вращало в правую сторону. Поэтому стоило мне согнуть ноги в коленях, а затем 
резко выпрямиться, выбросив вперёд левую руку и спокойно выждав какое-то 
мгновенье, как вращение прекратилось бы. А я барахтался подобно упавшему в воду,
 не умеющему плавать человеку.
    Каким-то образом я совершенно случайно сделал нужное движение, вдруг 
перестал вращаться и, увидев землю, с удивлением понял, что нахожусь ещё на 
большой высоте. Штопор продолжался всего несколько секунд. Радоваться, однако, 
пришлось недолго. Меня опять перевернуло на спину, и тут пошла такая карусель, 
что я решил немедленно открыть парашют. Это мне удалось не сразу. Руку на 
вытяжном кольце я не держал и дотянулся до него с огромным усилием.
    Надо мной распахнулся купол, но мои злоключения отнюдь не кончились. 
Повиснув под парашютом, я по инерции продолжал вращаться. Из-за этого стропы 
надо мной стали закручиваться, образуя толстый шёлковый жгут и стягивая купол. 
Постепенно он мог сложиться, и тогда меня ждала бы печальная участь. Призвав на 
помощь хладнокровие, энергично двигая лямками, я приостановил вращение. Стропы 
медленно раскрутились в противоположную сторону и заняли нормальное положение. 
Ощущая головную боль и тошноту, я, наконец, опустился на землю.
    Так я убедился в том, что парашютист должен уметь управлять телом при 
свободном падении.
    Через несколько дней после этой истории я услышал в трамвае обрывок 
разговора:
    — Подумать только — пролететь камнем в воздухе восемь километров… Да! Это 
настоящее мужество!
    Я обернулся. Пожилой человек в пенсне, с седоватой бородкой, прятал в 
лежавший на коленях портфель газету, которую, видимо, только что показывал 
сидевшей напротив загорелой девушке в белой кофточке.
    Успев заметить на первой полосе газеты чей-то портрет, я извинился и 
спросил, о ком идёт речь.
    — Не читали? — сказал пожилой пассажир. Он расстегнул портфель, из которого 
выглядывали ученические тетради, и протянул мне газету “Правда”. — В Ленинграде 
парашютист Евдокимов, представьте себе, не открывая парашюта, летел почти до 
самой земли с высоты восьми километров!
    Имя Николая Евдокимова было мне хорошо известно. Он первый в нашей стране 
совершил прыжок с задержкой раскрытия парашюта в 600 метров, а впоследствии 
установил мировой рекорд, пролетев свободным падением в десять раз большее 
расстояние. Я взял газету и стал читать статью о его новом выдающемся 
достижении. Оставив самолёт на высоте 8100 метров, он открыл парашют всего лишь 
в 200 метрах от земли. Евдокимов явно умел бороться со штопором “немножко” 
лучше, чем я. Мне подумалось, что даже одно восхищённое восклицание старого 
учителя, если бы Евдокимов мог его услышать, послужило бы ему наградой за 
искусный прыжок.
    Учиться хорошо и грамотно прыгать — вот что следовало мне делать. А учиться 
было у кого. Даже среди девушек тогда появились замечательные мастера 
парашютизма. Мне довелось быть свидетелем того, как по заданию Мошковского 
побила мировой рекорд Нина Камнева. Я и авиатехник Овсянников помогали ей 
надеть перед прыжком парашют. Нина отлично скрывала волнение, весело отвечала 
на наши дружеские, шутливые замечания.
    Дневная жара спала. Небо было прозрачным и ясным. Самолёт, пилотируемый 
лётчиком-инструктором Люсей Савченко, набрал высоту 3000 метров. Только очень 
внимательный наблюдатель мог заметить, что от него отделилась и полетела вниз 
чёрная крапинка.
    Мало кто так знает цену мгновениям, как парашютисты. Попытайтесь, глядя на 
секундомер, вообразить стремительное падение, и вы ощутите, что даже 10 
секунд — не малое время. Нина Камнева падала около минуты. Всё ниже и ниже 
летела бесстрашная спортсменка. Наконец, когда до земли оставались три сотни 
метров, в воздухе раскрылся купол, под которым покачивалась фигура девушки. 
Нина выдержала затяжку точно.
    Мы побежали к месту её приземления. Она спокойно освобождалась от подвесной 
системы. Лицо её было усталым, но глаза радостно блестели. Смущённо слушала 
наши шумные приветствия новая мировая рекордсменка.
КРУПНЫЕ “МЕЛОЧИ”
    Авиатехник Иван Тимофеевич Овсянников увлекался парашютным спортом, и это 
увлечение передалось его четырнадцатилетнему сыну Виктору, который часто 
приходил на аэродром, знал многих лётчиков и парашютистов.
    Как-то, скорее в шутку, чем всерьёз, Мошковский пообещал Виктору:
    — Изучишь хорошо парашют — разрешу прыгнуть.
    С тех пор начальнику школы не было прохода.
    — Ну когда же? — приставал к нему паренёк.
    — Когда подрастёшь, — отмахивался Мошковский. Но ему нравились такая 
смелость и настойчивость. Виктор отлично понимал это и, в конце концов, добился 
своего: на наших глазах он совершил прыжок с самолёта.
    Не все отнеслись к этому одобрительно:
    — Слишком ещё молод парень — совсем мальчишка. Мало ли что может быть.
    — Ничего, он у меня герой! — говорил Овсянников, прикрепляя на грудь сына 
значок парашютиста.
    Виктор вовсе стал пропадать на аэродроме. И что же? Вскоре он уговорил 
Якова Давидовича разрешить ему прыгнуть второй раз. Сияющий, надев парашют, 
казавшийся на нём непомерно большим, мальчишка уселся в самолёт лётчика Николая 
Логинова…
    Глядя вверх и ожидая прыжка юного спортсмена, мы переговаривались: