- Нет, я повидаюсь с замполитом.
- Да пойми ты наконец, это же глупо. Только в книгах положительные герои 
критикуют лучших друзей и ставят о них вопросы на собраниях. Если ты пойдешь, 
между нами все будет кончено.
- Между нами все кончилось. Я так поступаю ради твоей матери. Сколько она, 
бедная, страдает из-за тебя! Ты здесь пьянствуешь, а ей дрова на зиму купить не 
на что. Пошли ей хоть рубль на лекарство. Она от одного внимания поправится. 
Она скрывает от людей, что сын, лейтенант, ей не помогает.
Надя едва сдерживала слезы. Чтобы не расплакаться, она отвернулась от Алексея и 
решительно вошла в штаб.
Шатров поручил взвод сержанту Ниязбекову, а сам вернулся к штабу, сидел в 
курилке и следил за выходом.
Надя вышла через час. Ее сопровождал подполковник Ячменев. Он пожал ей руку и 
кивнул на прощание. К вечернему поезду Надя пришла на перрон. Алексей следил за 
ней издали, но не подходил. Он же сказал: если пойдешь к замполиту - между нами 
все кончено. Она купила билет. Прибыл поезд, и Надя вошла в вагон. Были минуты, 
когда Алексею хотелось броситься к ней, плакать, просить и умолять, чтобы она 
не уезжала. Он чувствовал - рвется последняя ниточка, связывающая его с юностью,
 с прошлым. Понимал: это та последняя соломинка, за которую нужно ухватиться. 
Но не мог заставить себя. Как патефонная пластинка с испорченной дорожкой, 
мысль кружилась на одном: поздно, поздно. Слишком поздно! Теперь уже все 
пропало!
14
- Слыхали, ребята, нашего лейтенанта под суд отдают, - сказал, таинственно 
понизив голос, Колено.
Взвод только что отпустили после вечерней поверки. Солдаты готовили постели на 
ночь.
Слова Колено так и обожгли Ченцова: "За меня!" Ченцов пролежал в санчасти три 
дня и, оправившись от солнечного удара, вернулся в строй.
- Откуда знаешь? - спросил Ченцов.
- Офицеры в курилке между собой говорили, - все так же таинственно поведал 
Колено. - Лейтенант Ваганов сказал лейтенанту Антадзе: "Приходи на тренировку в 
субботу без опоздания". Они штангой занимаются. А лейтенант Антадзе ответил: 
"Мы все опоздаем, и ты, Ваганов, тоже - в субботу суд чести дело Шатрова 
разбирать будет".
К ним подошли другие солдаты взвода. Они сели на кровати и стали негромко 
обсуждать случившееся.
- Жалко лейтенанта, - сказал Ченцов. - Совсем он не виноват. В этой чертовой 
пустыне любой заплутать может.
- А если бы ты концы отдал?
- Если бы да кабы. Живой остался, зачем лейтенанту службу портить? возразил 
Ченцов.
- А он не очень-то дорожит службой, - сказал Судаков, - радоваться будет, если 
уволят.
- Ты-то откуда знаешь? - недовольно спросил Колено.
Судаков считал Колено недалеким парнем, он не был с ним в приятельских 
отношениях, даже разговаривал с ним редко - был убежден: ничего умного Колено 
не скажет. Вот и сейчас, отвечая на вопрос Колено, Судаков глядел на сержанта 
Ниязбекова. Умышленно адресовал свой ответ Ниязбекову, который очень досаждал 
Судакову своим служебным рвением и постоянной требовательностью.
- Лейтенант считает, что военная служба отживает. Все эти "ать-два", 
"становись", "равняйсь" пора сдавать в музей. Он правильно решил: надо уходить 
из армии. Найдет на гражданке более интересную специальность.
Это заявление Судакова не было новостью для замкомвзвода. Ниязбеков знал давно 
- Судаков тяготится службой. Он не служит, а отбывает воинскую повинность. 
Сержант убеждал, втолковывал. Но тот, считая себя более развитым и знающим, не 
прислушивался к словам Ниязбекова. Тогда сержант решил сломить внутреннее 
сопротивление солдата повышенной требовательностью. Но из этого ничего хорошего 
не получилось. Судаков озлобился, стал вступать в пререкания, подшучивать за 
глаза над сержантом. Вот и сейчас он неспроста заговорил о том, что армейские 
порядки пора сдавать в музей.
- Интересного в жизни много, это правильно, - согласился Ниязбеков, но кроме 
интересного и приятного есть еще и необходимое. Армия и армейские порядки будут 
нужны еще долго - пока будут враги на земле.
Судаков знал, что Ниязбеков до призыва на военную службу был учителем. Поэтому 
он и говорил всегда так назидательно, будто объяснял. А Судакова эта манера 
выводила из себя. Он считал, что Ниязбеков говорит прописные истины, а 
значительность и солидность на себя напускает искусственно. Поэтому, когда 
заходил разговор вообще и возражения не считались пререканием, Судаков всегда 
отстаивал противоположную точку зрения. О чем бы ни говорил Ниязбеков, Судаков 
непременно был против. А сержант, верный своей учительской манере, не торопясь, 
пункт за пунктом разъяснял и прижимал к стене поверхностного в суждениях и 
непоследовательного Судакова.
- Я разве говорю, что армия не нужна? - горячился Судаков. - Я говорю, что одни 
люди могут служить в армейских условиях, а другим это не нравится, им тесны 
армейские рамки, у них запросы шире.
Ах, запросы шире? - с легким сарказмом сказал Ниязбеков. - Запросы, товарищ 
Судаков, это в некотором отношении синоним слову "потребность". А мы пока еще 
не дошли до того, чтобы удовлетворять все потребности. Сейчас еще такие времена,
 когда нужно думать и о своих обязанностях...