Напарник старика, широколицый усатый здоровяк, забасил: 
 — Я видел: он не дрался. Он другой, я видел. Я свидетель, он другой. 
 — А кто ножом бил? Вон кровь на нем… 
 Усатый продолжал: 
 — Ой, начальник, там все в крови. Много крови было. Тот человек по бараку 
бегал, всех кровью пачкал. 
 Охранники спросили Ромашкина: 
 — А ты что скажешь — он или не он? 
 Василий, изображая на лице полную преданность и честность, заявил: 
 — Нет, это не он. По-моему, те двое вообще не из нашего барака. Поэтому Волков 
и хотел их прогнать. Чужие те были. 
 — Так зачем мы этих привели? — Охранники переглядывались. 
 — Я не знаю. Вы заскочили и взяли этих. Может, ближе стояли… 
 — Ну, ты не мудри! Если не эти, говори, какие другие? 
 — Я же сказал, чужие, не из нашего барака те были. Я их не знаю. 
 Охранник, сидевший за столом, отложил лист, приготовленный для составления 
протокола. 
 — Кончай, Петро, у них разве чего-нибудь добьешься. Эти не те. Тех никто не 
знает. Концы в воду. Давайте ужинать, жрать охота. Гони их к… матери. 
 И, не дожидаясь согласия, крикнул: 
 — А ну, выметайтесь! 
 Когда шли к бараку, узбек сказал: 
 — Спасибо тебе, не заложил. Булатов добрые дела не забывает. Меня Хасан зовут. 
А его Дадахан. Он басмач. А я старый вор. Меня еще при царе к виселице 
приговорили. Но я убежал в Турцию. — Старик расстегнул телогрейку и рубаху, 
открыл грудь, и Василий увидел красивую татуировку: изогнутые арабские буквы, с 
точками и завитушками над ними. — Это из Корана. Аллах меня хранит долгие годы 
от пули, виселицы и болезней. 
 Сказанное было для Ромашкина очень неожиданным. Он принимал старика за 
сельского жителя из далекого кишлака, и вдруг он старый вор. Как же теперь 
Серый с ним встретится? 
 Убить этого Хасана просто так нельзя, по лагерным понятиям он «вор в законе». 
Воровская компания должна «качать права» и решить, как поступить. Но Серый 
может отказать в законе какому-то лашпеку, так его покалечившему. Все зависит 
от степени обиды Серого. Но после того, как его публично полосовали ножом и все 
видели его растерянность, Василий полагал, Серый не простит. Судьба старика, 
наверное, уже решена. 
 В бараке Ромашкина сразу позвали в угол, где было место Серого. У него на 
нарах матрас, стеганое одеяло и подушка в наволочке. 
 Серый сидел с забинтованной головой. Кисть руки, все еще кровоточащая, 
обмотана разорванной простыней. Он поддерживал и прижимал руку к груди как 
запеленутого ребенка. Вид у него впервые был не атаманский. 
 — Ну, что там? — коротко спросил Серый, имея в виду разговор на вахте. 
 — Поговорили и отпустили. Этот отмазался. Доказал, что не он тебя резал, — 
ответил Василий. Серый зло спросил Ромашкина: 
 — Ну а ты чего же? Ты же все видел. 
 Василий не новичок в лагерной жизни, закон в таком случае на его стороне, 
поэтому, не опасаясь за последствия, ответил: 
 — Я не стукач. Если человек говорит, что не он тебя резал, я что же, буду его 
закладывать? 
 Серый помолчал, подумал и рассудил: 
 — Ты прав. Обиды не имею. И вообще, ты, может быть, мне жизнь спас. Кто знает, 
куда бы еще он мне свое перо засадил. Садись, потолкуем. Ты кто? По какой 
статье паришься? Какой срок имеешь? 
 Ромашкин сел с ним рядом. Несколько парней из постоянного окружения пахана 
сели: кто на полу у его ног, кто на нары. 
 Василий стал рассказывать, соображая, как же подать этой компании свою жизнь. 
Каждый может рассказать свою биографию в зависимости от обстоятельств и того, 
кто слушает. Человеку обычно хочется произвести благоприятное впечатление. Того 
же хотелось и Ромашкину. Тем более от этой блатной компании зависело многое, а 
срок у Василия большой. 
 — Зовут меня Василий Ромашкин. До судимости жил в Ташкенте… 
 — Город хлебный. Теплые края. Эх, бывали мы там на воле! — вставил Борька 
Хруст, конопатый, щупленький, волосы с рыжинкой. 
 Фамилии его Ромашкин не знал, а кличку — Хруст — слышал. Даже размышлял, 
почему его так прозвали. Думал, что кличка эта связана с хрустом денег (рубль 
на жаргоне «хруст»). Предположение совпало. Борька не только рублями хрустел, 
но и чеками, и всякими денежными бумагами. В облигациях, например, номера 
подделывал на выигрышные. На крупные выигрыши не зарился, знал, такие облигации 
посылают на экспертизу. Он и по небольшим выигрышам, которые выдают без 
экспертизы, набирал немало денег. 
 Кличку воры сами себе не придумывают. Кличку дают их друзья. Порой она может 
звучать даже обидно, однако прозвище прилипает на всю жизнь. Фамилий у вора 
может быть несколько. Обычно сколько судимостей, столько и фамилий. Каждый раз, 
попадая в тюрьму, вор называет новую фамилию, чтобы не нашли старые дела и они 
не обременили бы его положение при новой судимости. Кличка рождается по 
какому-нибудь самому неожиданному поводу. Словцо сказал не к месту, или, 
наоборот, очень к месту, и прилепил его сам себе навсегда. Был в зоне вор по 
кличке Е-мое. У него чуть не в каждой фразе была эта присказка «Е-мое». Вот и 
стал он известен среди воров как Витька-е-мое. Или вот Гаврила, который сидел