рядом при разговоре в компании Серого. Ему подошла бы кличка Горилла, он похож 
на нее. Позднее Василий узнал его кличку — Боров. А прозвали его так явно за 
внешность: он действительно похож больше, чем на обезьяну, на это хрюкающее 
животное — тело без шеи, голова лежит на жирных круглых плечах. Короткие, как 
клешни, руки и ноги. Волосы топорщатся, похожие на щетину. Глаза заплыли жиром 
— вылитый боров. 
 Не нравилась Гавриле кличка, обижался, когда слышал, что его Боровом называют. 
Но ничего не поделаешь — прилипло навсегда. 
 Попадая при очередной посадке в какой-нибудь далекий лагерь, при знакомстве с 
местной компанией блатных сам предъявлял эту кличку как удостоверение личности: 
«Я Гаврила». — «Какой Гаврила?» — «Боров». — «А… слыхали». И порядок. И 
действительно, слыхали. Дела и клички воров как своеобразные удостоверения 
личности живут среди блатного мира и разносятся по беспроволочному телефону. В 
дни долгих отсидок в камерах и лагерях времени много, можно вспомнить и 
рассказать тысячи историй. Причем рассказы эти, как характеристики, порой идут 
впереди вора. Привезут его на какой-то людьми и Богом забытый лагпункт, только 
представился, кто он есть и как зовется, а там уже его встречают как своего, 
доброжелательными возгласами: «Привет, Хруст или Боров, подгребай к нашему 
шалашу». Как говорится, «свой свояка видит издалека». 
 У Василия клички не было, потому что не уголовник. Судился по не уважаемой 
среди блатных политической статье «за антисоветскую пропаганду и агитацию». 
 Как об этом рассказать Серому и его компании? Но и врать нельзя, все равно 
узнают правду, и тогда будет хуже. 
 Но этот вечер слагался из счастливых для Василия случайностей. Продолжались 
они и во время разговора в блатной компании. Как опытный уже лагерный житель, 
Василий неплохо «ботал по фене», то есть знал блатной жаргон. Поэтому, 
рассказывая о себе, старался применять слова, близкие тем, кто его слушает. 
Коротко свою жизнь пересказал, но оттягивал момент, когда надо признаться, по 
какой статье судился, понимал, тут к нему всякий интерес и симпатия поблекнут. 
Однако никуда не денешься, они ждут, и наконец он сказал: 
 — Осужден я по 66 статье, часть первая, получил червонец. 
 — Срок солидный, — сказал Борька-Хруст. — А об чем эта статья? 
 Василий не успел ответить, Гаврила-Боров, желая, наверное, показать свою 
образованность, вдруг выпалил: 
 — Конокрад! Точно! С нами такой же сидел. Коня увел — у него тоже шестьдесят 
шестая была… 
 Василий не врал: 66 статья Уголовного кодекса Узбекской ССР соответствует 58-й 
по кодексу РСФСР, а пункт первый пункту десятому. Что и там, и там 
соответствует проведению агитации в одиночку, а не в группе, не в заговоре. 
 Когда Боров определил Василия в конокрады, он опровергать не стал. 
 А тут еще сам Серый подковырнул: 
 — Лошадник! 
 Воры заржали. 
 — А что значит часть первая? — спросил Хруст. 
 Василий воспользовался их настроением и ответил шуткой: 
 — Халатность, — кобылу украл, а жеребенка оставил. Он матку стал искать и 
привел легавых туда, где кобыла спрятана. 
 Громкий хохот был явным одобрением. 
 — Ну, ты даешь! Правильно тебе влепили за халатность! Соображать надо — 
жеребенок обязательно мать найдет. И мусора, падлы, тоже сообразили жеребенка 
выпустить! 
 Василий, учитывая, что когда-нибудь выяснится его военное прошлое, скрывать не 
стал, рассказал, что учился в военном училище, чуть-чуть не стал лейтенантом. 
Он не подозревал, что этим определил себе кличку и стал с этого вечера 
Васька-лейтенант. Ну и как конокрада, хоть и не чистой породы вор, но все же 
вор, тоже приблизили к своей компании. Многое, конечно, зависело от Серого. Он 
Василия зауважал не только за то, что жизнь спас, но еще и за смелость. Он 
прямо об этом сказал: 
 — Лейтенант не сдрейфил, на нож кинулся, а вы, падлы, ни один не помог. 
 — Да мы при этом не были, — огрызнулся Егорка-Шкет. — Я бы того чучмека пришил 
не моргнув. — Егорке за тридцать, но ростом мал, поэтому и кличка — Шкет. 
 — Пришил, — передразнил Серый. — А чего будем с тем чучмеком делать? Лейтенант,
 ты говоришь, вроде бы старик из ворья? 
 — Он мне так сказал. Еще до революции, говорит, к повешению присуждали. У него 
на груди наколка, слова из Корана. Говорит, в Турции сделал. 
 — Вор забугорного класса, — задумчиво сказал Гена-Тихушник. Этот Гена был 
очень своеобразный тип: внешность его ничем не приметная, в лице ни одной 
запоминающейся черточки, он как тень. И говорит как-то приглушенно, слова у 
него тихие, неживые. При очередном аресте эту свою особенность он применил к 
фамилии (сам рассказывал). Когда взяли, терять нечего, вот он и дурачился. 
Дежурный по отделению милиции состав— 
 голоса не прибавил и также тихо прошелестел: «А у меня, гражданин начальник, 
фамилия такая — Шушукин». Так и прошел в последней судимости с такой фамилией. 
 Но кличку свою Гена получил раньше. Он был опытный «скокарь», домушник, любил 
курочить квартиры в одиночку, по-тихому. Никто не знал, где поработал Гена: ни 
те, кого он обокрал, ни воры, с которыми он общался. Вот его и прозвали 
Тихушник. Он и телосложением был худенький, слабенький, нуждался в 
покровительстве, вот и притулился к сильному пахану Серому и был ему в лагере 
верным прислужником. 
 — Нехорошо получилось, — подвел итог Серый. — Придется извиняться. Я же не