фрица? 
 — За паршивым и ходить не стоит. Уж брать — так дельного, чтоб побольше знал,
 — вроде бы возразил, но в то же время и поддержал командира комсорг. 
 Остальные не оттаивали, молчали. 
 — Вспомните, как не хотели вы расставаться с Иваном Петровичем Казаковым. А 
теперь вот опять вместе с ним на задание пойдем. 
 — Может, и меня сегодня возьмете? — попросил старшина. Это всем показалось 
смешным. Жмаченко сам создал о себе превратное мнение. 
 — Не надо, товарищ старшина, — с напускной серьезностью сказал Саша. — Если 
фрицы узнают, что сам Жмаченко на задание пошел, разбегутся кто куда. И опять 
«языка» не возьмем. 
 — А что ты думаешь? — подбоченился Жмаченко. — Я тихий-тихий, а как разойдусь, 
дров могу наломать за милую душу! Костей не соберешь и от смеха наплачешься. 
 Понятны были потуги старшины и ободряющие слова командира. То и другое 
разведчики восприняли с благодарностью, но сдержанно.
 Ночью Ромашкин привел их в роту Казакова. Заняли исходное положение. Последним 
напутствием командира полка было: 
 — Помните, успех решают внезапность и быстрота. Мы вас поддержим всем, что у 
нас есть, но главное — стремительность. 
 Ромашкин лежал на непросохшей земле, прислушивался, не хрустнет ли кто-нибудь 
веткой, не кашлянет ли. Впереди уже работали саперы Початкина. 
 Участие в разведке боем куда страшнее общего наступления. Перед тем как 
двинуть вперед корпуса и армии, вражескую оборону долго подавляют и крушат 
артиллерией и авиацией. Уцелевшие при этом батареи противника отбивают атаку 
каждая на своем направлении. А в случае разведки боем все минометы и пушки 
врага остаются невредимыми и осуществляют так называемый «маневр траекториями» 
— со всех сторон начинают бить по одной-единственной роте, рискнувшей кинуться 
на мощную оборону… 
 Возвратились саперы, молча легли в сторонке. Женя шепнул Василию: 
 — Порядок… 
 Стало светать. 
 Позади раздался надсадный скрип, будто взвизгивали, распахиваясь, десятки 
дверей на несмазанных петлях. Небо озарилось желтой вспышкой, и по нему 
стремительно пролетели огненные бревна. 
 Залп «катюш» был одновременно и поддержкой атаки, и сигналом к ней. Ромашкин и 
Казаков вскочили первыми, побежали вперед. Василий так отвык в ночных поисках 
подавать команды, что и на этот раз молча устремился к проволоке, знал — ребята 
не отстанут. А Казаков, все время оглядываясь, покрикивал на бегу: 
 — За мной! Не отставать! 
 Вот и подготовленный саперами проход — проволока разрезана, в сторонке 
валяются обезвреженные мины. «Спасибо Женьке, хорошо потрудился — не проход, а 
целая улица! И главное, тихо все сделал, не насторожил фрицев», — с 
благодарностью подумал Василий. 
 В немецкой траншее замелькали каски, блестящие и обтянутые маскировочными 
сеточками. Брызнули огнем автоматы, защелкали пули. Хоть и громок шум боя, все 
же чуткое ухо Василия улавливало, когда пули уносились мимо и когда шлепали, 
как с силой брошенный камешек, во что-то мягкое и мокрое — так звучат они при 
попадании в человека. «В кого?..» Оглядываться некогда. Ромашкин сам стрелял по 
торчащим из траншеи каскам, водил туда-сюда бьющимся в руках, как брандспойт, 
автоматом.
 Забухали гранаты, их кидали откуда-то сзади. Казаков перепрыгнул через траншею,
 крикнул Ромашкину: 
 — Давай, действуй! — И тут же стал звать своих солдат: — За мной! Не 
задерживаться в окопе! 
 Рота Казакова, по замыслу, должна была еще продвинуться вперед и тем 
обеспечить работу разведчиков. 
 Василий видел, как его ребята уже поднимали лежащих немцев, переворачивали 
вверх лицом — искали живых: бывает, притворяются убитыми. У поворота траншеи 
Саша Пролеткин отстегнул сумку у распластавшегося унтера. «Саша невредим», — 
Ромашкин все еще помнил, как шлепались пули, попадая в живые человеческие тела. 
Рогатин выволакивал из блиндажа здоровенного упирающегося фельдфебеля и так 
крепко держал фрица за шиворот, что тот лишь таращил глаза, покоряясь его силе. 
«Иван тоже цел!» — обрадовался Ромашкин. Пробежал Шовкопляс. Мелькнули на 
фланге Жук, Голощапов, Коноплев. «Кого же не стало?» Эта навязчивая мысль чуть 
отступила лишь в тот момент, когда будто небо обрушилось на землю: фашисты 
убедились, что их первая траншея занята, и открыли по ней артиллерийский огонь. 
Били сначала ближние батареи, а потом начался тот самый «маневр траекториями». 
В траншее, окутавшейся желтым и сизым чадом, невозможно стало дышать, тут и там 
взрывались снаряды и мины. 
 — Кто с пленными, немедленно отходите! — крикнул Ромашкин. 
 Разведчики его услышали, поволокли фельдфебеля и еще двоих. «Хоть бы живы 
остались», — думал Василий теперь уже не столько о своих, сколько о пленных. 
 Наша артиллерия тоже работала вовсю, но ее выстрелов не было слышно — они 
заглушались разрывами вражеских снарядов, и потому разведчикам казалось, что их 
никто не поддерживает, бьют только гитлеровцы. 
 — Всем назад! — скомандовал Ромашкин и замахал рукой. 
 «Как там Петрович? Ему труднее, чем нам». За клубящимся дымом разрывов, за 
летящей вверх землей Ромашкин не видел ни роты Казакова, ни его самого. 
Хотелось узнать, что с ним, помочь, если ранен, напомнить — пора отходить. Но 
железный закон разведки боем требовал: пленные прежде всего! И Ромашкин, помня