— Сейчас выйдет на плоскость.
    — Смотрите, вышел!
    Иван Тимофеевич стоял среди нас и нервно затягивался папиросой.
    — Долго не отделяется! — произнёс кто-то.
    Вдруг подле самолёта мелькнул белый комочек купола. Но он не наполнился 
воздухом, а ленточкой беспомощно вытянулся за машиной.
    Над нами стремительно набрал высоту ещё один самолёт. Это поднялся 
Мошковский. Подлетев близко к Логинову, он разглядел, что Виктора прочно 
держали три стропы, зацепившиеся за стабилизатор самолёта.
    Логинов кружил над аэродромом. Горючее могло скоро иссякнуть. И тогда…
    Мальчик увидел начальника школы, и на его бледном лице мелькнуло что-то 
вроде улыбки. “Нельзя, нельзя было разрешать!” — сокрушённо думал Мошковский. 
Жестами он приказывал: “Достань нож и режь стропы. Потом открывай запасной 
парашют!” Но Виктор отрицательно качал головой, разводил руками. И Яков 
Давидович ужаснулся непростительной оплошности, в которой прежде всего был 
виноват сам: у Виктора не было ножа, этой мелкой, но обязательной части 
снаряжения парашютиста. К спасению оставался один путь: открыть запасной 
парашют. “Зацепившиеся стропы основного купола должны оборваться от рывка”, — 
решил начальник школы и знаками дал понять это Виктору.
    У всех нас, в напряжённом молчании следивших за самолётами, вырвался крик 
радости: освободясь, наконец, от опасного плена, Виктор опускался под куполом 
запасного парашюта.
    Посадив машину, Логинов объяснил нам происшедшее: юный парашютист испугался 
и бессознательно выдернул кольцо, ещё стоя на крыле.
    Окончив впоследствии лётную школу Виктор Овсянников стал 
лётчиком-истребителем, но к прыжкам с парашютом испытывал неприязнь.
    Этот случай убедительно показал, что несерьёзное отношение к парашютному 
спорту, пренебрежение “мелочами” порой приводит к самым печальным последствиям. 
Но прошло еще немало времени, прежде чем мы по-настоящему поняли, как важно в 
нашем деле учитывать всё до мельчайших деталей. Иногда одно неверное движение 
может дорого обойтись воздушному спортсмену. Впервые я имел возможность лично 
убедиться в этом при групповом прыжке с пассажирского самолёта К5. На этой 
машине дверь кабины находилась как раз под крылом. По обеим её сторонам шли 
подкосы-подпорки, соединяющие крыло с фюзеляжем. Мошковский обратил внимание 
каждого участника прыжка, что воздушный поток может отбросить парашютиста на 
задний подкос. Чтобы этого избежать, нам следовало, отделяясь от самолёта, 
энергично броситься вперёд. Я не придал этому наставлению должного значения. И 
вот что в результате произошло. Прыгнув из двери, я с такой силой ударился 
головой о подкос, что непроизвольно выдернул кольцо. Вылетевший из ранца 
вытяжной парашют задел за подкос и оторвался. Купол парашюта открылся в опасной 
близости от машины. Если бы он за что-нибудь зацепился, могла произойти 
катастрофа. Яков Давидович, стоявший у двери, видел всё это и пережил несколько 
очень неприятных мгновений.
    Казалось бы, какое может иметь значение для прыжка такая мелочь, как 
состояние обуви парашютиста? Спортсмен нашего аэроклуба Климов никогда не мог 
предположить того, что случилось с ним в воздухе из-за… подмётки. Он вылез из 
кабины самолёта и, как это полагалось, когда ещё не было принято прыгать 
непосредственно с крыла, поставил левую ногу на его край, а правую — на скобу 
сбоку фюзеляжа и не заметил, что скоба зацепилась за надорванную сзади подмётку.
 Отпустив руки, Климов перевернулся и повис под машиной. Увидев это, пилот 
Логинов — везло же ему на подобные приключения! — стал делать резкие повороты. 
Лишь после этого злополучная подмётка полностью оторвалась. Климов начал падать,
 а затем открыл парашют.
    Нечто подобное произошло со мною при моём пятом по счёту прыжке. Я прыгал в 
числе пятидесяти шести парашютистов с четырёхмоторного тяжёлого бомбардировщика 
ТБ3. Эта машина никогда ещё не поднимала столько людей. Мы даже не могли 
уместиться в просторном фюзеляже, и некоторые из нас расположились в 
примыкавшей к корпусу корабля утолщённой части крыла. Прыгать нам предстояло 
одновременно, а для этого мы должны были выбрасываться из двери фюзеляжа, люков 
и с обеих сторон крыла. Дверь выходила на правую часть самолёта. На левую же 
можно было попасть, лишь перебравшись через фюзеляж. Вот почему моему прыжку 
предшествовало короткое, но богатое ощущениями путешествие. Вместе с 
несколькими парашютистами я вылез через люк пулемётной турели на фюзеляж и, 
крепко держась за имевшийся там поручень, пополз вперёд. Поток воздуха 
ежеминутно грозил сорвать нас. Вот и крыло. Мы стояли, прижавшись к фюзеляжу, 
не выпуская из рук поручня. Сигнал! Один за другим исчезли внизу мои товарищи. 
Быстро двигаясь за ними, я оказался у края, оттолкнулся ногами и… неожиданно на 
чём-то повис. Прошло несколько секунд, прежде чем мне удалось отделиться от 
самолёта. Раскрыв парашют, я заметил, что у моего комбинезона нет левого рукава.
 Зацепившись за поручень хлястиком, он целиком оторвался.
    — Полосухин чуть не выскочил из комбинезона, — шутили товарищи.
    — Смешного тут мало, — вмешался наш инструктор Балашов. — Обмундирование 
парашютиста должно быть подготовлено так, чтобы оно не цеплялось за детали 
самолёта. Хлястик, — такая мелочь, а, видите, что из-за него произошло!
СТАНОВЛЮСЬ АЭРОНАВТОМ
    “Красная площадь, площадь, дорогая сердцу каждого советского человека! Кто 
из нас, проходя по ней, не испытывает всякий раз чувства торжественности, не 
думает о нашей Родине!
    Легко понять, какое радостное волнение охватило моего пилота-инструктора 
Скрябина и меня, когда мы получили задание взлететь на воздушном шаре в День