документальных материалов о деятельности разведывательных органов Англии и 
других стран. В условиях острого дефицита достоверной информации эти сведения 
представляли для Москвы исключительную ценность. А всего за годы Великой 
Отечественной войны из Лондона было направлено около 20 тысяч информационных 
сообщений по различной тематике.
Однако помимо военно-политических вопросов Центр волновали и другие, не менее 
важные проблемы. Еще в конце 1940 года из Москвы по инициативе начальника 
научно-технического подразделения разведки Леонида Романовича Квасникова в 
лондонскую резидентуру, а также в резидентуры в США и Германии, поступила 
директива приступить к получению сведений о возможных работах в этих странах по 
созданию атомного оружия. Проблема эта была новой, неизвестной. Кроме того, 
лично Л. Берия на первом этапе считал ее явно надуманной и расценивал как 
попытку отвлечь разведку от решения основных задач в условиях начавшейся в 
Европе войны. Но уже в сентябре 1941 года Вадим направляет в Центр доклад 
«Уранового комитета» премьер-министру У. Черчиллю. В этом документе говорилось 
о начале работ по созданию в Великобритании и США атомной бомбы, о ее 
предполагаемой конструкции и о перенесении в США центра тяжести исследований и 
производства в связи с военной обстановкой в Европе. Документ был получен 
Вадимом от Джона Кернкросса («Лист») и в дальнейшем сыграл важную роль в том, 
что в Москве всерьез отнеслись к проблеме создания атомного оружия.
Благодаря упорному труду Вадима и всех сотрудников его резидентуры, уже в 1942 
году Центру стало ясно, что работа с «Кембриджской пятеркой» представляет 
особый интерес для внешней разведки. В связи с тем, что резидент был перегружен 
вопросами, связанными с руководством загранаппаратом, а также встречами с 
другими важными источниками, в Центре было принято решение о подключении к 
организации встреч с членами «пятерки» сотрудника резидентуры Бориса 
Михайловича Крешина. Он проводил конспиративные встречи с агентами, получал от 
них документальную разведывательную информацию, обрабатывал ее и на следующий 
день возвращал документы. Такая организация работы позволила значительно 
увеличить результативность источников и разгрузить резидента. Сам Вадим 
периодически проводил контрольные встречи с членами «Кембриджской пятерки» и 
руководил их работой.
Однако не все было безоблачно в работе с этими выдающимися разведчиками. В 
середине 1942 года Центр засомневался в искренности «пятерки». А дело 
заключалось в том, что А. Блант, являясь сотрудником британской контрразведки, 
с течением времени получил доступ к материалам ее дешифровальной службы — 
сверхсекретного отдела ISOS — Intelligence Source Oliver Srtachey, — что можно 
перевести как «Источник разведданных Оливера Стрейчи». Эта спецслужба была 
названа так по имени легендарного британского дешифровальщика времен Первой 
мировой войны О. Стрейчи, который в дальнейшем являлся экспертом британского 
МИД по кодам и шифрам, а в годы войны возглавлял ISOS.
Накануне нападения Германии на Польшу польской разведке удалось получить 
образец немецкой шифровальной машины «Энигма». С началом оккупации страны 
поляки передали машину англичанам, которые, используя ее, получили доступ ко 
всей шифрованной переписке гитлеровской Германии, в том числе к шифровкам 
абвера. Эта операция получила название «план «Ультра». Руководил ею начальник 
ISOS О. Стрейчи. Материалы операции были совершенно секретными и не поступали в 
другие отделы британской контрразведки (МИ-5). Однако благодаря А. Бланту 
Москва была в курсе переписки германских вермахта и абвера.
В одном из оперативных писем в Центр Б. Крешин упомянул о том, что А. Блант 
«связан с начальником русского отделения МИ-5 Шилитто, который утверждает, что 
британская контрразведка против нас фактически не работает». Эта фраза 
насторожила Центр и, как показало дальнейшее развитие событий, негативно 
отразилась на работе лондонской резидентуры с агентами. В ответ на донесение Б. 
Крешина о встречах с А. Блантом 26 августа 1942 года в Лондон пришло 
оперативное письмо, в котором Центр проанализировал всю его работу с 
«Кембриджской пятеркой». В нем отмечалось, что Ким Филби и Антони Блант 
«подозрительно преуменьшают работу английской разведки и контрразведки против 
советских представителей в стране». Центр считал это «абсурдом», поскольку, 
согласно материалам того же Бланта, МИ-5 «активно разрабатывает югославскую и 
шведскую дипломатические миссии, а нас — нет».
В последующих письмах с Лубянки отмечалась «неискренность» Бланта, поскольку-де 
в передаваемых им сводках наружного наблюдения британской контрразведки не 
фигурируют советские разведчики. Сотрудник Центра, который вел дело «пятерки», 
видимо, исходил из простой логики: если советская контрразведка держит под 
плотным «колпаком» британских представителей в Москве, то и британские 
спецслужбы обязаны поступать аналогичным образом.
Недоверие Центра к «Кембриджской пятерке» объяснялось еще и тем, что до лета 
1943 года, когда во внешней разведке было создано отдельное информационное 
подразделение, все донесения агентов докладывались непосредственно Сталину. 
Верховный Главнокомандующий знал, что с тремя членами «пятерки» работал лично 
известный ему разведчик-нелегал Александр Орлов (Швед), который летом 1938 года 
отказался возвратиться в Москву из Мадрида и сбежал в США. Он направил личное 
письмо Сталину, в котором заявил, что не выдаст никого из известной ему 
агентуры (а знал он около 60 агентов), если НКВД не тронет его мать. Свое слово 
Швед, кстати, сдержал. Поэтому Сталин, пользуясь информацией «пятерки», 
одновременно высказывал сомнения насчет ее искренности. Слова вождя, 
естественно, воспринимались сотрудниками разведки как «руководство к действию».
Исчерпывающий ответ на этот вопрос был дан в октябре 1942 года. А. Блант 
пояснил на встрече с оперработником, что для британских спецслужб приоритетной