— И ты выйди. 
 И так всех, всю гоп-комланию, вывели из строя, окружили, завели на вахту, а 
здесь наставили со всех сторон оружие и по одному вызывали в соседнюю комнату. 
Когда настала очередь Ромашкина, он тоже шагнул туда через порог, и как только 
закрылась дверь, четверо стоявших за дверью заломили назад руки и связали их 
веревкой (тогда еще наручников не было). 
 Тут Василий увидел всех — Серого, Гаврилу-Борова, Гену-Тихушника, Егорку-Шкета,
 они тоже были связаны. За дверью еще ждали своей очереди Миша-Печеный и 
Борька-Хруст. 
 Когда всех повязали, начальник лагпункта, краснорожий от возбуждения майор 
Катин ехидно сказал: 
 — Ну, беглецы, с приездом! Не успели тронуться, как сели! Я вам, паскуды, всем 
срока добавлю. Сегодня же на каждого будет заведено дело! — И, обращаясь к 
конвоирам: — Отведите их в БУР! И стреляйте без предупреждения, если какая б… 
только ворохнется! 
 Их вывели к воротам, построили по два. Начальник конвоя, жирный верзила с 
длинными грязными волосами, свисающими из-под фуражки, зычно скомандовал, будто 
урки стояли не рядом или были глухие: 
 — Шаг управо, шаг улево считаю побегом! Огонь открываю без предупреждения! 
Уперед! 
 И побрели молча, не поднимая глаз от земли, не понимая, как и почему все это 
произошло. Ясно было одно — кто-то их заложил! Но кто? Единственное, что 
Василий знал определенно, — это не он. Но в то же время ему думалось, что 
первым, на кого падет подозрение, будет именно он — потому что не свой, не 
блатняк. 
 Ромашкин шагал, а ноги плохо слушались. Он шел в БУР как на казнь. БУР — это 
барак усиленного режима, тюрьма в лагере, он отгорожен от общей зоны двойным 
проволочным забором. Здесь содержатся подследственные, те, кто совершил 
преступление уже будучи в лагере. 
 Всех заперли в одиночки. Веревки с рук сняли. Василий растирал посиневшие 
кисти и красные глубокие рубцы от веревок. Видно, очень боялись конвоиры, 
опасались, что урки дружно бросятся на них. Скрутили во всю силу, не думали, 
больно или нет, главное, понадежнее. От зеков, решившихся на групповой побег, 
всего можно ожидать! 
 На следующий день загремели замки и засовы на железных дверях и одиночные шаги 
тукали в коридоре. Василий понял — по одному вызывают на допрос. Пришла и его 
очередь. Допрашивал лагерный «кум» — так зовут оперуполномоченного. Он молодой, 
наверное, всего на несколько лет старше Ромашкина. Худой, гимнастерка с тремя 
кубарями висит на худых плечах как на вешалке. Сухая кожа лица обтягивает 
костистые скулы. Глаза колючие. И вообще, он весь издерганный, его будто 
какая-то внутренняя болезнь ломает. И еще у него дурная привычка: 
говорит-говорит, а потом повернет голову вбок и вроде бы плюется, тьфу-тьфу, 
слюны нет, а он сам не осознает того и вроде бы плевок имитирует. 
 С Ромашкиным кум начал говорить как со своим, доверительно: 
 — Давай, рассказывай все по порядку. 
 — Что рассказывать? 
 — Дурака не валяй, знаешь, за что вас замели? — Кум считает нужным применять 
блатную лексику, наверное, хочет этим показать глубокое знание лагерной жизни и 
свою опытность. 
 — Понятия не имею. Остановили бригаду и почему-то меня и тех, других, вызвали. 

 — Ты давай (тьфу-тьфу), не темни. Ты же почти лейтенант — колись начистоту. 
Тебе с блатными не по пути. Я тебя не продам, ты не бойся. Понимаю, что ты 
случайно в их компании оказался. 
 Василий решил сразу поставить все точки над "i", пусть он не надеется: 
 — Знаешь, старшой, ты на понт меня не бери. Я хоть и почти лейтенант, но в 
стукачи к тебе не пойду. Есть у тебя конкретные вопросы, спрашивай. 
 — Есть (тьфу-тьфу) и конкретные: когда и как бежать собирались? 
 Ромашкин изобразил крайнее удивление. 
 — Бежать? Я? Ну, ты даешь! Это я тебя должен спросить: куда и как? Надо же 
придумать такое! Зачем мне бежать? Я свое получил, год отсидел. Работал 
нормально. Надеюсь, срок мне скостят. Да и дело у меня пустое, подумаешь, 
чего-то кому-то не понравилось. Вы же из меня контру сделали. А я никогда 
каэром не был и не буду. И родину не меньше твоего люблю. 
 — Ты не митингуй. Правильно тебя за антисоветскую агитацию осудили, вон уже и 
передо мной речь толкаешь. Удивляюсь я, глядя на тебя, бывший комсомолец, а с 
ворьем связался. Срок ему скостят! Да я тебе такую телегу накатаю, что еще 
червонец получишь. Колись по-хорошему, может, твое честное поведение оценим, 
вот тогда и насчет срока подумать можно (тьфу-тьфу). 
 Заманивал кум и другими посулами. Но ничего не добился и отправил Ромашкина в 
камеру. Раза три подряд плюнув насухую, пригрозил напоследок: 
 — Еще пожалеешь. Я тебе веселую жизнь устрою. 
 Допросы продолжались с неделю. Видимо, и от других опер подробностей не 
получил. Кроме этого дела, у кума было немало других в производстве. В БУРе 
сидело много подследственных. А за те дни, в которые он с «беглецами» маялся, 
обокрали санчасть: унесли не только лекарства на спирту, но и таблетки всякие. 
Это работа наркоманов, их ломает от отсутствия наркотиков, вот они и готовы 
глотать любую химию, лишь бы мозги мутило. В общем, надо оперу искать. Даже не 
искать, а признания добиваться, у него все ханурики на учете. А через несколько 
дней зеки нарядчика зарубили. Тут уж камеры-одиночки для других понадобились.