— Немыслимо! Моя жена не знает ничего о моей деятельности и ни за что не 
расстанется со своей квартирой!
     19 ноября 1942 года люди из зондеркоманды прибыли в контору фирмы «Симэкс» 
и арестовали ее главных руководителей — Альфреда Корбена, Сюзанну Куант, 
Владимира Келлера, мадам Миньон…
     Лео Гроссфогель, Гилель Кац и я переезжаем в парижское предместье Антоии и 
прячемся там на одной вилле, адрес которой известен только нам. Поспешно 
подводим итоги и видим, что они отнюдь не блестящи (за Брюсселем, Амстердамом, 
Берлином, Марселем на очереди Париж…). Единодушно принимается решение поставить 
во главу угла вопросы безопасности: те из пятидесяти членов французской группы 
«Красного оркестра», кто еще на свободе, получают наши инструкции. С Мишелем, 
представителем ФКП, устанавливается новый код для назначения встреч. Лео 
Гроссфогель принимает такую же меру перестраховки в отношении Фернана Пориоля.
     Но наши действия влекут за собой еще более тяжкое последствие: ЦЕНТР ЯВНО 
УТРАТИЛ К НАМ ДОВЕРИЕ. Мы в этом убеждаемся вот почему: на все наши донесения 
об арестах он нам отвечает: «…Вы ошибаетесь, передачи продолжаются, и мы 
получаем замечательный материал…»
     Центр прав — передачи и в самом деле продолжаются: Фернан Пориоль 
перехватывает донесения, посылаемые рацией Ефремова, а также из Голландии, из 
Берлина. Если передавать открытым текстом, то это означает, что зондеркоманда 
не хочет извещать Центр про аресты и поэтому создает видимость продолжения 
деятельности «Красного оркестра». С какой целью? Этого мы пока еще не можем 
объяснить… Когото из арестованных радистов заставляют передавать ложную 
информацию для обмана противника. Такое вполне возможно и диктуется самой 
логикой тайной войны. Но казалось немыслимым, чтобы рации, захваченные немцами, 
передавали Москве первоклассный материал и, таким образом, точно информировали 
ее.
     Эта абсолютно новая тактика, возможно, применялась для маскировки 
какогото весьма крупномасштабного маневра, смысл которого мы пока что 
разгадать не могли. Поэтому надо было както разобраться, какие же 
побудительные причины могут здесь действовать, и любой ценой, каковы бы ни были 
обстоятельства, сорвать замысел врага. Допуская возможность нашего ареста, мы 
заранее готовились создать видимость сотрудничества, чтобы поглубже внедриться 
в среду противника.
     Надо было попробовать точно доложить нашему Директору ход событий. 22 
ноября 1942 года я послал ему радиограмму с подробностями и одновременно 
написал обо всем Жаку Дюкло, чтобы и он был в курсе. После этого мы сочли 
нужным исчезнуть на время. Вот именно исчезнуть — точнее не скажешь. В городке 
Руайя, близ КлермонФеррана, я подготовил свое собственное погребение. 
Свидетельство о смерти и надгробная доска заготовлены заблаговременно. Через 
несколько дней Жан Жильбер умрет… Было предусмотрено, что я покину Париж 27 
ноября, Кац через тричетыре дня последует за мной. Лео, как только получит 
свое новое удостоверение личности, отправится на Юг Франции и скроется там.
     До отъезда я звоню доктору Мальпляту, хирургудантисту, который должен 
поставить мне две коронки. Я прошу его принять меня раньше назначенного срока. 
Как раз 24 ноября у него остается немного свободного времени, и он предлагает 
мне прийти в четырнадцать часов.
     
14. «ИТАК, МЕСЬЕ ОТТО…»
     
     24 ноября… Встаю довольно рано. Не торопясь, умываюсь, одеваюсь. Вспоминаю 
недавние события и прикидываю, сколько новых трудностей скопилось на нашем пути.
 Нужна предельная осторожность. Чем больше размышляю, тем больше убеждаюсь в 
разумности и необходимости нашего решения рассеяться на какоето время и как бы 
исчезнуть.
     Завтракаю с Кацем, Почти не разговариваем. Ситуация не побуждает ни к 
пространным разговорам, ни тем более к излияниям чувств. Мы условились 
встретиться около шестнадцати часов, после моего визита к дантисту. Затем я 
пойду к Джорджи де Винтер, чтобы проститься с ней. Наконец, вечером состоится 
моя последняя встреча с Лео. Ночью сяду в поезд на Руайя.
     В сопровождении Каца я иду к доктору Мальпляту, в его стоматологический 
кабинет на улице Риволи, но вскоре Кац отстает и следует за мною в нескольких 
десятках метров — такой метод пешего передвижения мы разработали с учетом риска 
ареста. Ровно в четырнадцать часов подхожу к нужному мне дому. Быстро смотрю по 
сторонам: можно идти — не видно ни подозрительных людей, ни стоящих автомобилей.
 Поднимаюсь по лестнице, звоню, и сам доктор открывает мне. Это меня удивляет: 
обычно дверь открывает его помощник. И еще одна странная подробность — приемная 
пуста. Ни одного ожидающего, а так в ней всегда полно пациентов. Доктор 
Мальплят лично сопровождает меня в свой зубоврачебный кабинет. Я смотрю на него.
 Он бледен и, кажется, растерян, его руки дрожат…
     Я спрашиваю:
     — Что с вами? Плохо себя чувствуете?
     Он неразборчиво произносит несколько слов, затем подталкивает меня к 
креслу. Я усаживаюсь, по его просьбе откидываю голову на подголовник. Он берет 
в руки какойто инструмент, подносит его к моим губам, и в это мгновение я 
слышу позади шум. Слишком поздно! По всем этим необычным подробностям я, 
конечно, просто обязан был почуять неладное и смыться. Но теперь уже слишком 
поздно…
     — Hande hoch, — рявкает ктото над моей головой. С момента моего входа в 
кабинет не прошло и минуты. Пообе стороны от меня стоят два парня с пистолетами