резинового амортизатора, не на буксире самолёта, а совершенно необычным 
способом.
    И вот однажды утром мы с Фоминым приехали на стартовую площадку в Угрешах, 
чтобы испытать летающую модель стратопланера. Под гондолой воздушного шара был 
укреплён небольшой планер. В его кабине находился мастер планерного спорта 
Георгий Бородин — искусный воздушный спортсмен, прославившийся своеобразным 
рекордом. Поднявшись с горы Узун-Сырт, близ Коктебеля, он выполнил на планере 
подряд сто семьдесят мёртвых петель. Поразительным при этом было не только 
такое внушительное число фигур высшего пилотажа. Бородину всякий раз 
приходилось вновь набирать высоту над долиной за счёт потоков обтекания, что 
само по себе представляло значительную трудность. Об этом рекорде поэт Арго, 
гостивший тогда в Центральной планерной школе, написал весёлые стихи:
О, Бородин! Я сам свидетель
Его работы боевой:
170 он сделал петель,
Все петли — мёртвы,
А он живой.
И за рекорды мировые
Его приветствует страна…
Недаром помнит вся Россия
Рекорд Бородина!
    “Окрылённый” аэростат оторвался от земли и, набирая высоту, быстро плыл над 
Москвой. Мы то и дело заглядывали за борт: как там наш попутчик? “Попутчик” 
спокойно сидел в своей кабине и восхищался:
    — Красота! Вот это полёт!
    Пока мы, беседуя и делясь впечатлениями, вели обычный пилотаж аэростата, 
город остался позади. Я сбросил балласт, и вскоре стрелка высотомера 
приблизилась к отметке “3800”.
    — Ну что ж, начнём, — сказал Фомин.
    Я заметил, что он взволнован. Быстро сняли верёвки, которыми расчаливались 
крылья планера и крепился его фюзеляж. Планер накренился носом вниз, словно 
нацелясь на землю. Теперь он висел на одном тросе. Наступил ответственный 
момент.
    — Приготовиться! — скомандовал Фомин.
    — Есть! — ответил Бородин.
    — Пошёл!
    Бородин потянул рукоятку замка. Аэростат вздрогнул. Раскачиваясь и медленно 
поворачиваясь, он резко перешёл на подъём. Но мы сначала следили только за 
планером. Быстрокрылой чайкой нырнул он вниз, затем выровнялся и взял курс на 
Тушино. Всё в порядке!
    Стало холоднее. Вариометр показывал скорость подъёма до 10 метров в секунду.
 Нормальный подъём происходит примерно в пять раз медленнее. Из аппендикса 
валил мутный столб какой-то пыли: это быстро выходящий газ увлекал частицы 
талька, которым пересыпают внутри оболочки. Можно было подумать, что наш 
аэростат наполнен не бесцветным водородом, а, как у первых воздухоплавателей, — 
дымом. Назначение аппендикса в том и состоит, чтобы выпускать из оболочки газ, 
расширяющийся в ней при подъёме. Но нам никогда ещё не приходилось видеть, 
чтобы водород выходил с такой силой. Что, если давление в оболочке слишком 
возросло и она разорвётся? Нет, расчёт полёта сделан правильно! Подъём 
происходил благополучно. Скорость начала затухать, и когда стрелка высотомера 
подошла к “5500”, аэростат уравновесился.
    На такой высоте не всякий бы хорошо себя чувствовал. Но мы не прикасались к 
медицинским подушкам с кислородом. Эти подушки от уменьшения внешнего давления 
заметно раздувались. Чтобы они не лопнули, я часто открывал их краники.
    После приземления мы узнали, что планер благополучно прилетел в Тушино. Он 
подошёл к аэродрому на высоте 2 километров. При необходимости Бородин мог 
лететь значительно дальше.
    Три года спустя Фомин повторил наш эксперимент вместе с Александром 
Крикуном, а также молодым пилотом, выпускником нашей школы Георгием Голышевым и 
мастером спорта Виктором Ильченко. К сожалению, на этом и закончились попытки 
создать стратопланер. Жизнь постепенно подсказывала иные пути исследования 
больших высот. Но мне думается, что наши полёты не прошли даром. Они явились 
крупицей того опыта, который приблизил победы советской науки в завоевании 
воздушного океана.
НА ТУШИНСКОМ АЭРОДРОМЕ
    С самого утра зарядил мелкий надоедливый дождь. Мы укрылись от него под 
крыльями самолётов и, возбуждённо переговариваясь, глядели на легковые 
автомобили, стоявшие у здания Центрального аэроклуба.
    У нас произошло важное событие: в клубе находились руководители 
Коммунистической партии и Советского правительства, приехавшие познакомиться с 
нашими достижениями в воздушном спорте. Мы так ждали этого дня! И вот погода 
испортила нам праздник… “Ничего не состоится!” — решили мы, когда наши гости, 
выйдя из клуба, стали рассаживаться по автомобилям.
    — Уезжают, — сказал Щукин, сидевший рядом со мною.
    Вдруг мы увидели, что машины направились не к воротам аэродрома, а к нам, 
на лётное поле. Лица у всех просветлели. Раздалась команда: “Становись!” Мы 
мгновенно построились, и через минуту товарищ Ворошилов принимал рапорт о нашей 
готовности к полётам и прыжкам.
    Радостно переговариваясь, лётчики и планеристы побежали к машинам. Зашумели 
моторы. Взлетели воздушные поезда. Пока они в стороне набирали высоту, над нами