплавании, как о чём-то очень примитивном, а то и присочиняли всякие 
небылицы. Помню, как-то в газетах появилось интервью, полученное иностранным 
журналистом у бельгийского стратонавта Пикара. С полной серьёзностью сообщалось,
 будто Пикар заявил; что “проблему межпланетного полёта едва ли можно разрешить 
путём увеличения диаметра воздушных шаров”. Такие случаи приводили в ярость 
Сашу Фомина. Он добивался, чтобы корреспонденции о полётах были точными.
    Однажды меня и двух молодых курсантов в ночном полёте застиг сильный ливень.
 Мы промокли насквозь. Из-за того, что балласт быстро израсходовался, я был 
вынужден в темноте произвести посадку. Ничего выдающегося в этом приключении не 
было и невозможно вспоминать без смеха заметку, появившуюся тогда в одной из 
московских газет. В заголовке крупными буквами значилось: “В гондоле вода… 
аэростат падает…”, а ниже и несколько мельче: “Хладнокровие пилота Полосухина 
спасло экипаж”.
    “Вскоре гондола наполнилась дождевой водой. Все попытки вычерпать её 
оказались безуспешными…”, — писал корреспондент, вопреки тому, что в плетёной 
из прутьев гондоле вода может держаться не дольше чем в решете.
    “В гондоле вода” и “хладнокровие пилота” вывели нас из себя и мы с Фоминым 
обратились с негодующим письмом в редакцию. Оказалось, что заметка была 
написана ретивым молодым корреспондентом, которому редакция доверяла потому, 
что он, к нашему стыду, учился… на втором курсе дирижаблестроительного 
института.
    Возвращусь, однако, на лётное поле. Резкий порывистый ветер разогнал туман. 
Но над землёй висели низкие облака. Уменьшения силы ветра не предвиделось. О 
том, чтобы выпустить аэростаты одновременно, нечего было и думать.
    Ни одному стартеру ещё не приходилось руководить выпуском стольких 
аэростатов. Широкоплечий спокойный Попов подходил от одного шара к другому и 
выслушивал рапорт о готовности экипажа. Намётанным глазом оценивал расстояние 
до эллинга, в направлении которого дул ветер, и приказывал снять побольше 
балласта. Затем командовал:
    — Дай свободу! В полёте!
    Воздушный шар быстро поднимался и, подхваченный ветром, исчезал, словно 
растворяясь в облаках. Ответ: “Есть в полёте!” — едва успевал достигнуть земли. 
Попов направлялся дальше, и через каких-нибудь полчаса все двадцать пять 
свободных аэростатов были в воздухе.
    Красивую, необычную картину наблюдали мы с Ревзиным в этом полёте. Из туч, 
будто из морской пучины, один за другим всплывали воздушные шары. Над ними 
сквозь верхний слой облаков, как через матовое стекло, пробивался ровный, 
спокойный солнечный свет. Внизу на тучах образовались причудливые, окружённые 
радужным ореолом тени аэростатов. Это было довольно редко наблюдаемое явление 
глории, которое вызывается лучами солнца, проходящими между рассеянными в 
воздухе ледяными и водяными частичками облаков. Аэростаты вначале летели рядом 
и экипажи могли перекликаться. Десятки звонких голосов раздавались над 
облачными просторами.
ВВЫСЬ И ВДАЛЬ
    В книге бельгийского стратонавта профессора Пикара о его полёте в 
стратосферу есть следующие строки: “Некоторые говорят: свободный аэростат — 
игрушка ветров, какой цели он служит? Его место в сарае. Мы, воздухоплаватели, 
высоко ценим свободный аэростат. Кто обвинил бы швейную машину за то, что она 
не способна молоть кофе? Кто обвинил бы кофейную мельницу за то, что она не 
может шить? Всякая вещь, выполняющая своё назначение, хороша сама по себе”.
    Нам тоже приходилось сталкиваться с людьми, утверждавшими тогда, что 
воздухоплавание пора сдать на слом. Однако наперекор им аэростаты применяются 
даже сейчас. Правда, стремительное развитие авиации привело к тому, что 
дирижаблестроению стали придавать всё меньшее значение. Необходимость в полётах