вы останетесь живы, — сказал капитан. 
 — Да, спасибо вам… — Дитцер запнулся. Люленков уловил, что незаконченная эта 
фраза произнесена от души. 
 — Вот вы нас благодарите, а помочь нам не желаете, — продолжал он. — И 
подумайте, в чем помочь? В том, чтобы остались живы ваши друзья, чтобы скорее 
кончилась война. Почитайте, что вам советует мать в другом письме. — Люленков 
подал пленному листок, датированный июлем сорок первого. 
 «Мой славный Франц! Я восхищаюсь вашими победами. Каждый день в газетах 
длинный перечень городов, которыми вы овладели. Это под силу только такой 
великой армии, как наша. Генрих прислал свою фотографию. Он выглядел прекрасно. 
Я горжусь, что у меня такие сыновья…» 
 Листок в руке пленного задрожал. Франц Дитцер испуганно посмотрел на Люленкова,
 и тот решил: «Дошло». Однако внешне выразил иное: 
 — Я, кажется, дал вам не то письмо? 
 — Да, да, это не то… это очень старое письмо, — подтвердил Дитпер и положил 
листок на стол. Капитан посмотрел на дату: 
 — Не очень старое. Написано два года назад. Пленный опустил глаза. Он 
прекрасно понял капитана. Горестно вздохнул: 
 — Бедный Генрих… 
 И тут же решительно встал, сам подошел к столу с картой. 
 — Завтра ночью главные силы нашего батальона отойдут за реку по этой вот 
дороге. — Дитцер показал на карте и дорогу, и реку, и новый оборонительный 
рубеж. Он хорошо разбирался в топографии. — Там, где наш полк стоит теперь, 
останется только прикрытие: по взводу от батальона. Я знаю об этом потому, что 
в прикрытие назначен и мой взвод. Все, кого оставят здесь, должны много 
стрелять, создавая видимость, что обстановка не изменилась, что оборону держат 
прежние силы. 
 — Ну, вот и прекрасно! Больше мне от вас ничего не нужно. Впрочем… — Люленков 
подал Дитцеру групповую фотографию немецких солдат и офицеров. Они стояли возле 
бревенчатого дома и хмуро глядели в аппарат. — Не знаете ли кого-нибудь из этих 
людей? Они ваши сослуживцы по сто девяносто седьмой дивизии. 
 Дитцер долго вглядывался и отрицательно покачал головой: 
 — Нет, никого не знаю. 
 Капитан подал ему другую фотографию — на ней были те же лица, а сбоку ясно 
просматривались столбы виселицы, и кто-то в белом висел на веревке. То была 
«Таня» — Зоя Космодемьянская. 
 Пленный отшатнулся. Наверное, подумал: «Господи, как хорошо, что я никого не 
узнал на первом снимке!» 
 Люленков поспешил успокоить его. 
 — Нам известно об этой трагедии все: имя казненной девушки, фамилии палачей, 
где и когда это случилось. Моего коллегу, — он кивнул в сторону Ромашкина, — 
интересует только один вопрос. Если вы случайно были в этой деревне или слышали 
чей-нибудь рассказ о том, как вешали молодую партизанку, не вспомните ли такую 
деталь: у повешенной были зеленые вязаные варежки? 
 — Я об этом вообще ничего не слышал. — Дитцер еще раз опасливо взглянул на 
фотографию и по склонности своей к логичным суждениям добавил: — Она же висит в 
нижнем белье, разве могут при этом быть на ней варежки? 
 — Ваши солдаты ее раздели, разули и водили босую по снегу. А до этого она была 
одета. И вот нам бы очень хотелось узнать: были у нее зеленые варежки или нет? 
 — Верьте мне, господа офицеры, — взмолился пленный, — я к этой казни не имею 
никакого отношения…. 
 Его отправили в штаб дивизии, а полк стал готовиться к преследованию 
противника. Колоколъцев вызвал Ромашкина, приказал: 
 — Вы, голубчик, пойдете за немцами раньше всех. Как только батальоны нажмут с 
фронта, постарайтесь проскочить в глубину и разведайте: нет ли у противника 
промежуточных рубежей, минных полей, в каком состоянии мосты, дороги. 
 Из блиндажа начальника штаба Василий вышел вместе с Л юленковым. Капитан 
посоветовал:
 — Ты, Ромашкин, не жди, когда батальоны ударят. В тыл идти лучше до начала 
атаки. Когда перестрелка начнется, можешь потери понести. 
 Ромашкин согласился с этим. Если немцы оставят здесь только прикрытие, 
проскочить нетрудно. 
 — Я возьму с собой весь свой взвод, — сказал Василий. — Вам на всякий случай 
оставлю несколько разведчиков во главе с сержантом. 
 — Правильно! — одобрил Люленков. — И Жмаченко там делать нечего, он со своим 
хозяйством пусть к штабу пристроится. Кстати, подыши там место и для штаба 
полка — мы здесь тоже не задержимся. Ради такого дела попрошу, чтобы дали в 
помощь тебе саперов. 
 — Хорошо бы взвод сержанта Епифанова, я с ним уже работал. 
 — Ладно, схлопочу Епифанова, — пообещал Люленков. 
 В глубине души он ревниво относился к успехам и славе Ромашкина. Искренне 
сожалел, что теперешнее служебное положение не позволяет самому ходить на 
задания. Убежден был, что если уж у этого юнца все так хорошо получается, то у 
него-то — человека куда более сведущего в делах разведки — получилось бы и 
получше. Но при всем том капитан всегда помогал Ромашкину чем только мог. 
 К ночи ромашкинский взвод, усиленный саперами, перебрался в первую траншею. 
Конечно, туда, где располагалась рота Казакова. Там все уже были готовы к 
движению вперед. Бойцы, туго подпоясанные, с «сидорами» на спине и 
противогазными сумками, набитыми всяческим солдатским скарбом, с нетерпением 
ждали сигнала. Преследование — это не прорыв долговременной обороны, когда