— А ну, славяне, вперед! В атаку, за мной! Ни один человек не внял его призыву.
 
 — Что же вы, братцы? За мной! — еще раз крикнул Ромашкин и приказал 
разведчикам: — А ну, ребята, выгоняй их из ям! 
 — Давай, вылазь! — забасил Иван Рогатин. 
 — Чего землю скребешь, меня же убивают, а я над тобой стою, — уговаривал 
кого-то Пролеткин. 
 А Голощапов действовал по-своему: размахивая немецкой гранатой на длинной 
деревянной ручке, он спрашивал строго: 
 — Ну, что, дядя, сам встанешь? Или подсобить?.. 
 Командиры рот и взводов тоже стали принимать свои меры. Тут и там на поле 
замаячили сначала одинокие фигурки, призывно машущие руками, а вслед за тем 
образовалась и цепь. Она опять покатилась вперед, и как ни стрекотали пулеметы, 
как ни взбивали снег пули, все же цепь достигла траншеи и потекла туда.
 В траншее сразу же сцепились врукопашную. Ромашкин стрелял из своего автомата 
экономными короткими очередями и все время с опаской думал: «Только бы патроны 
не кончились до срока». А немцы все выскакивали и выскакивали из-за поворотов 
траншеи, из блиндажей. И каждый раз Василий опережал их своими выстрелами, 
продолжая беспокоиться, что вот щелкнет затвор впустую и очередной гитлеровец 
всадит пулю в него. Сменить магазин было невозможно: вокруг метались, стреляли, 
били прикладами свои и чужие. Казалось, фашистов куда больше, чем наших. «И 
Караваев сказал: подошли немецкие резервы». Но люди в серых шинелях, такие 
медлительные и неуклюжие в своих окопах, сейчас вели себя как одержимые, 
бесстрашно бросались в одиночку на двоих-троих зеленых, матерясь, рыча, хватали 
их за глотки. 
 И все же в этой кутерьме — стрельбе, криках, топоте солдатских сапог и взрывах 
гранат — Ромашкин услыхал слабенький роковой щелчок затвора, которого ждал. «Ну,
 вот и все, — мелькнуло в усталом мозгу. — Вот она и смерть моя…» 
 Перед ним стоял в очках, небритый, тощий, будто чахоточный, гитлеровец. Черный 
глазок в стволе его автомата показался Ромашкину орудийным жерлом. Мелькнул 
перед глазами огонь. Зазвенело в правом ухе. И… немец вдруг стал падать на 
спину, выронил автомат. Ромашкин оглянулся. Сзади оказался рябоватый — лицо 
будто в мелких воронках — красноармеец. Ощерив прокуренные зубы, он крикнул: 
 — Левашов моя фамилия! С вас причитается, товарищ старший лейтенант! — и 
побежал дальше. 
 Ромашкин, торопясь, сменил магазин, огляделся: «Куда стрелять?» Но рукопашная 
уже кончилась, в траншее валялись убитые фашисты. Лежали они и наверху, 
недалеко от бруствера. А те, что отошли по ходам сообщения, злобно 
отстреливались из следующей траншеи. 
 Василий вспомнил о своих главных обязанностях — всегда и везде добывать 
сведения о противнике. Стал осматривать сумки убитых офицеров: нет ли в них 
карт с обстановкой или других важных документов. У входа в блиндаж лежал, 
уткнувшись лицом в свою каску, огромный плечистый унтер. Лица не было видно, 
торчали только большие мясистые уши, а на мощной шее белели кругляшки от 
заживших нарывов. Из его карманов Ромашкин вынул несколько писем на голубой 
бумаге. Попробовал прочесть одно из них и с радостью убедился, что упорные 
занятия немецким языком уже сказываются: целую страничку одолел без затруднения.
 
 «Милый Фридрих, сегодня опять передавали по радио, что каждый, кто отличился в 
боях, получит земельный надел на Востоке. Ты уже имеешь Железный крест, и, мне 
кажется, пора бы тебе присмотреть место получше. Я вижу его таким…» 
 Каким видится жене убитого Фридриха обещанный ей надел на чужой земле, Василий 
читать не стал: недосуг. Заглянул в полевую сумку унтера и обнаружил там нечто 
более интересное — листки какой-то инструкции. На листках этих карандашом 
старательно были подчеркнуты слова: «Следует воспитывать у населения своими 
действиями страх перед германской расой… Никакой мягкотелости по отношению к 
кому бы то ни было, независимо от пола и возраста…» 
 Ромашкин перешагнул через унтера, взял автомат наизготовку и побежал в дальний 
конец траншеи, где усилилась перестрелка. 
 Два раза противник пытался отбить свои позиции, и все-таки не отбил. Вскоре 
после второй контратаки Ромашкина разыскал Журавлев, потный и еще больше 
осунувшийся. Сказал, сдерживая запаленное дыхание: 
 — Спасибо тебе, брат, выручил. Бери своих орлов и дуй назад. Командир полка 
приказал восстановить резерв. 
 Ромашкин вел разведчиков по избитому воронками полю, на котором лежали еще не 
убранные убитые. У ската высоты, на которой находился наблюдательный пункт 
Караваева, разведчиков остановили пехотинцы: 
 — Дальше не ходите, там немцы. 
 — Там же НП командира полка… 
 — Наверное, накрылся наш командир. Фрицы туда ворвались слева. 
 На высоте слышались одиночные выстрелы. Ромашкин возмутился: 
 — Там стреляют! Как же вы бросили командира! 
 — Мы солдаты. У нас свой ротный и взводные накрылись. Командовать некому. 
 — Я буду командовать! — громко сказал Ромашкин. — А ну, всем встать! 
Разомкнитесь в цепь! — Увидев в стороне группу солдат, крикнул им: — А вы кто? 
 — Мы саперы, остатки саперного взвода. 
 — Пойдете со мной выручать командира! Давай! Давай! Быстрее! Может быть, 
успеем. Слышите, там еще бой идет! 
 Солдаты не очень проворно, но все же выполнили команду Ромашкина, пригибаясь, 
пошли к вершине высотки. Пока в них никто не стрелял. Василий сказал Рогатину: