взводным, теща живьем съест. Ух, и теща у меня, хуже шестиствольного миномета! 
Хотите, расскажу вам, как я придумал домой вернуться? 
 Ромашкин видел колебание разведчиков. Они пытались сохранить обиженное 
выражение: не время, мол, для шуток. Но глаза у ребят уже теплели. 
 — Что ж, расскажи, Петрович, — попросил кто-то. Казаков присел у стола и 
начал: 
 — Ну, вот, представьте себе, явлюсь я домой в капитанском обличии. На груди у 
меня — ордена, в вещевом мешке — подарки. Жена, конечно, сразу ко мне. Теща 
выставляет пельмени, пироги, закуски всякие. А я: «Нет, погодите, дорогие 
родственники. Прежде всего расскажу вам, что же такое война, и покажу наглядно, 
какая она есть. Пожалуйста, идемте все во двор или вон в садик. Берите каждый 
по лопатке…» Отмеряю им метра по три каждому:" Копайте! Глубина чтоб была в 
полный профиль — полтора метра, значит". Ну, станут они копать, руки до 
кровавых мозолей набьют и взмолятся: «Отпусти нас, Иван Петрович». « Нет, — 
скажу, — копайте». А когда выроют траншею, принесу для каждого по два ведра 
воды, вылью на голову и повелю: «Сидеть в этой яме мокрыми одну ночь». Они 
опять начнут просить: «Отпусти, Иван Петрович…» 
 Казаков помолчал, давая возможность слушателям представить все это, перевел 
дух и продолжал: 
 — Потом, конечно, я отпущу их, скажу только: «Вот вы и одной ночи в таких 
условиях не выдержали, а я — два года… Или сколько мы там провоюем еще? Словом, 
сотни дней и ночей провел под дождем и снегом. Да к тому же мины, снаряды и 
бомбы с самолетов меня долбили. И все это я стерпел, вас защищая. Атеперь 
подумайте, какое у вас должно быть ко мне уважение». Полагаю, после такого 
примера теща станет ходить вокруг на цыпочках. 
 — Тепло у вас, — сказал Ромашкин вслух и, расстегнув шинель, поискал взглядом, 
куда бы ее повесить. 
 — Прости, друг, не предложил тебе сразу раздеться, — виновато сказал Казаков.
 — Вот там мой угол. Повесь туда. И спать там со мной будешь, старшина постель 
оборудует. 
 Василий повесил шинель на гвоздь, поправил гимнастерку и, сверкая медалью, 
вернулся к столу. Разведчики переглянулись, явно из-за медали. Довольный 
произведенным впечатлением, Ромашкин подумал, что даже гимнастерка, измятая и в 
белых волосках от полушубка, работает здесь на его авторитет — не какой-нибудь 
тыловичок, а боевой, траншейный командир. Такого разведчики, ясное дело, 
зауважают.
 * * * 
 Днем в боевое охранение не проползти, поэтому Ромашкин пробыл у разведчиков до 
вечера. Лишь когда смеркалось, пришел в свою роту — сдать взвод, забрать 
вещевой мешок с пожитками и попрощаться с бойцами. 
 —Ага! Явился, не запылился! — встретил его, как всегда сурово, Куржаков. — Я 
уж думал, не придешь, обрадовался, что с передовой смылся! 
 Василию казалось, что и тон этот, и оскорбительные слова — от зависти. Но 
теперь-то он не подчинен Куржакову, сам пользуется правами ротного. Впрочем, и 
в подчинении Василий не лебезил перед ним. А сейчас ответил с явным вызовом: 
 — Я, товарищ лейтенант, смываюсь с передовой в нейтральную зону и дальше. В 
общем, все остается, как было: я — впереди, а вы — за моей спиной. 
 Ромашкин подчеркнуто «выкал», хотя раньше, чтобы позлить Куржакова, иногда 
говорил ему «ты». Сейчас это «вы» звучало свысока, как напоминание Куржакову, 
что он уже не имеет права «тыкать» ему. 
 Куржаков воспринял поведение Василия как хамство выскочки: впервые отличился и 
уже зазнался до умопомрачения. Он тоже подчеркнул «вы», но вложил в него 
прежний смысл их отношений — подчиненности взводного ротному: 
 — Вы передайте взвод сержанту Авдееву по всей форме, как положено. А потом 
придете вместе с сержантом и доложите о приемке-сдаче! 
 Ромашкин понял скрытый смысл, вложенный в распоряжение ротного. Делать было 
нечего, формально Куржаков прав. Хоть немного имущества во взводе, и обычно не 
передавали его взводные командиры, чаще всего убывая в госпиталь или на тот 
свет, но устав предусматривал такой порядок. 
 — Будет сделано, товарищ лейтенант, — намеренно не по-уставному ответил 
Ромашкин и, чтобы еще раз кольнуть Куржакова, предложил: — А может быть, ввиду 
такого исключительного случая вы сами пройдете со мной в охранение, лично 
проследите за приемом и сдачей и на местности отдадите боевой приказ новому 
командиру? 
 Куржаков саркастически усмехнулся: 
 — Я додумался до этого без ваших напоминаний, Ромашкин. Побывал там и все 
сделал. А ваш взвод уже здесь. В боевое охранение назначено другое 
подразделение во главе с лейтенантом. Так что идите, передавайте имущество. Жду 
вашего доклада. 
 Свой взвод Ромашкин нашел в первой траншее. Она была глубже, чем та, в которой 
он сидел на одинокой высотке впереди. В стенках вырыты «лисьи норы», сделаны 
ступеньки, чтобы удобней вести огонь и выскакивать в атаку. И блиндажи здесь 
попрочнее. 
 — Командир второго взвода сержант Авдеев! — представился его преемник. 
 — Поздравляю! — сказал Ромашкин. 
 — С чем? — спросил сержант. — С тем, что первым в атаку буду теперь вставать? 
 — На то и командир. 
 — Вот и я говорю… 
 Передать взвод — дело нехитрое, но следовало кое о чем договориться с 
сержантом: Куржаков будет цепляться за каждую мелочь.