говоря, два разведчика, которым предстоит встретиться, покидают свои жилища 
задолго до часа их рандеву. Они не фланируют по улицам, но занимаются своими 
повседневными делами и стараются находиться на возможно большем удалении от 
места встречи. В принципе они пользуются метро, всегда следуют в хвостовом 
вагоне, который покидают в числе последних из выходящих на этой станции 
пассажиров, чтобы наблюдать тех, что идут впереди. Затем следует пересадка на 
другую линию, а при продолжении поездки соблюдаются те же правила — и так 
вплоть до момента, когда они полностью уверены в отсутствии «хвоста». Потом 
заходят в заранее определенную кабину автомата, чтобы посмотреть в телефонной 
книге, подчеркнуто ли в ней предусмотренное кодом слово, например десятая 
фамилия во втором столбце такойто страницы. Если это так, то, значит, путь 
свободен.
     Собственно встреча, с виду совершенно случайная, никогда не длится более 
нескольких секунд и обыкновенно происходит на станции или в переходе метро. 
Иной раз я назначаю встречу в плавательном бассейне. Достаточно обоим агентам 
войти в смежные кабины с перегородкой, не достигающей потолка. В этом случае 
передать материал легче легкого. Другим простым вариантом являются туалеты мало 
посещаемых кафе или ресторанов. Два «музыканта» «Красного оркестра» могут 
встретиться также и в театре. Они, конечно, не знают друг друга, но «по 
случайности» — благодаря третьему лицу, купившему билеты, — оказываются рядом.
     Донесения, которые таким образом незаметно переходят из рук в руки, 
пишутся на очень тонкой бумаге. Для особо важной информации мы пользуемся 
симпатическими чернилами, которыми пишем между строк какогонибудь письма с 
совершенно невинным текстом. Иногда передача материала осуществляется при 
обстоятельствах, когда агенты даже и не видят друг друга. Например, один из них 
кладет свой «пакет» в точно оговоренном месте, скажем у подножья дерева или 
статуи, куда чуть позже подходит другой агент и забирает его. По телефону мы 
никогда ничего не говорим. Это принцип и непреложный закон.
     В Брюсселе я дал Кенту номер своего телефона, предупредив его, что 
позвонить можно только в случае крайней опасности. Однажды, вернувшись домой, 
слышу, как Люба чтото говорит в трубку. Выясняется — Кент позвонил ей по 
какомуто совершенно пустяковому поводу. Помнится, этот эпизод вызвал у меня 
один из сильнейших (и очень редких в моей жизни) приступов ярости. Для нас 
телефон — это прежде всего средство контроля. После радиосеанса я часто звоню 
на квартиру или на виллу, откуда велась передача. Мне достаточно услышать 
знакомый голос, и я тут же вешаю трубку; значит, все прошло хорошо. В другой 
раз я пользуюсь кодовой фразой: «Алло, это квартира господина Икс?» — «Нет, вы 
ошиблись». Открытым текстом это означает — «никаких происшествий». Когда же нам 
абсолютно необходимо переговорить по телефону, то мы пользуемся условным 
языком: «Я уезжаю из Парижа» означает «Я остаюсь в Париже», «Я вернусь в 
понедельник» означает «В субботу я буду на месте». Никогда мы не указываем 
точно день или час. Из месяца в месяц мы совершенствуем технику связи и к 1941 
году достигаем в этом смысле почти полного автоматизма. Машина функционирует 
сверху донизу без помех. И все же разведчик, как и всякий другой человек, не 
свободен от слабостей, с которыми порой трудно или не очень удобно бороться. 
Так, например, Аламо обожает автомобили. Изза формальностей, связанных с 
получением водительских прав, изза риска попасть в аварию и лишний раз 
привлечь к себе внимание мы взяли себе за правило не иметь автомашин. Но я 
очень люблю Аламо и соглашаюсь сделать для него исключение. Свою открытую 
спортивную машину он водит со скоростью самолета. В один прекрасный день он 
везет меня в Кнокке и мы действительно «взлетаем на воздух и падаем». Коекак я 
выбираюсь из автомобиля, от которого, после того как он трижды перевернулся, 
мало что осталось. Аламо жалобно глядит на меня, но я молчу, точно лишился дара 
речи. Наконец он восклицает:
     — Да наорите же на меня как следует, Отто! Ведь изза меня вы едва не 
погибли!
     — Что же, потвоему, я должен сказать тебе, идиот, если ты даже не умеешь 
толком водить машину!..
     Выпивка, кроме как «в интересах службы», нам строго запрещена. Азартные 
игры тоже. Нет в нашем деле ничего вреднее разведчика, который ночи напролет 
стал бы резаться в карты. Однако самый деликатный вопрос — это, разумеется, 
вопрос о женщинах. Все тот же Аламо както раз подходит ко мне:
     — Послушайте, Отто, мне скучно. Я, конечно, готов подчиняться указаниям, 
но всетаки я же не монах.
     — Что тебе говорили в Москве?
     — Мне запретили заводить отношения с женщинами.
     — Но тебя ведь не кастрировали перед отъездом! Поэтому делай что хочешь. 
Но вот три совета: остерегайся публичных домов, не теряй голову и щади жен 
своих друзей!
     Аламо сдержал (почти что) слово.
     Для подпольщика общение с женщиной чревато непредсказуемыми неприятностями.
 Днем мы еще можем контролировать свои реакции и иностранный язык, на котором 
говорим. Но ночью, во сне, зачастую невольно и громко произносишь слова своей 
родной речи, и разве возможно поручиться, что такое ни разу не произойдет? 
Пофранцузски я говорю с сильным акцентом и не владею всеми синтаксическими 
тонкостями, но это естественно для бельгийца, уроженца Антверпена. Иногда нас 
подслушивают весьма внимательные и настороженные уши. Както раз Кент является 
ко мне после очередной встречи в состоянии сильнейшего волнения:
     — Я раскрыт! — говорит он мне. — Звоню по телефону насчет найма квартиры, 
а хозяин спрашивает, не русский ли я.