с ними танцевать и кто откажет. Берг обычно выбирал высоких, статных - себе под 
стать. Савицкий искал партнерш поярче. Ланев, стесняясь своей рыжей масти, 
приглашал только хорошо знакомых - официанток из военторговской столовой, 
машинисток из штаба, сестер из госпиталя. У Алексея определились две постоянные 
партнерши: Лена - худенькая блондинка, продавщица из книжного магазина, и 
вторая - низкорослая, крепконогая армянка Нора, она работала приемщицей в 
ателье мод.
Несмотря на то что танцплощадка находилась в парке и ее окружала лишь легкая 
металлическая решетка, было душно, как в закрытом помещении. Приторно пахло 
одеколоном, смешанным с запахом пота и табака. Танцующие вытирали платочками 
влажные лбы и руки. Еще хорошо, что в моду вошли медленные танцы, с едва 
заметным покачиванием. А как тут прежде управлялись с румбами и быстрыми 
фокстротами - просто непонятно!
Оркестр мягко загасил мелодию, и музыканты ушли с эстрады на отдых. "Мушкетеры" 
собрались в своем углу, и Ланев небрежно бросил реплику "под Шмагу":
- Наше место в буфете!
Разгоряченный танцами и духотой, Алексей с удовольствием осушил две кружки 
прохладного пива. У стойки было шумно, тесно и еще жарче, чем на танцплощадке, 
хотелось поскорее выйти отсюда. Но сегодня был особый день.
- Четыре по сто пятьдесят! - заказал Ланев, и офицеры с видом людей, утомленных 
прелестями жизни, выпили по стакану водки.
Водка была теплая, глотать ее было противно. Но делать это у всех на виду было 
почему-то приятно.
У Алексея шелестело в ушах, огни в глазах расплывались. Ему казалось, что он 
очень хорошо танцует, двигается легко, говорит свободно. Однако танцевать с ним 
отказалась даже Нора:
- Иди ты, по туфлям ходишь!
Ланев вывел Шатрова из парка, и они пошли по темной улице. Алексею казалось, 
что они идут очень долго и не в ту сторону.
- Куда ты меня ведешь?
- Шагай, шагай.
Двинулись дальше. И опять это тянулось бесконечно. Алексей устал. Он теперь 
висел на руке Ланева. Мысли перепутались и остановились на том, что вот так он 
идет давным-давно, с тех пор, как отошел поезд от перрона, где стояли, махая 
руками, провожающие мать и Надя идет по этой черноте, и нет ничего ни впереди, 
ни по бокам, только позади где-то, за тысячи километров, остался светлый перрон 
и улыбающаяся Надя. Шатров упорно пытался повернуть назад, к этому светлому 
перрону, но Ланев бесцеремонно дергал его за руку и сердито говорил:
- Да иди ты! Не трепыхайся!
6
Над городом кружил очередной мутный афганец. Песчаные бури, как по расписанию, 
налетали два-три раза в неделю. Горячая пыль застилала все окружающее. 
Зайнуллин ходил по расположению роты злой и угрюмый. Нет, не плохая погода 
действовала на него. К песчаным бурям, их здесь называли туркменским дождичком, 
он привык. Настроение у капитана испортилось совсем по другой причине. 
Зайнуллин видел вчера нового взводного, лейтенанта Шатрова, в компании Берга и 
Савицкого. А поздно вечером, случайно подойдя к окну, капитан различил в 
темноте две бредущие в обнимку фигуры. Зайнуллин не разобрал, кто там ковылял, 
спотыкаясь на ровном асфальте, но ему показалось, что один из пьяных был Шатров.
 Если он угодил в эту компанию, добра не жди. Нужно, пока не поздно, принимать 
меры.
- Зайдите ко мне, - сказал капитан Шатрову вечером после занятий.
Алексей понял - ротный недоволен. В канцелярии Зайнуллин сказал:
- Садитесь.
Это тоже был недобрый признак, обычно он подолгу не разговаривал, отдавал 
короткие распоряжения и - "можете идти", рассиживаться считал излишним.
- Я хочу поговорить с вами, товарищ Шатров, о неприятном деле.
Голос у Зайнуллина был глухой, обиженный, капитан смотрел не в лицо Шатрову, а 
на свои черные от загара, жилистые руки, которые положил на стол.
- Вы попали в группу лейтенанта Берга. Эти стиляги в военной форме вам в друзья 
не годятся. С ними вы пропадете. Пока не поздно, бросьте эту компанию. Они 
служить не хотят, добиваются увольнения. Что у вас с ними общего?
Была бы воля Зайнуллина - он просто запретил бы Шатрову встречаться с этими 
распущенными людьми, но капитан понимал и очень жалел, что на это у него власти 
мало. Надо как-то убедить, уговорить Шатрова, доказать, что это в его же 
интересах. Однако, будучи до мозга костей строевым командиром, Зайнуллин 
пространно говорить не умел. Он считал достаточным сказать один раз и требовал 
выполнения без повторных разговоров. Сейчас он понимал: нужно бы разъяснить 
Шатрову, почему он боится за него, за свою роту. Его подразделение может быть 
опорочено каким-нибудь ЧП, которое непременно произойдет, если Шатров останется 
в этой компании. Это будет проступок офицера, который служит в четвертой роте, 
в той самой, что считается красой и гордостью полка. Зайнуллин был убежден - 
под угрозой долгий и тяжкий труд его, офицеров, сержантов и солдат роты. Так 
упорно боролись все они за право называться передовыми! И вдруг появляется этот 
новый, посторонний человек, который ни одной пылинки не вынес из роты ради того,
 чтобы она стала еще лучше, но может одним махом все испортить и зачеркнуть. 
Что бы он ни натворил, что бы ни случилось - все теперь ляжет на баланс 
четвертой роты. Зайнуллин очень хотел вложить все это в сознание молодого 
лейтенанта, чтобы отвести угрозу от своей роты. Но, как часто бывает у 
неразговорчивых людей, все эти мысли и доводы, бурно перебродив в душе, так и