существо, которое очень точно называют сами зеки — доходяга. 




 Дорога в бандиты 


 Вторая зима для Ромашкина могла стать последней. У него начиналась цинга. 
Много ли мы знаем об этой болезни? Обычно считают: при цинге выпадают зубы. Это 
не совсем так. Начинают гнить десны, отчего во рту появляется сладковатый 
привкус. Чем пахнут гниющие раны, известно, — вот такой запах идет изо рта. 
Зубы расшатываются, могут выпадать сами собой, дряблые десны их не держат. И 
еще. По телу пойдут коричневатые пятна. 
 Ходит человек еще живой, но признаки трупа на нем уже появились. Валит его 
усталость, апатия. В конце концов больной становится мертвым, настоящим трупом. 
Обычно это случается ночью — заснет зек, и все — цинга его приласкает, избавит 
от страданий. Утром, по команде «Подъем!», все пойдут на построение, а те, кого 
приютила цинга, останутся лежать на нарах. Выволокут их к двери, а там стоят 
сани-розвальни с запряженной в них покрытой инеем лошадкой. Процедура эта 
обычная, годами отработанная. Всех, кто не поднялся с нар и не подает признаков 
жизни, погрузят на эти сани, и побредет лошадка на вахту, к проходной. А там 
бригады после подсчета выходят из зоны для следования на работу. 
 У нарядчика на фанерке записано в соответствующие графы, сколько выходит на 
работу, сколько придурков (обслуги разной) остается в зоне. А сколько не 
хватает до общей численности лагпункта на сегодня, должно лежать на этих санях. 
Когда все цифры сойдутся, бригады под конвоем пошагают к месту работы. А сани с 
покойниками заскрипят на кладбище. Не на общее, а на лагерное. Там специально 
выделенная похоронная команда целый день долбит промерзшую землю, заготавливая 
могилы впрок. Работа в этой команде считается легкой, потому что большую часть 
дня зеки сидят у костра. Продолбят ломами и кирками жесткую, как бетон, 
мерзлоту — и к огоньку греться. Главное, мерзлоту пробить — она с полметра, а 
дальше земля мягче пойдет и работа полегче. Углубляют могилу посменно три — 
четыре человека. В яме не развернешься. Остальные у костра греются. В общем, 
блатная работа, не лесоповал… Поэтому никто не хочет потерять такое теплое 
место. Стараются ладить с конвоем и с доктором. Друг другу поблажки дают. 
Конвой не требует от зеков, чтобы рыли могилы на положенную глубину. А зеки 
избавляют конвой и доктора от лишних хлопот. Доктор должен на бумаге 
зафиксировать факт смерти. Не будет же он холодные трупы брать за руки и пульс 
прощупывать или на колени вставать и трубку прикладывать: не трепыхнется ли еще 
сердце в тощей костлявой груди доходяги? 
 Доктора избавляет от этой неприятной процедуры какой-нибудь услужливый 
похоронщик. Он идет с доктором вдоль выложенных в ряд покойников (специально 
для доктора и учетчика их в такой лежачий строй выкладывают). Учетчик 
определяет номер умершего и уточняет его фамилию. Доктор заносит в протокол. А 
факт смерти фиксирует ломом зек, сопровождающий доктора. Ломом он после легкого 
взмаха ударяет в грудь трупа, и какие еще нужны после этого подтверждения 
смерти? Не надо ни пульс искать, ни трубочку к груди прикладывать. Доктору, 
конвоиру и учетчику эта процедура удобна: никаких сомнений в факте смерти не 
может быть. Лом с легким хрустом прошибает грудь покойника до самой земли. 
 Говорят, бывали случаи — замахнется «фиксатор» ломом, а труп глаза раскрывал, 
просто доходяга в беспамятстве был, когда его волокли в сани и везли сюда, на 
кладбище. Ну что с ним делать? Назад везти? Это же сколько мороки! На вахте уже 
зафиксировали: столько-то живых на работу ушло, столько-то мертвых на кладбище 
вывезено. А теперь что же получится: один или два покойника назад в зону 
вернулись. Это что же за порядки на лагпункте — живого от мертвого отличить не 
могут? И не было ли под видом таких покойников беглецов? Нет, такие сомнения и 
подозрения начальство не устраивают… И лом на замахе не замирает. Раскрывшихся 
глаз не замечает ни доктор, ни учетчик. Почти неслышно хрустнет грудная клетка, 
и лом ударит о землю. И факт смерти, как говорится, налицо. А совесть у всех 
чиста — документ оформлен, цифры в лагерной канцелярии сойдутся. Ну а насчет 
того, что вроде бы труп открыл глаза, никто не знает. А если и знает, кого это 
колышет? Подумаешь, еще один доходяга Богу душу отдал, обычное дело. Сколько их 
и до, и после этого в землю полегло! Может быть, для него же лучше сделали, 
избавили от мучений — днем раньше, днем позже… 
 Печальная такая участь ожидала и Ромашкина. От его былой боксерской прочности 
почти ничего не осталось. Следователи помесили его сапогами основательно. Почки,
 да и другие органы внутри побаливали. В общем, потихоньку доходил Ромашкин. 
 Резко переменил существование Василия его величество случай. 
 Все началось с того, что Ромашкин спас жизнь Серому. Тому Серому, который 
держал в руках весь лагерь, пожалуй, крепче охраны, он мог одним словом решить 
судьбу любого зека. Он был пахан. Провинившихся или по какому-то поводу не 
угодных убивал не сам. А покуривая самокрутку из махорки в окружении своих 
приближенных, мог сказать: «Надо убрать такого-то». И этого достаточно. Кто 
«замочит» приговоренного, неважно. Обычно никто не знал исполнителя. 
Догадывались. Но никогда о своей догадке не говорили. Мокрое дело нешуточное, 
за такое вышку дают. Догадливого, если он не свой, тоже могли убрать. Серый, 
конечно, знал, кто замочил, и отмечал его преданность какими-то привилегиями. 
 Василий был далек от шайки приближенных к Серому. До этого случая пахан, 
наверное, не знал о его существовании. Василий — простой работяга, или, как их