штопорил, описывал глубокие виражи, падал и снова взмывал ввысь самолёт ПО2. 
Это Леонид Григорьевич Минов, невзирая на дождь, заливавший очки и затруднявший 
пилотирование, показывал, что может “выжать” искусный пилот из учебной машины. 
Минов пошёл на посадку и уступил место лёгким голубым планерам. Отцепившись от 
буксировщиков, они легко закружились в фигурах высшего пилотажа.
    Один из наших опытных спортсменов — лётчик Алексеев — развеселил всех 
своеобразной авиационной шуткой. Изображая ученика, впервые отправившегося в 
самостоятельный полёт, он плохо держал направление, терял высоту и неуклюже сел,
 “дав сильного козла”. Затем Алексеев снова, на этот раз уже “всерьёз”, 
поднялся в воздух и перевёл машину в штопор, чтобы продемонстрировать посадку 
на выходе из этой фигуры. Машина падала, словно ввинчиваясь в воздух. Виток, 
ещё виток… ещё… Что такое? Мы замерли… Не выходя из штопора, самолёт скрылся на 
краю аэродрома, где протекает река. Высоким фонтаном всплеснулась там вода.
    К месту происшествия помчался автомобиль, и через несколько минут привёз 
Алексеева с забинтованной головой, в вымокшем комбинезоне. Он подошёл к 
Клименту Ефремовичу и отрапортовал:
    — Товарищ народный комиссар обороны, лётчик Алексеев потерпел аварию.
    Виновником происшествия был дождь. В тот момент, когда самолёт сделал пять 
витков штопора и Алексееву следовало выправить машину, мокрый сапог соскочил с 
педали, самолёт вошёл в шестой виток и на выводе из него врезался в реку.
    Товарищ Сталин пожал руку взволнованному лётчику, обнял его и впечатление, 
оставшееся после неприятного инцидента, рассеялось. Гул пропеллеров снова 
привлёк внимание гостей. Начались гонки спортивных самолётов. Но я не видел их, 
так как вместе с другими парашютистами готовился подняться в воздух.
    Фомин участвовал в прыжке пятидесяти спортсменов с двух тяжёлых кораблей. 
Щукину, инструктору парашютного спорта, рабочему одного из московских заводов 
Коскину и мне были поручены затяжные прыжки с трёх самолетов ПО2.
    Дождь прекратился. Стоя на крыле, я глядел на аэродром, на плывущий глубоко 
внизу старт, около которого виднелись автомобили и люди. Пора! Я оттолкнулся от 
самолёта и полетел навстречу большой, манящей к себе земле. Открыв после 
значительной задержки парашют, увидел неподалёку Щукина и опустился метрах в 
десяти от наших почётных гостей.
    Воздушная демонстрация закончилась прыжком девушек, которые преподнесли 
руководителям партии и правительства букеты цветов.
    Товарищ Ворошилов поблагодарил спортсменов за демонстрацию достижений, 
которыми наша доблестная молодёжь может по праву гордиться, и сказал, что “с 
такими людьми, каких родит наша советская земля, мы не только построим 
счастливую жизнь, но и зажжём своим примером трудящихся всех других стран”.
    Это было 12 июля 1935 года. Прошло менее месяца, и снова нам довелось 
демонстрировать на Тушинском аэродроме своё искусство. Теперь нашими гостями 
были многотысячные зрители, пришедшие на открытие первого слёта парашютистов. 
Праздник, посвящённый этому событию, начался оригинальным прыжком спортсмена 
Жижина, который, опускаясь под куполом парашюта, оглашал небо торжественным 
звуком фанфары.
    Затем прыгали пионеры парашютного спорта: Минов, которого мы по аналогии с 
“дедушкой русской авиации” — лётчиком Российским — называли “дедушкой 
советского парашютизма”, и Мошковский, шутя присвоивший себе соответственный 
титул “бабушки”.
    Сергей Ефимов, Николай Гладков, Константин Кайтанов, Сергей Щукин и я 
показали живую диаграмму роста достижений советского парашютизма в затяжных 
прыжках — мы падали один дольше другого, не раскрывая парашютов, а Нина Камнева 
объясняла по радио зрителям, какие рекорды иллюстрирует “диаграмма”. В конце 
праздника на аэродром был сброшен большой парашютный десант.
    На следующий день начались командные соревнования на точность приземления и 
задержки раскрытия парашюта. Потом состоялась игра, требовавшая большой 
слаженности, тренировки и выносливости. С малокалиберными винтовками, надев 
противогазы, мы выбрасывались из самолётов и старались приземлиться в 
“мишень” — начерченную на земле окружность радиусом 150 метров. Быстро собрав и 
доставив в условленное место парашюты, мы проводили 10километровый бег по 
пересечённой местности, переплывали Москву-реку, преодолевали различные 
препятствия, стреляли из винтовки по мишеням.
    На слёте мы часто видели сухощавого, подтянутого человека в сером костюме и 
белой фуражке. Это был изобретатель ранцевого авиационного парашюта Глеб 
Евгеньевич Котельников. Он рассказывал нам об истории своего выдающегося 
изобретения.
    В 1910 году Глеб Евгеньевич, потрясённый происшедшей на его глазах в 
Петербурге гибелью русского лётчика Льва Мациевича, решил отдать все свои силы, 
чтобы найти средство спасения жизни авиаторов при авариях в воздухе. 
Иностранные конструкторы не могли придумать ничего, кроме различных вариантов 
использования старинных громоздких воздухоплавательных парашютов, непригодных 
для лётчиков. Принципиально новое, единственно правильное решение проблемы 
удалось найти Котельникову. Только он понял, что в авиации нужен лёгкий парашют,
 который в сложенном виде имел бы небольшие размеры и, главное, находился бы 
всегда при лётчике.
    Сколько трудностей пришлось преодолеть талантливому конструктору для 
осуществления своего изобретения в царской России, сколько перенести 
издевательств и насмешек от тупых чиновников! Ничто не могло убедить их в 
необходимости введения ранцевых парашютов в авиацию: ни успешные испытания 
моделей, ни сбрасывание на парашюте с аэростата и аэроплана тяжёлого манекена. 
Изобретение отклонялось под самыми нелепыми предлогами. Когда оно