нельзя не согласиться. Но теперь вам нужно перевернуть страницу. Вы проиграли и,
 думается, знаете, что вас ожидает. Однако слушайте меня внимательно. Можно 
умереть, так сказать, двояко: в первом случае вы будете расстреляны как враг 
третьего рейха, но, кроме того, мы можем сделать и так, чтобы вас расстреляли в 
Москве как предателя!
     — Господин Гиринг…
     — Почему вы называете меня «господин Гиринг»? — прерывает он меня. — Вы 
знаете мое имя?
     — А как вы думали? Неужели вы допускаете мысль, что нам неизвестны имена 
всех членов зондеркоманды или что мы не знаем всего, что происходит у вас? Вам 
было угодно заметить, что у меня есть некоторая практика в делах разведки. В 
подтверждение правильности ваших слов я дал вам небольшое доказательство… После 
небольшой паузы хочу убедиться в эффекте моих слов — я добавляю:
     — Итак, господин Гиринг, в какой уже раз вы рассказываете эту историю про 
«двоякую» смерть?
     Коллеги Гиринга дружно рассмеялись. В этой странной конфронтации я, 
несомненно, выиграл одно очко. Затем продолжаю:
     — …Что касается меня, — продолжаю я, — то могу вам ответить. Конечно, я 
знаю, что меня ждет, и готов к этому. Ну а насчет символического расстрела, на 
который вы намекаете, скажу вам честно — на него мне наплевать! Что бы вы ни 
делали, но раньше или позже правду узнают. Для меня имеет значение только моя 
совесть. Гиринг меняет тему:
     — Вы знаете, где находится Кент? Тут настает моя очередь расхохотаться:
     — И вы и я хорошо знаем, что 12 ноября он был арестован в Марселе. Мне 
неизвестно, в какую тюрьму вы его упрятали, но операция, которую Бемельбург 
провел совместно с французскими полицейскими, хорошо известна всем и каждому.
     Они слегка опешили и наперебой спрашивают меня:
     — Кто вам сказал?.. Откуда вы знаете?.. Почему вы так говорите?
     — Жаль, что вы не читаете французскую прессу, — отвечаю я. — 14 ноября 
одна марсельская газета сообщила на видном месте крупным шрифтом об аресте 
группы советских агентов. И, повторяю, эту операцию вы провели при содействии 
французских полицейских. Но разве вы так уж уверены в их преданности и думаете, 
что они никому ничего не говорят?
     Моя последняя ремарка тщательно продумана. Почему бы не посеять недоверие 
к их французским пособникам? Вообще говоря, нас пугало сотрудничество ажанов с 
германской полицией. Во многих случаях гестапо не добилось бы никаких успехов 
без консультации французской полиции. Картотеки, заведенные еще до войны на 
левых активистов, особенно на лиц, лишившихся родины, принесли немцам немалую 
пользу. В первый же день оккупации Парижа, а именно 14 июня 1940 года, 
зондеркоманда Хельмута Кнохена по прямому приказу Гейдриха потребовала от 
городского управления полиции выдачи «интересных» досье, в особенности 
относившихся к политическим беженцам.
     Я и не подозревал, что попаду не в бровь, а в глаз, ибо, словно позабыв 
обо мне, самые высокопоставленные из присутствующих «шишек» набросились на 
Гиринга, требуя объяснений. Мыслимо ли, чтобы французские или бельгийские 
вспомогательные силы участвовали в проведении операций по делу, 
классифицированному в Берлине как «государственная тайна»? Гиринг оправдывается,
 говорит, что такого рода сотрудничество не входит в его компетенцию. Во всяком 
случае, я достиг своей цели, ибо начиная с этого дня — о чем я узнаю позже, — 
всему личному составу зондеркоманды запретят прибегать к услугам французов в 
делах такого рода.
     После этой маленькой «интермедии» Гиринг опять пытается перейти в 
наступление:
     — С декабря 1941 года Москва перестала доверять информации, которую вы ей 
посылаете…
     (Вслед за этой репликой он показывает мне три объемистых досье. На первом 
крупными буквами написано: «Красный оркестр» — Париж»; на втором: «Красный 
оркестр» — Брюссель», на третьем: «Дело Большого Шефа». Вот когда я узнаю, что 
это хвалебное обозначение относится ко мне…)
     — В первом досье фигурируют радиограммы, расшифрованные в Берлине в начале 
1942 года. Из них видно, что Центр был недоволен мерами, принятыми вами после 
13 декабря. Он расценил их как чересчур резкие. (Я прекрасно помню этот обмен 
радиограммами с Центром. В дальнейшем я оправдал свои решения перед Директором, 
доказав ему, что опасность была реальной и далеко не преодоленной…)
     Но начальнику зондеркоманды хочется «выжать» из этого аргумента максимум 
возможного:
     — Вот радиограмма, переданная в Центр летом 1942 года. В ней вы сообщили 
об аресте Ефремова. А вот ответ на нее: «Отто, вы абсолютно ошибаетесь. Мы 
знаем, что Ефремов был арестован бельгийской полицией для проверки документов, 
но все прошло хорошо». Так что, видите ли, — продолжает Гиринг, — Директор 
больше не доверяет вам. Впрочем, вы были правы. Не буду скрывать. Ефремов 
работает на нас. И он отнюдь не единственный в этом смысле. Мы сильнее вас…
     — Господин Гиринг, давайте вообразим, что я не арестован, и поговорим 
просто как два профессионала. Вот что я вам скажу: не будьте слишком уверены в 
себе, ибо именно в самоуверенности заключается самое большое искушение, 
подстерегающее специалистов разведки. Вы убеждены, что пользуетесь доверием 
Директора. В таком случае, уж коль скоро вы начали читать радиограммы, 
найдитека ту из них, в которой Директор просит меня поехать в Брюссель для 
встречи с Ефремовым. Он назначает дату, час, место… Ведь эту радиограмму вы 
перехватили, не так ли? А теперь, Гиринг, пожалуйста, проинформируйте сидящих