Авдеев, парень сговорчивый, слушал и соглашался. 
 — Людей во взводе двенадцать. Так? 
 — Так. 
 — Винтовок одиннадцать, станчак один. Так? Лопат малых двенадцать, 
противогазов — тоже. Так? — спросил Ромашкин и насторожился: противогазов у 
многих не было, их давно выбросили, а в сумках хранили еду, патроны и всякие 
личные веши. 
 — Так, — ответил, не задумываясь, сержант. 
 — Но с противогазами-то сам знаешь какое положение. 
 — Знаю, товарищ лейтенант. 
 — Как же быть? 
 — Если возникнет химическая угроза, думаю, наша разведка не проморгает. 
Подвезут нам новые противогазы. 
 — Я о докладе ротному говорю. 
 — Да что вы, товарищ лейтенант, какой разговор? Вы сдали, я принял все 
полностью. — Сержант слегка замялся и неуверенно попросил: — Вот если бы 
автомат вы передали мне как взводному. 
 Ромашин решил, что в разведке для него автомат найдется. В крайнем случае 
Казаков свой тоже отдаст, не унесет. 
 — Бери, сержант, он действительно тебе нужен. На вот и запасной диск. Оба 
диска снаряжены полностью. В вещмешке у меня еще и рассыпные патроны есть. 
Пойдем — отдам и их… 
 Без привычной тяжести автомата Василий почувствовал себя неловко, сразу стало 
чего-то не хватать. В блиндаже, увидев своих бойцов, подумал: «Интересно, как 
они проводят меня? Разведчики, узнав об уходе Казакова, опечалились. А что 
скажут мои славяне? Жил ведь я с ними в одной землянке, ел из одного термоса, 
обстреливали нас одни пулеметы, возможно, и в одной братской могиле довелось бы 
лежать, а вот ни разу не поинтересовался, что они думают обо мне. Может, будут 
рады, что ухожу. Не должны бы: я не выпендривался, как Куржаков. Тот хоть и 
поступает точно по уставу, хоть и не спрашивает больше, чем позволяют его права,
 но есть в нем что-то, порождающее желание возразить, защититься от его обидной 
холодности. За мной такого, кажется, не водится…» 
 Он смотрел на Махоткина, Бирюкова, Ефремова — эти люди всегда первые 
поднимались в атаку по его зову, шли с ним рядом на пулеметы врага. И вчера 
ночью они действовали лучше некуда. Хорошие ребята!.. 
 Спросил их, не скрывая своей грусти: 
 — Ну что, братья-славяне, расстаемся? 
 Бойцы обступили его. За всех подал голос Махоткин. 
 — Не забывайте нас, товарищ лейтенант. 
 — Как вас забыть? — сказал Ромашкин и подумал о своей медали. Стало почему-то 
неловко перед этими людьми: фашистов били вместе, а наградили только его. — Как 
же я вас забуду? — непроизвольно повторил он. — Вы мне вон что заработали… 
 Василий расстегнул шинель и показал на груди сияющий кругляшок. Бойцы 
рассматривали медаль, читали надпись и номер. 
 Рассудительный Ефремов уточнил: 
 — Медаль эту вы сами заработали, товарищ лейтенант. Такое дело в один миг 
придумали! И немца поймали сами. Так что не сомневайтесь! 
 — Мне хотелось, чтоб и других наградили. Вас, например Бирюкова, Махоткина — 
тоже ведь гитлеровцев поймали. 
 — Наши награды впереди, — весело сказал Махоткин, — вон сколько еще до Берлина 
топать!.. 
 На душе у Ромашкина стало полегче. Хотя его бойцы и не выказали такой любви, 
как разведчики к Казакову, но все же он им небезразличен. 
 «Да и я ведь не Казаков, — отметил про себя Василий. — Тот вон какой молодец. 
Я с ним полдня провел, и то полюбил». 
 — Заходите к нам, — попросил Махоткин. 
 — Вас не минуешь, — ответил на это Ромашкин, — путь к немцам идет через вас. 
Ну, бывайте здоровы, ребята. Идем, Авдеев, доложимся ротному. 
 …Куржаков поднялся, чтобы стоя, как и полагалось, выслушать рапорт. А выслушав,
 строго спросил Авдеева: 
 — Все приняли? 
 — Так точно! — без колебания заявил сержант. 
 — И пэпэша передал? 
 — Так точно, и пэпэша. 
 В ротах автоматы только появились, их дали пока лишь взводным да некоторым 
сержантам, и Куржакову не хотелось терять «одну единицу автоматического оружия».
 
 Ромашкин ждал придирок. Но придирок не было. 
 — Вы можете идти, — сказал ротный Авдееву и, когда сержант вышел, предложил 
Ромашкину: — Садись, попрощаемся хоть по-человечески. 
 — Можно и так — попрощаться, — хмуро согласился Василий. 
 — Интересно, что ты будешь обо мне думать? 
 Василий ответил смело и прямо: 
 — Думать буду о тебе, что и раньше думал: зануда ты. Вот и все. 
 Он ждал взрыва, но Куржаков лишь усмехнулся. Посмотрел как-то сбоку и спросил 
примирительно: 
 — Видел когда-нибудь, как петушки молодые дерутся? То и дело пырх да пырх — 
друг на друга наскакивают. А из-за чего? Не знаешь! И они не знают! Вот и ты 
петушок. Ничего еще в жизни не видел. Выпорхнул из училища, разок в атаке 
кукарекнул — и в госпиталь. Теперь, правда, посильнее, по-настоящему кукарекнул.