было времени. Он приказал немедленно вызвать штаб группы «Центр», фельдмаршала 
Бока. Услыхав чей-то голос, стараясь быть спокойным, чтоб не напугать 
отозвавшегося, ибо это лишь затруднит дело, сдержанно сказал: 
 — Здесь у телефона Гитлер, соедините меня с командиром ближайшей 
бомбардировочной дивизии. 
 В трубке ответили: «Есть», и некоторое время Гитлер слышал обрывки фраз, 
щелчки переключения на коммутаторах. В эти секунды в нем, будто переключаясь со 
скорости на скорость, разгорался гнев. «Мерзавцы, обманывают не только красные, 
но и свои. Ну, погодите, я вам покажу!» 
 Взволнованный голос закричал в трубке: 
 — Где, где фюрер, я его не слышу!.. 
 — Я здесь, — сказал Гитлер. — Кто это? 
 — Командир двенадцатой бомбардировочной авиадивизии генерал… 
 — Вы осел, а не командир дивизии. У вас под носом русские устроили парад, а вы 
спите, как свинья! 
 — Но погода, мой фюрер… она нелетная… снег, — залепетал генерал. 
 — Хорошие летчики летают в любую погоду, и я докажу вам это. Дайте мне 
немедленно лучшего летчика вашей дивизии! 
 Лучшие летчики были далеко на полковых аэродромах, генерал, глядя на трубку, 
поманил к себе офицера, случайно оказавшегося в кабинете. Офицер слышал, с кем 
говорил командир дивизии, лихо представился: 
 — Обер-лейтенант Шранке у телефона! 
 Гитлер подавил гнев и заговорил очень ласково, он вообще разносил только 
высших военных начальников, а с боевыми офицерами среднего и младшего звена 
всегда был добр. 
 — Мой дорогой Шранке, вы уже не обер-лейтенант, вы капитан, и даже не капитан, 
вы майор. У меня в руках Рыцарский крест — это ваша награда! Немедленно 
поднимайтесь в воздух и сбросьте бомбы на Красную площадь. Об этом прошу я — 
ваш фюрер. Этой услуги я никогда вам не забуду! 
 — Немедленно вылетаю, мой фюрер! — воскликнул Шранке и побежал к выходу. В 
голове его мелькали радужные картины: он бросает бомбы на Красную площадь, 
фюрер вручает ему Рыцарский крест, вот он уже генерал, фюрер встречает его с 
улыбкой, вот уже рядом сам рейхсмаршал авиации Геринг, вот уже… Да разве можно 
предвидеть все, что последует после того, как сам фюрер сказал: «Я никогда не 
забуду этой услуги!» 
 Услыхав потрескивание в трубке, командир дивизии поднес ее к уху, там звал его 
голос Гитлера: 
 — Генерал, генерал, куда вы пропали? 
 — Я здесь, мой фюрер, — сказал упавшим голосом генерал и тоскливо подумал: 
«Сейчас он меня разжалует». Гитлеру действительно очень хотелось крикнуть: 
«Какой вы, к черту, генерал, вы полковник, нет, даже не полковник, а простой 
майор интендантской службы!» Но Гитлер понимал: сейчас главное — успеть 
разбомбить парад, времени для разжалования и нового назначения нет, надо 
подхлестнуть этого дурака генерала, чтобы он, охваченный беспокойством за свою 
шкуру, сделал все возможное и невозможное.
 — Генерал, даю вам час для искупления вины. Если вы не сбросите бомбы на 
Красную площадь, я вас разжалую и сниму с должности. Немедленно вслед за 
рыцарем, которого я послал, вылетайте всем вашим соединением. Ведите его сами. 
Лично! Жду вашего рапорта после возвращения. Все! 
 Вновь испеченный майор Шранке через несколько минут был уже в воздухе. Он 
видел, как вслед за ним взлетали тройки других бомбардировщиков. «Все равно я 
буду первым. Все равно фюрер запомнит только меня», — счастливо думал Шранке. 
Облачность была плотная, ничего не видно вокруг. «Ни черта, — весело думал 
Шранке, — это для меня же лучше. Пойду по компасу и по расчету дальности». Он 
приказал штурману тщательно проделать все расчеты для точного выхода на цель. 
 Шранке уже слышал, видел, представлял, как по радио, в кино, в газетах будут 
прославлять рыцарский подвиг аса Шранке, который один сумел сбросить бомбы на 
Красную площадь… 
 Шранке не долетел до Москвы, его самолет и еще двадцать пять бомбардировщиков 
сбили на дальних подступах, остальные повернули назад. 
 Шранке не мог вынести таких потрясений за короткий срок: разговор с фюрером, 
награда, звание майора, надежды на лучезарное будущее и — плен, может быть, 
смерть. Все рухнуло, стало куда хуже, чем до разговора с Гитлером. Шранке явно 
сходил с ума, он то истерически кричал, то плакал, наконец, повалился на спину 
и забился в конвульсиях, серая пена выступила на его губах. 
 — Псих какой-то, — растерянно сказал Ромашкин. 
 — Вот видишь, а ты за него бойца загубил, — упрекнул Куржаков. — Отправляйте в 
тыл раненого и этого. 
 Ночью лейтенант Куржаков вызвал взводных на свой наблюдательный пункт. 
 — Собирайте бойцов. Через тридцать минут двинемся в первую траншею. Будем 
менять тех, кто там уцелел. Наш участок вот здесь, — Куржаков показал на карте, 
где должна занять оборону рота и каждый взвод. — На месте уточню. Ну, братцы, 
завтра будет нам крещение. 
 Роты во мраке шли по разбитой проселочной дороге, под снегом бугрились 
застывшие с осени комья грязи. Впереди было тихо и темно, только иногда 
взлетали ракеты. Чем ближе к передовой, тем больше воронок — широких и малых, 
старых, с замерзшей водой, и совсем свежих, черных внутри. Деревья были похожи 
на столбы, ветви их срезало осколками снарядов. Два черных дымящихся квадрата 
Ромашкин принял за домики, в которых топят печки, но это были подбитые 
догорающие танки.