Машина быстро мчится, и вот мы уже на улице де Соссэ. Они отводят меня на 
пятый этаж, где размещена канцелярия зондеркоманды. Вскоре начинаются всеобщие 
«смотрины». Новость быстро разнеслась, и теперь все чины приходят поглазеть на 
редкого зверя. Какойто рослый, жирный тип с рожей пьянчуги, посмотрев на меня, 
восклицает:
     — Наконецто он у нас, этот медведь из СССР!72 Это Бемельбург — начальник 
парижского гестапо. Гиринг исчез. Через час он возвращается, сияющий и 
счастливый: ему удалось доложить по телефону самим Гитлеру и Гиммлеру об аресте 
Большого Шефа. По крайней мере, так он говорит. Затем продолжает:
     — Гиммлер очень доволен. Он сказал: «Теперь будьте особенно внимательны. 
Самое лучшее — связать ему руки и ноги и бросить в яму. А то ведь никогда не 
знаешь, что может случиться!..»
     В конце дня они ведут меня вниз, на улицу, предварительно убедившись, что 
никто меня не увидит. Нас ожидают машины. Мои руки связаны. Меня сопровождают 
три гестаповца. Мы пускаемся в путь, одна машина следует впереди моей, другая — 
позади. После поворота на авеню ле Мэн я понимаю, что мы едем в тюрьму Френ. 
Подъехав к ней, ждем полчаса — это чтобы очистить тюремные коридоры от всех. 
Видимо, факт моего задержания решено держать в секрете. Наконец мы идем к 
особому отсеку, где содержатся мои товарищи по «Красному оркестру». Нигде ни 
одной души.
     Меня вталкивают в камеру. Замок двери защелкивается. Я оглядываюсь. Хорошо 
знакомая обстановка: столик, матрас, набитый соломой, оконце под потолком.
     Пытаюсь подвести какойто итог. Неотступно сверлит тревожная мысль — что с 
моими друзьями? Прежде всего мысль о Каце. С ним мы условились на шестнадцать 
часов. Он должен был подождать, но мы договорились, что если я не появлюсь, то 
пусть позвонит дантисту. Впоследствии я узнал, что по приказу гестаповцев 
доктор ответил ему: «Месье Жильбер не приходил…» Плохо придумали — ведь Кац 
видел, как я вошел в дом доктора Мальплята. Покуда в ожидании меня он бродил 
по улице Риволи, гестапо проникло в его квартиру.
     А Джорджи?.. Только благодаря какомуто чуду ей удается уйти от людей 
Гиринга. Около восемнадцати часов, видя, что, вопреки договоренности, меня нет, 
она решается пойти к Кацу. В парадном консьержка предостерегает ее — в квартире 
гестапо! Джорджи мгновенно скрывается…
     Весь этот день 24 ноября я торчу в камере. Уходит час за часом, но обо мне 
словно совсем забыли. Странная ситуация. Обычно (а мне тюремный «ритуал» 
достаточно хорошо знаком), когда попадаешь в места подобного рода, нужно 
выполнить некоторые формальности, сообщить фамилию, имя. Кроме того, тебя 
обыскивают, заставляют раздеться…
     В голове роятся мрачные мысли. «А что если Гирингу уже удалось заручиться 
доверием московского Центра? Тогда я ему больше не нужен… Больше того, если 
„оркестр“ противника — так сказать „коричневый оркестр“ — функционирует как 
следует, то, арестовав меня, они рискуют навредить самим себе. Поэтому гестапо 
может прикончить месье Жильбера и продолжать дурачить Москву до самого конца 
войны…»
     И всетаки мысль, что я доживаю, быть может, последние мгновения моей 
жизни, не помешала мне уснуть.
     Однако спал я недолго… Дверь резко распахнулась, камера озарилась ярким 
светом и я услышал громкую команду: «Aufsteheni73 Едем!»
     Что ж, едем так едем! И снова пустынные коридоры. У тротуара те же три 
машины, что и днем. И опять поездка. Через несколько минут наша машина 
останавливается. Кругом — кромешная тьма. Местонахождение определить невозможно.
 Мои сопровождающие выходят, мелькают едва различимые тени. Шепотом 
произносятся непонятные мне слова. И тут мне становится ясно, что путешествие 
мое подошло к концу. Дверца машины осталась открытой, кругом мрак, может, 
попробовать убежать. Шансы, конечно, минимальные. Но по крайней мере я заставлю 
их преследовать меня, стрелять. Я умру, борясь. Эта попытка к бегству будет 
моим последним рывком, единственным оставшимся мне способом выразить свое 
«нет»! Я колеблюсь несколько секунд. Слишком поздно! Мои господа конвоиры вновь 
садятся в машину, ктото сердито восклицает:
     — Первая машина сбилась с дороги! Надо же быть таким идиотом! Тоже мне 
шофер!
     Через двадцать минут мы на улице де Соссэ. Снова меня отводят на пятый 
этаж. И вдруг неожиданная любезность: с меня снимают наручники. Один из чинов 
зондеркоманды, словно метрдотель, извиняющийся за нерадивое обслуживание, 
подходит ко мне и церемонно заявляет:
     — Извините нас, что мы не подали вам обед в тюрьме Френ, месье Жильбер, но 
мы не хотели, чтобы тамошняя администрация узнала о вашем визите.
     Об этом я уже и сам подумал…
     Меня вводят в просторную комнату, где за столом сидят семь человек. Троих 
я знаю. Среди четырех остальных, о которых мне сообщают, что они специально 
приехали из Берлина, я узнаю начальника гестапо Мюллера. Гиринг сидит в 
середине и как бы председательствует. Мне предлагают сесть за небольшой 
отдельный столик. Если бы еще традиционный графин с водой и стакан, у меня было 
бы полное впечатление присутствия в конференцзале.
     — Может, после такого трудного дня вы желаете выпить чашку кофе, — 
предлагает мне Гиринг.
     Я охотно соглашаюсь. Горячий кофе подкрепляет мои силы. Теперь Гиринг 
поднимается и нарочито громко обращается ко мне понемецки:
     — Итак, господин Отто, в качестве резидента советской разведки в странах, 
оккупированных Германией, вы сослужили большую службу вашемуДиректору. С этим