Беглецов перевели в общую. Встретился Ромашкин со своими одноделъцами, прямо 
скажем, без всякого энтузиазма. Но приняли его, к удивлению, очень радушно, как 
своего. Это еще больше насторожило — может быть, маскируются, а приговор уже 
вынесен? Хотят усыпить бдительность, чтоб ночью спал спокойно, легче будет 
удавку накинуть. Такой прием применяли, Василий не раз об этом слышал. 
 Однако из разговора с Серым Василий узнал, что воры сначала вычислили, а потом 
точно определили стукача. Им оказался бухгалтер-растратчик Четвериков. Он спал 
на нарах через проход от угла, в котором жил Серый и где урки частенько 
собирались. Он всех видел, а может быть, и слышал какие-то обрывки из 
разговоров. Кум его, наверное, давно вербанул, он ему и стучал. Ну, и про 
ночные встречи не совсем обычные донес. Получил приказ присмотреться, уточнить. 
Вот он и заложил. У блатных своя разведка действует. Сработала она и на этот 
раз, на счастье Ромашкина. 
 Пахан рассказал подробно, как провел свое расследование. 
 — О том, что никто из наших не раскололся, — рассудительно начал Серый, — я 
определил по складу. Запасы наши под полом целые. Все мы о них знали, а стукач 
не знал. — Дальше Серый повел рассказ, основанный на его многолетней лагерной 
жизни. — Кум как со своими стукачами встречается? Напрямую нельзя — засекут. 
Вот он и заводит передатчиков записок. Этот передатчик, может, сам и не стукач, 
он только записки принимает и передает оперу. Чаще всего это хлеборез, 
библиотекарь или кто-то из работающих на кухне. К любому из них можно, ее 
вызывая подозрений, подойти, записочку сунуть и пойти себе в сторону. А 
придурки эти своими теплыми местами дорожат, не хотят на морозе или под дождем 
лес валить, вот и не отказывают куму. 
 Бывает, в неотложном случае прибежит стукачок в управление лагпункта, там 
покрутится в коридорчике между дверей начальства: кадровика, хозяйственника, 
бухгалтерии, для отвода глаз плакатики, объявления на стенках почитает. А есть 
там еще одна дверь. Вот там и сидит опер. Стукачок выберет момент, когда никого 
нет в коридоре, и шмыгнет в ту дверь. А после беседы кум дверь приоткроет, в 
щелочку поглядит и, когда коридор пуст, стукача и выпустит. — Серый значительно 
помолчал, потом лукаво и зловеще улыбнулся и продолжил: — А щелочку можно 
сделать не только в двери опера… Другую дверь тихо-тихо приоткрывал и смотрел 
наш человек. Он придурком в управлении работает. Он и наколол 
суку-бухгалтеришку. Засек не раз и не два! В общем, это он нас заложил. Но 
подробностей нашего отрыва, да вот и о складе с харчами, не знал. Сорвалось у 
опера! Не пришил нам дело! Теперь как бы нас по разным лагпунктам не раскидали. 
Устраивают они такое для профилактики. Ну, а стукача мы на толковище 
приговорили. 
 Через два дня бухгалтера Четверикова нашли в выгребной яме уборной, что 
сколочена из горбыля и находится в дальнем углу зоны. У трупа, кроме 
проломленной головы, еще и рот. был зашит черными нитками. Говорят, рот ему 
зашили после удара по голове в назидание другим лагерным стукачам. 
 У всей компании было железное алиби: они сидели в БУРе под надежной охраной, 
за двойной оградой из колючей проволоки, а Четверикова убили в общей зоне. 
Ромашкин даже не догадывался, кто это сделал. 
 Больше месяца продержали всю группу в БУРе и в июне почему-то вернули в старую 
зону. Вернее, не почему-то, а не до того стало… 
 В июне 1941 года далеко на западе заполыхала война. В лагерную жизнь она тоже 
внесла перемены. Появились зеки с новыми статьями и обвинениями: дезертиры, 
самострелы, окруженцы или бежавшие из немецкого плена, но не сумевшие доказать, 
что не шпионы и не сотрудничали с немцами. 
 Забурлили слухи о том, что будет амнистия. Кто сидел по военным статьям, да и 
другие, кто помоложе, писали письма с просьбой направить на фронт. 
 Серый по-своему воспринял перемены, связанные с войной. Авторитет Ромашкина 
как военного в блатной компании очень вырос. Его о многом спрашивали, 
советовались, просили разъяснить. 
 Однажды Серый позвал в свой угол. Он начал так: 
 — Я думаю, лейтенант, хорошее для нас время пришло. Попросимся на фронт. 
Оружие нам сами дадут. Не надо будет из-за него рисковать. Охрану не тронем. Ну,
 а по дороге на фронт в любом месте можно когти рвать. Леса везде есть. Или в 
тайгу вернемся. Главное, на свободу выйти и оружие получить. На воле и запас 
харчей найдем, и патронов побольше прихватим. Что на это скажешь, лейтенант? 
 Предложение было неожиданное. О просьбе отправить на 
 —  — —~ — — ""•• "« л гг.г»т,гтлг»«-т* ТТГ»Г-ТТР»ПГ»ГШЛ'а'— 
 МИ. иНДеИСТБИ1Х^ШНиАи1Слпа11^р^м^"^^"«*~ —~ — 
 там как смелый командир или красноармеец. Такого, о чем говорил Серый, у него 
и в мыслях не было. Но не согласиться, не поддержать его сейчас нельзя. Главное,
 выбраться из лагеря, а на воле пути разойдутся. Там власть Серого кончится. 
Там Ромашкин вольный орел. Армия — это уже его стихия. Серому ответил: 
 — Прикидываешь ты правильно, только освобождение не придет сразу всем тем, 
кого ты с собой взять хочешь. 
 — Ну, месяц туда, месяц сюда — перебьемся. Назначим место сбора. На воле я 
знаю малины, где отсидеться можно. А когда все съедутся — и двинем на природу. 
 — А если кто-то не приедет? Ну, не получится, по дороге застрянет или 
раздумает? 
 — На воле блатных знаешь, сколько ходит? Подберем других, надежных, правильных 
партнеров! 
 — Надо думать. Дело ты непростое затеваешь. 
 — Вот и я говорю, давай думать вместе. Ты насчет службы больше меня петришь. 
Соображай: куда писать, как писать, чего просить, чего обещать…