— Иван, иди к саперам, прибавь им энергии! 
 С высоты послышались потрескивания автоматных очередей. 
 — Не ложиться! Вперед! — кричал Василий, и сам, опережая всех, побежал быстрее.
 — Огонь! Не позволяйте фрицам в вас стрелять! Огонь!
 Василий сам стрелял из автомата короткими очередями, хотя и не видел еще 
немцев. Когда жиденькая цепь атакующих выбежала на плоскую макушку высоты, 
открьшась такая картина: около десятка немцев окружали НП командира, оттуда 
через амбразуру отстреливались находившиеся там наблюдатели и связисты, иногда 
щелкал негромко и пистолет Караваева. «Жив!» — радостно подумал Ромашкин и с 
удвоенной энергией стал стрелять по фашистам и звать солдат: 
 — Бей гадов, ребята! 
 Немцы не ожидали такой внезапной атаки, побежали вниз по скату высотки. 
Василий и другие разведчики стреляли им вслед. 
 Из дверного проема выглянул Караваев, лицо его было в копоти, только белые 
зубы светились в улыбке. Кирилл Алексеевич подошел к Василию, обнял его и 
взволнованно произнес: 
 — Спасибо тебе, Ромашкин! Выручил! Еще несколько минут, и нас прикончили бы! 
Мы уже почти все патроны расстреляли. Очень вовремя ты подоспел. 
 На войне мужчины скупы на проявление своих чувств, но добрые дела боевых 
товарищей запоминают надолго, а порой и навсегда. 
 Пленный находился неподалеку — в овражке, где отдыхали разведчики. Был он уже 
перевязан и чувствовал себя довольно бодро, но при появлении Колокольцева 
почему-то закрыл глаза. Майор задал ему несколько вопросов. Немец молча и не 
открывая глаз отвернулся. 
 — Не желает разговаривать, падла! — рассвирепел Рогатин. 
 — Это он с перепугу. Думает, конец пришел, — предположил Пролеткин. 
 — Да мне, собственно, разговор его и не нужен, — спокойно сказал майор, 
вынимая из кармана пленного служебную книжку и заглядывая в нее. — Все без слов 
ясно — шестьдесят седьмой полк, тот самый, который был снят отсюда. Вернулись, 
голубчики! 
 Колокольцев ушел опять на НП порадовать этим открытием командира полка. Но к 
радости невольно примешивалось чувство горечи и тревоги. Да, они выполнили свою 
задачу: притянули на себя вражеские резервы, а сдержать-то их нечем, 
обескровленные роты не сумеют отстоять занятые позиции. 
 Двое суток полк отбивался от превосходящих сил противника, медленно отходя 
назад. Ромашкин глядел в бинокль на поле боя и в который уже раз дивился: «Кто 
же там бьется?..» 
 И все-таки неприятельские контратаки захлебывались одна задругой. Едва фашисты 
приближались к нашим окопам, их встречал плотный огонь пулеметов и автоматов. 
Неведомо откуда возникали перед ними серые шинели и овчинные полушубки. 
 А ведь уже четверо суток пехота без сна, на холоде, под витающей всюду смертью.
 «Сейчас там люди до того задубели, что о смерти, пожалуй, не думают, — 
размышлял Ромашкин. — Хоть бы уж мой взвод бросили им на помощь». 
 Иногда с НП долетал осипший, но все же громкий голос Гарбуза. Комиссар 
докладывал по телефону в дивизию: 
 — Красноармеец Нащокин с перебитыми ногами заряжает оружие и подает стрелкам. 
Пулеметчик Ефремов тоже ранен, но точным огнем прикрывает фланг роты. 
 "Вот Ефремов мой и отличился, — с удовольствием отметил Ромашкин. — Жив пока. 
А как другие ребята? " 
 Днем к разведчикам, где бы они ни находились, дважды приползал с термосом 
старшина Жмаченко. Кормил горячей душистой кашей, наливал по сто граммов. 
По-бабьи жалостливо смотрел на каждого, пока разведчики ели. 
 На исходе четвертого дня, когда люди изнемогли окончательно, полк оказался на 
старых позициях — тех, откуда начинал отступать. Но дальше, как ни лезли 
гитлеровцы, им хода не было. Ночью они оставили и нейтральную зону — убрались в 
свои полуразрушенные блиндажи. 
 Караваев устало сказал: 
 — Дело сделали. Теперь закрепиться — и ни шагу назад. 
 Он оперся лбом о стереотрубу и тут же заснул. Колокольцев стал давать 
батальонам распоряжения по организации охранения и разведки. Ау другого 
телефона хрипел сорванным голосом Гарбуз. Для всех работа кончилась, а 
комиссару предстояло еще написать донесения об отличившихся и погибших, 
проверить, все ли накормлены, обеспечен ли отдых бойцам. 
 Разведчики тем временем вернулись в свой обжитой блиндаж. Натопленный и 
прибранный старшиной, он показался им родным домом. Тепло, светло, на столе 
хлеб и горячая каша с мясной подливкой, в ведерке прозрачная, как слеза, вода. 
Но не было сил в полной мере насладиться всей этой благодатью — раздеться, 
умыться, поесть неторопливо. Хотелось упасть прямо в проходе, закрыть глаза и 
спать, спать, спать. 
 Прилечь, однако, не пришлось. Прибежал посыльный из штаба: Ромашкина вызывал 
майор Колокольцев. Сам землисто-серый от усталости, начальник штаба 
сострадательно поглядел в глаза Ромашкину и мягко сказал: 
 — Знаете, голубчик, в каком состоянии полк? Все валятся с ног. Поэтому 
разделите свои взвод на три группы и выходите в нейтральную зону: на фланги и в 
центр. Ползите под самую проволоку немцев. Чтобы они сюрприз нам не преподнесли.
 Поняли? Спать будете завтра. Идите, голубчик, действуйте, да побыстрее. — 
Майор загадочно улыбнулся, поманил Ромашкина пальцем, доверительно шепнул: — 
Под Сталинградом наши перешли в наступление, по радио передали. 
 С Ромашкина будто тяжкий груз свалили. Тело оставалось по-прежнему усталым, но 
какой-то освежающий ветерок прошелся по душе: «Ну, теперь и у нас здесь фрицы