физкультурника с Красной площади. Наш аэростат, украшенный цветами, возвышался 
на Лобном месте, словно монумент, воздвигнутый в честь советского 
воздухоплавания. Мы имели право гордиться: в 1920 году отсюда впервые 
стартовали советские аэронавты. Владимир Ильич Ленин наблюдал за их полётом. 
Немногим выпадало с тех пор счастье подняться над самым сердцем Советской 
страны.
    Предстоящий полёт был для меня знаменательным и по другой причине. Мне 
предстояло под наблюдением Скрябина самостоятельно пилотировать аэростат.
    На Спасской башне Кремля начали бить куранты. И тотчас над притихшей 
площадью раздался гром рукоплесканий. Руководители партии и правительства 
поднялись на трибуну Мавзолея. Восторженные приветствия всё громче неслись по 
рядам физкультурников, пестревшим разноцветными майками.
    Подъём аэростата явился одним из самых интересных моментов спортивного 
праздника. Провожаемые приветствиями десятков тысяч людей, мы летели низко над 
Кремлевской стеной. Перед нами развернулась чудесная картина: с улицы Горького, 
со стороны Манежа и Площади Революции на Красную площадь вливались бесконечные 
яркие ленты движущихся колонн демонстрантов. Соединяясь друг с другом, они 
вновь расходились в противоположные концы площади, растекались по Москворецкому 
мосту и набережным Москвы-реки.
    Ветер быстро отнёс нас от центра столицы. Внизу плыли пригородные места. Я 
старался держать аэростат на одной высоте. Скрябин не вмешивался в мои действия 
и только проверял, насколько я умею ориентироваться. По заданию полёт был 
непродолжительным, и в районе Солнечногорска я начал снижение. Мы приземлились 
около деревни, из которой к нам стремглав неслась шумная ватага ребятишек.
    — Скрябин, Полосухин! — кричали они.
    Вначале нас поразила такая осведомленность. Но потом мы вспомнили, что обо 
всём происходившем на Красной площади сообщалось по радио.
    — Займись хорошенько аэростатикой и аэронавигацией. В следующий раз 
полетишь самостоятельно, — сказал мне Скрябин в поезде, когда мы возвращались в 
Москву.
    Самостоятельный полёт на аэростате!.. Давно ли я впервые переступил порог 
воздухоплавательной школы? Менее двух лет миновало с той поры. Но какими 
близкими стали мне авиация и воздушный спорт! Мировые рекорды, установленные 
советскими стратонавтами; подвиг семи лётчиков, спасших челюскинцев, и 
удостоенных за это учреждённым тогда званием Героя Советского Союза; выдающиеся 
полёты Громова, прыжки с парашютом Евдокимова, Евсеева, Острякова, Камневой — 
эти и многие другие события навсегда оставили след в моей душе.
    На моих глазах вырастали замечательные спортсмены. Я видел, как появляются 
крылья у тех, кто горячо стремится к овладению воздухом. Таким крылатым 
человеком был мой друг Саша Фомин. Он к тому времени стал зрелым аэронавтом. 
Ему доверялись экспериментальные полёты и обучение начинающих воздухоплавателей.

    И вот теперь, перед своим самостоятельным полётом, я с помощью Саши 
основательно повторил аэростатику. Эту дисциплину у нас в школе преподавал 
Сергей Михайлович Матвеев, человек небольшого роста, с крупной левой и очень 
густыми бровями. Читая лекции, он важно прохаживался вдоль доски, говорил 
медленно и многозначительно растягивал некоторые слова. Сергей Михайлович любил,
 чтобы доска была вытерта влажной тряпкой до блеска и писал красивым, прямым 
почерком, иногда отступая на шаг и глядя на выведенные формулы, словно любуясь 
ими.
    Мне тоже нравились эти формулы, объясняющие всё, что происходит с 
аэростатом в воздухе. Они позволяют узнать, сколько надо сбросить балласта, 
чтобы подняться на нужную высоту, подсчитать продолжительность взлёта и спуска, 
рассказывают о многом другом, интересующем воздухоплавателя.
    — Аэростатика — она маленькая, но едкая, как тригонометрия, — говорил Фомин.

    И действительно, многие вопросы этой сравнительно небольшой по объёму науки,
 отправным пунктом которой служит известный каждому школьнику закон Архимеда, 
не так просты, как можно подумать.
    …Однажды меня вызвал начальник воздухоплавательной школы и велел готовиться 
назавтра к полёту.
    — Полетите ночью, самостоятельно, — добавил он.
    Возбуждённый пришёл я в общежитие, поделился своей радостью с товарищами и 
пораньше улёгся в постель. Но мне долго не спалось. Проснулся я с мыслью о 
полёте и поискал глазами Фомина. Он уже успел побриться и, морщясь, тёр щеки 
одеколоном.
    — Саша, как там погода?
    — Можешь повернуться на другой бок и спать дальше. Ох ты, ну и щиплет!
    — Вот погоди, я тебя ущипну, тогда будешь знать, — угрожающе сказал я, 
вскочил и распахнул окно. Сентябрьское утро было пасмурным. Моросил мелкий 
осенний дождь. Ветер нёс над Тушином клочья серых облаков.
    — Как ты думаешь, отложат, а? — удручённо спросил я.
    — Наверняка. — Саша насухо вытирал бритву с видом человека, занятого весьма 
важным делом и не интересующегося такими пустяками, как полёты. После недолгого 
молчания он наставительно продолжал, словно обращаясь к целой аудитории:
    — Летать, товарищи, нужно в любую погоду.
    Я терпеливо ждал, когда Фомин перестанет шутить. Наконец, аккуратно уложив 
прибор в тумбочку, он весело улыбнулся:
    — Не отложат. К вечеру будет улучшение: я звонил синоптикам.
    Ох, эти синоптики — предсказатели погоды, без чьего благословения немыслимо