воздушных шаров.
    Нам не повезло. Солнечный мартовский день и прохладный звёздный вечер 
сменились настолько облачной, ненастной ночью, что возможность вылета оказалась 
под сомнением. Наши пилоты сохраняли спокойствие. Они привыкли к подобным 
превратностям судьбы. Остальные же участники полёта — курсанты и студенты ДУКа 
нервничали. Некоторым из них предстояло впервые полететь на аэростате. Они 
приехали из Тушино в приподнятом настроении, и вдруг — такое разочарование!
    Но больше всех были раздосадованы корреспонденты газет и репортёры 
кинохроники. Впрочем, твёрдого решения командование ещё не принимало. Ждали 
новых метеосводок. На разведку погоды улетел маленький дирижабль “СССР В1”…
    Состоится старт или нет? Этот вопрос не давал покоя молодым аэронавтам. 
Почти никто не ложился спать. В одной из комнат то и дело раздавался хохот. Это 
Борис Невернов развлекал курсантов рассказами о своих воздушных приключениях:
    — Прохожу я медленно над деревней. Низко-низко, над самыми домами… Ночь 
такая лунная, всё видно как днём. Вдруг слышу разговор. Гляжу: около хаты сидит 
парень с девушкой. А рядом гармонь лежит. Парень обнял девушку, а она говорит: 
“Да что ты, Коленька! Никогда не побоюсь. С тобой мне ничего не страшно”. А я 
сверху:
    — Ой, страшно…
    Притихли они, оглядываются по сторонам. Тогда я опять, только голос сделал 
такой замогильный:
    — Ой, страшно вам!
    Как схватятся оба и бежать! Парень даже гармонь забыл…
    — Будете вы, в конце концов, спать? — спросил, заглянув в дверь Фомин.
    Но Невернова было нелегко угомонить. Польщённый вниманием слушателей он 
продолжал:
    — Летим мы один раз с Голышевым. Пора уже на посадку. Под нами деревня. 
Ветер очень сильный. Жмём, значит, на клапан, разгоняем аэростат вниз, берёмся 
за разрывное, а оно не вскрывается. Гондола как стукнется о землю! У нас у 
обоих фуражки слетели, остались на лугу. А мы — опять под облака. Ну, вы сами 
знаете что значит получить новую форменную фуражку. Решаем садиться во что бы 
то ни стало. Опять разгоняемся вниз, вскрываем разрывное и попадаем прямо на 
дерево. Чуть его не сломали; но сами ничего — в порядке. Молодёжь была, видно, 
на поле, и нас окружили одни старухи. Охают над нами, причитают. Одна 
спрашивает: “Это у вас, родимые, авария произошла, что шар разорвался, или так 
и должно быть?” А Голышев ей говорит: “Это, бабушка, называется нормальная 
посадка”.
    Снова громкий взрыв смеха. Малоопытные пилоты действительно выполняли 
“нормальную посадку” примерно так, как описал её Невернов.
    Я пошёл на лётное поле. Темнота, пронизывающая сырость. Лужи от растаявшего 
снега. Сквозь густой туман слабо пробивались лучи прожектора.
    Под высокой крышей эллинга, кроме дирижаблей, поблескивая серебристыми 
оболочками, стояли пятнадцать готовых к полёту воздушных шаров — зрелище, 
способное удивить даже бывалого воздухоплавателя. Необычное впечатление 
усиливалось тем, что возле аэростатов не было ни души. Воздушные шары 
удерживались не людьми, а длинными поясными верёвками, привязанными к стартовым 
металлическим плитам. Огромное тихое помещение с неподвижно застывшими 
дирижаблями и их историческими предшественниками — воздушными шарами — казалось 
фантастическим музеем воздухоплавательной техники.
    Раздвинулись ворота эллинга. Стартовая команда ввела и поставила 
прилетевший корабль на место. Сойдя на бетонный пол; командир дирижабля и 
бортовой инженер что-то разглядывали на поверхности гондолы рядом с мотором.
    — Обледенение, — сказал командир, ощупывая свежие вмятины на гофрированной 
дюралевой обшивке. — С винта слетал лёд. Вот почему раздавался такой стук… 
Неважная погода, — добавил он и, бросив взгляд на воздушные шары, отправился с 
докладом к командиру эскадры, которым в то время был знакомый читателю по моему 
первому полёту на аэростате Сергей Попов.
    Командир эскадры задумался: метеоданные не позволяли надеяться на улучшение 
погоды в ближайшие день-два. Но если отставить полёт на большее время, возможно,
 придётся “разоружить” аэростаты, то есть выпустить в воздух около 10000 
кубических метров водорода. Пропадёт зря вся работа, выполненная для снаряжения 
шаров. И Попов решил: “откладывать не будем”.
    Едва забрезжил рассвет, неподалёку от эллинга начали наполнять десять 
“шаров-прыгунов” — маленьких “одноместных” аэростатов объёмом всего лишь 150 
кубических метров. Такой шар не способен поднять гондолу; и вместо неё к 
стропам подвешена скамеечка, на которой сидит пилот. “Прыгуном” шар называют 
потому, что на нём, пользуясь попутным ветром, можно перепрыгивать через 
деревья, строения, реки. Для этого он должен быть хорошо уравновешен — загружен 
так, чтобы его вес с пилотом и снаряжением равнялся подъёмной силе. А 
снаряжение составляют самые необходимые приборы и 2030 килограммов балласта.
    Наши аэронавты на шарах-прыгунах совершили сотни интересных спортивных и 
агитационных полётов. Нередко они начинались из московских парков. А однажды в 
Центральном парке культуры и отдыха дали старт любопытным гонкам автомобилей и 
мотоциклов за пятью “прыгунами”. Победителями гонок, конечно, оказались 
воздухоплаватели.
    Когда стало совсем светло, было отдано приказание: “Экипажи, по 
аэростатам!” Аэронавты по три-четыре человека заняли места в гондолах, и 
стартовая команда начала выводить воздушные шары из эллинга на поле.
    Порывы ветра налетали на аэростаты, словно торопя их подняться в воздух. 
Стартовой команде пришлось крепко поработать. Даже для того, чтобы удержать