комбината и думаю о том, что не посрамил чести своей школы.
    До земли остаётся не более 100 метров. Перекрещиваю лямки, разворачиваюсь 
по ветру, соединяю ноги и через несколько секунд с лёгким толчком валюсь на 
траву. Тут же вскакиваю и, подтягивая часть строп, заставляю лечь на поле купол,
 который раздувается небольшим ветерком. Почему-то только теперь меня 
охватывает беспредельное ликование. Хочется прыгать ещё и ещё. Быстро снимаю 
подвесную систему, собираю парашют и направляюсь к товарищам. Пытаюсь скрыть 
свой восторг, но это никак не получается. Радость и гордость, вероятно, 
написаны на моём лице.
    Мошковский с усмешкой выслушивает мой рапорт: “Курсант Полосухин выполнил 
первый прыжок. Всё в порядке!”
    — Поздравляю, — говорит он и вручает мне маленький значок с белым куполом и 
стропами на синем фоне — заветный значок парашютиста.
ЦЕНА МГНОВЕНИЙ
    Тушинский аэродром облетела радостная весть: к нам в гости прибыл Народный 
Комиссар Обороны Климент Ефремович Ворошилов.
    Взволнованные тем, что нарком будет лично знакомиться с нашими спортивными 
достижениями, мы стояли в строю неподалёку от ангаров и внимательно слушали 
начальника школы Мошковского, который давал парашютистам задания на 
индивидуальные и групповые прыжки. С нетерпением ожидал я своей очереди. Но 
было вызвано около ста пятидесяти человек, а моей фамилии Яков Давидович не 
называл. Я начинал терять надежду на прыжок в этот знаменательный день, как 
вдруг прозвучала команда:
    — Кто не получил задания, два шага вперёд!
    Вместе со мною из строя вышли ещё два парашютиста. Начальник школы 
посмотрел на нас и сказал:
    — Стороженко, Зелинский, Полосухин! Будете прыгать с 3000 метров. Затяжка 
до пятисот.
    Взгляд Мошковского снова скользнул по нашей тройке и задержался на мне 
дольше, чем на других. Я несколько растерялся. Инструкторы парашютного спорта 
Стороженко и Зелинский уже выполняли парашютные прыжки с “затяжкой”, или, как 
говорят теперь, с задержкой раскрытия парашюта. Мне предстояло прыгать всего 
четвёртый раз. По программе подготовки парашютистов затяжка в 5 секунд 
полагалась только на восьмом прыжке, в 10 секунд — на десятом. А свободное 
падение с 3000 до 500 метров составляет более 40 секунд!
    “Значит, Яков Давидович уверен во мне”, — подумал я. Мне было невдомёк, что 
начальник школы делает ошибку. Нечего греха таить, Мошковский, этот отважный 
парашютист и лётчик, воспитатель многих авиационных спортсменов, будучи 
чрезвычайно темпераментным и порывистым человеком, к организации прыжков порою 
подходил рискованно. Но осуждать его за это трудно, если принять во внимание, 
что тогда у нас не было такого богатого опыта, как теперь.
    О затяжных прыжках я, конечно, кое-что знал из прочитанного и рассказов 
товарищей. Я знал, что иногда свободно падающий парашютист непроизвольно 
начинает сильно вращаться — “входит в штопор”, и если прекратить штопор не 
удаётся, следует немедленно выдёргивать вытяжное кольцо. Но этих поверхностных 
сведений было слишком мало для выполнения полученного мною задания. Мысль об 
этом, очевидно, мелькала у Якова Давидовича. Пройдя вдоль строя, он вернулся, 
подошёл ко мне и негромко спросил:
    — Будете прыгать?
    — С удовольствием, товарищ начальник школы!
    — Не с удовольствием, а с парашютом, — пошутил Мошковский. — Идите, 
готовьтесь.
    Когда я в состоянии некоторого смятения шёл получать парашют, мне у ангара 
встретился известный воздушный спортсмен Константин Кайтанов. Вот кто мог 
помочь мне советом! Но Кайтанов понятия не имел о том, что я ни разу не прыгал 
с затяжкой. Он спешил по своим делам и, не поняв моего вопроса, неудомённо 
бросил:
    — Как прыгать? Как раньше прыгал, так прыгай и сейчас.
    — Ничего, — решил я, — справлюсь. Не подведу!
    Прыжки следовали один за другим. Товарищ Ворошилов наблюдал за ними с 
трибуны, построенной неподалёку от входа на аэродром. На ПО2 поднялась 
студентка Московского института физической культуры Нина Камнева. Она должна 
была прыгнуть из “мёртвой петли” — фигуры высшего пилотажа, которую в честь 
первого её исполнителя, знаменитого русского авиатора, называют “петлёй 
Нестерова”.
    Камнева выбралась на крыло, и лётчик, набирая скорость, повёл машину вниз. 
Крепко держалась смелая девушка за кабину. При одном из предыдущих прыжков в 
такой же момент она не смогла удержаться, воздушный поток сорвал её с крыла, и 
Нина почувствовала, как за что-то задела вытянутыми вперёд руками. Опускаясь 
под куполом парашюта, она заметила на ладонях кровь — с них была содрана кожа. 
А лётчик после посадки обнаружил вмятину на хвостовой части машины.
    Набрав скорость, самолёт стал подниматься. Всё круче и круче. Он принял 
вертикальное положение, а затем оказался вверх колёсами. В то же мгновение 
Камнева отделилась от крыла, и мы увидели, как над нею раскрылся парашют.
    Какое мастерство, хладнокровие и точность! Оставь Нина машину чуть раньше 
или позже, ей грозил бы удар о хвостовое оперение.
    В ожидании своей очереди я стоял рядом со Стороженко и Зелинским. Ясное с 
утра небо постепенно закрывалось облаками, и мы переговаривались о том, что 
прыгать с 3000 метров вряд ли удастся. И, действительно, нам передали об 
изменении задания: мы должны были выбрасываться с вдвое меньшей высоты. В это