время внимание всех присутствовавших на аэродроме привлёк необыкновенно смелый 
экспериментальный, я бы даже сказал трюковой, прыжок Кайтанова. Отделившись от 
самолёта, он раскрыл запасной парашют и некоторое время спускался нормально, но 
затем с помощью специального замка отсоединил его. Парашют отлетел в сторону, а 
Кайтанов камнем понёсся к земле. Создалось полное впечатление, что произошла 
авария. Но отважный спортсмен открыл основной купол и как ни в чём не бывало 
продолжал снижение.
    Наконец дали команду вылететь и нам. Наши самолёты вырулили на старт, 
взлетели навстречу тучам, развернулись и пошли рядом на высоте 1500 метров. 
Справа, совсем близко, я видел сидящего в кабине Стороженко, слева — Зелинского.
 По сигналу моего лётчика мы, наблюдая друг за другом, одновременно вылезли из 
кабин и приготовились к прыжку. Неожиданно оба самолёта и земля исчезли из моих 
глаз. Меня окружил густой туман — машина вошла в облака. Пилот резко прибавил 
скорость, чтобы удалиться от соседей — групповой полёт при отсутствии видимости 
опасен. Сильный поток воздуха обрушился на моё тело. Мне и до этого было не по 
себе. Теперь же самочувствие моё и вовсе оставляло желать лучшего. Изо всех сил,
 ломая ногти, цеплялся я за кабину. Лётчик видел это, но не имел права сбавить 
скорость. Не в силах более держаться, я разжал руки…
    Помню, что сначала, когда я летел вниз головой, не видя земли, моим 
единственным желанием было выдернуть вытяжное кольцо. Не могу объяснить, как 
мне удалось подавить это желание и заставить себя вспомнить о необходимости 
сделать затяжку. Я попытался вслух вести счёт секундам. Но что это был за счёт! 
Я словно строчил из пулемёта и крикнул: “Десять!”, хотя, вероятно, прошло не 
более 2 секунд.
    Вдруг, пролетев облако, я увидел под собою аэродром, и волнение сразу 
исчезло. Я стал наблюдать за стремительно движущейся навстречу землёй. Когда 
моёе тело меняло положение, она приближалась откуда-то сбоку. Любопытно 
наблюдать землю, приближающуюся со скоростью около 200 километров в час и 
притом сбоку! Вверху я видел свои ноги. Этот простой факт тоже почему-то 
действовал на меня успокаивающе. Тогда я заставил себя считать медленней и 
громче, так, чтобы слышать свой голос, заглушаемый свистом воздуха.
    …“Двадцать”! До земли оставалось не более 500 метров. Я выдернул кольцо и 
ощутил очень сильный рывок. Наступила удивительная тишина. В глазах расходились 
радужные круги, голова наливалась тяжестью. Но это быстро прошло, и я 
благополучно приземлился вблизи трибуны. Оглянувшись, стал искать глазами 
товарищей по прыжку. Их почему-то не было видно. Оказалось, что Стороженко 
отделился от самолёта не менее “удачно”, чем я. Он быстро вошёл в штопор, 
открыл парашют, и его отнесло за пределы аэродрома. Не обошёлся без приключений 
и Зелинский. Между прочим, этот смелый парашютист, инженер по профессии, 
обладая слабым зрением, прыгал в очках. Вернее, перед прыжком очки он снимал, а 
затем, открыв парашют, снова надевал их. Зелинский тоже попал в штопор и 
выдернул кольцо на такой небольшой высоте, что никто не успел заметить, как он 
приземлился за ангаром.
    Когда я освобождался от лямок подвесной системы, ко мне подъехал на 
мотоцикле с коляской военный.
    — Товарищ Ворошилов просит вас на трибуну.
    “Меня приглашает товарищ Ворошилов!” — я недоверчиво поглядел на военного. 
Он встретил мой взгляд, понимающе улыбаясь:
    — Оставьте парашют — его сложат. Пойдёмте!
    Взволнованный, поднялся я на трибуну и шагнул навстречу Клименту Ефремовичу.
 Словно не замечая моего смущения, он поздравил меня и пожал мне руку. Трудно 
передать, насколько я был растерян. А тут ещё кто-то подвёл меня к 
установленному на трибуне микрофону:
    — Расскажите, как вы добились такого мастерства.
    Я не мог похвалиться ораторским искусством. Но делать нечего — пришлось 
выступить. Конечно, я умолчал насчёт “такого мастерства” и тем более насчёт 
того, что это был всего лишь четвёртый мой прыжок. Я говорил о советской 
молодёжи, которая имеет все возможности для овладения самолётом, планером, 
парашютом; рассказал о безотказности наших парашютов, о том, что знание своего 
дела, тренировка позволяют выполнить любой сложный и трудный прыжок.
    — Ну, известный парашютист, будешь ещё прыгать? — спросил Московский, 
встретив меня около трибуны.
    — Обязательно буду, Яков Давидович! Только почему “известный”?
    — А как же? Сколько там у тебя прыжков — пятьдесят или шестьдесят, что ли?..
 Ага, покраснел! — засмеялся он. — То-то, чтобы больше девушкам не врать. 
Понял?
    О моём затяжном прыжке и удачном приземлении вблизи трибуны говорили 
парашютисты. Я чувствовал себя героем и не особенно задумывался над тем, что 
счастливо избежал штопора, с которым не смогли справиться даже инструкторы 
Стороженко и Зелинский. Вскоре моё зазнайство было наказано.
    При следующем затяжном прыжке вес наспинного парашюта перевернул меня лицом 
вверх и я вдруг стал всё быстрее вращаться вокруг невидимой вертикальной оси, 
находящейся около груди. Моя голова описывала маленькие круги, а туловище — 
большие. Это “весёлое удовольствие” и называется плоским штопором в отличие от 
вертикального, при котором тело оказывается под большим углом к горизонту.
    Вначале я не очень испугался и вспомнил, что штопор можно прекратить, меняя 
положение тела. Я сгибал колени, манипулировал руками и ногами, но вращение 
продолжалось. Потеряв счёт секундам и боясь, что до земли осталось недалеко, я 
безуспешно пытался повернуться, чтобы поглядеть вниз.
    Между тем, при знании дела борьба со штопором не так уж сложна. Меня