активное участие в подготовке наших прыжков и назначенный их руководителем, то 
и дело восхищался. Первый полёт на аэростате привёл в восторг бывалого лётчика 
и парашютиста. И это казалось лучшим подтверждением того, что мы занимались 
действительно интересным, увлекательным делом.
    Под нами по полоске Серпуховского шоссе ползла цепочка автомашин. На них 
ехали корреспонденты газет и наши товарищи из воздухоплавательной школы. Иногда 
они останавливались, махали фуражками, и мы отвечали на их приветствия. 
Издалека, быстро приближаясь, донёсся гул моторов. Нас догоняли пять самолётов, 
поднявшихся с Тушинского аэродрома. На одном из них летел кинооператор, чтобы 
снять прыжки. Самолёты изящно кружили рядом с нами, как бы хвалясь своей 
подвижностью.
    В стороне извилистым ручейком вилась речка Пахра, виднелся город. Прошли 
правее Подольска. Впереди чернели недавно освободившиеся от снежного покрова 
обширные поля — подходящее место для приземления.
    Пора начинать! Лысов отцепил свой аэростат и заставил его быстро идти вниз. 
Фомин перерезал вторую верёвку. Щукин и я сели на борт гондол, свесив ноги 
наружу. Высота 1400 метров. Мошковский дважды взмахнул красным флажком — сигнал 
“Пошёл!” Мы одновременно стали падать, отсчитывая секунды. На девятой я догнал 
аэростат Лысова и пролетел в нескольких метрах от него. Свист, которым 
сопровождалось моё падение, показался доктору Дубровину зловещим. Он решил, что 
я падаю прямо на аэростат, и, зажмурив глаза, присел на дно гондолы.
    На счёте “двенадцать” я выдернул кольцо. Щукин опускался поблизости. Из 
деревни к нам бежали колхозники, ребятишки. Через несколько минут после нашего 
приземления неподалёку совершил посадку пилот Лысов. Его аэростат заменял 
санитарную машину, которая в любую минуту готова подъехать к опустившемуся на 
аэродроме парашютисту.
    Высоко виднелись покинутые нами воздушные шары. Они выдержали испытание. 
Первые прыжки со свободных аэростатов прошли успешно.
    Вскоре мне довелось прыгнуть с воздушного шара второй раз. На Тушинском 
аэродроме в честь физкультурного праздника лётчики и планеристы Центрального 
аэроклуба показывали зрителям высший пилотаж, а парашютисты — разнообразные 
прыжки. Я демонстрировал затяжной прыжок с аэростата. Сильный ветер усложнял 
нашу задачу. Пока мы набрали бы заданную высоту, аэростат мог оказаться за 
пределами аэродрома. Поэтому Фомин велел отвести воздушный шар подальше против 
ветра.
    — Нужно взлететь как можно быстрее, — сказал он.
    Ещё на земле я занял исходное положение — сел на борт гондолы ногами наружу.
 Саша сбросил почти весь балласт, и мы устремились вверх. Расчёт оказался 
точным. Когда стрелка высотомера приблизилась к отметке “2000”, аэростат 
находился как раз над центром поля. Я разжал руки, соскользнул с борта и, 
свободно пролетев 1,5 километра, открыл парашют.
В ГРОЗУ
    Я и Фомин сидели над картой в пилотской комнате. За открытым окном виднелся 
ярко освещённый центр взлётной площадки. Привлечённые светом прожекторов, 
порхали, как снежинки, ночные бабочки. На брезентовых подстилках серебристым 
кругом лежала оболочка аэростата, который должен был унести нас в очередной 
тренировочный полёт.
    Из темноты показался пухлый газгольдер — своеобразная мягкая цистерна из 
прорезиненной материи, наполненная 125 кубическими метрами водорода. На 
территории нашего отряда обычно можно было видеть несколько этих неуклюжих 
мешков с газом, привязанных к ввёрнутым в землю металлическим штопорам. Такая 
привязь должна быть достаточно прочной. Помню, как однажды в непогоду над 
Москвой появился газгольдер, сорванный ветром в какой-то воздухоплавательной 
части. Он быстро плыл в хмуром облачном небе. “Эх, зря пропадает вещь! 
Подвесили бы к нему что ли рекламу вроде “Пейте томатный сок”, — сказал кто-то, 
глядя вверх. Эта шутка имела под собой почву: я читал, что одна американская 
фирма рекламировала шампанское, выпуская над Нью-Йорком баллоны, изготовленные 
в виде бутылок.
    Газгольдер подвели за верёвки к площадке и соединили широким шлангом с 
аппендиксом аэростата. Свободные участники старта принялись перегонять упругий, 
сопротивляющийся водород в оболочку. Они наваливались на газгольдер, давили на 
него тяжестью своих тел. Это походило на какую-то весёёлую ребячью игру. 
Оболочка воздушного шара шевелилась, росла, как волдырь. Временами раздавались 
команды:
    — Стоп газ! Закатать!
    Газгольдер постепенно пустел и, наконец, превратился в большой рулон 
материи. Его оттащили в сторону, чтобы освободить место для следующего мешка с 
водородом.
    На этот раз нам предстоял полёт с двумя пассажирами. Одним из них был наш 
преподаватель Сергей Михайлович Матвеев. Ему ещё не приходилось подниматься на 
воздушном шаре, и он решил посмотреть, как аэростатика применяется на практике. 
Вторым пассажиром был стартер лётного отряда Моисеев. Он тоже почему-то ни разу 
не летал. А стартеру необходимо иметь представление о полёте.
    Фомин с нарочитой угрозой сказал ему:
    — Вот мы вам покажем, на что вы нас обрекаете, отправляя в полёты.
    Мы посмеивались, не подозревая, насколько пророческими окажутся эти слова.
    Аэростат бесшумно поднялся в ночное небо, кое-где затянутое облаками. 
Гондолу освещала маленькая электрическая лампочка. Фосфорически светились шкалы 
приборов. Внизу сверкали бесчисленные огни. Привычный глаз различал среди них 
центральные магистрали, созвездия отдельных районов и больших площадей столицы.