принял, если не считать того, что меня назначили руководителем городской 
организации в НовыТарге. На втором съезде, состоявшемся во Львове4 в 1920 году,
 меня избрали в состав национального руководства. В том же году, имея от роду 
шестнадцать лет, я ушел из гимназии и пошел в подмастерья к одному часовщику, 
хотя эта деятельность нисколько не прельщала меня. Главная моя обязанность 
заключалась в том, чтобы каждый день забираться на церковную колокольню и 
устанавливать на башенных часах точное время.
     В 1921 году произошло важное событие: мы покинули НовыТарг и переехали в 
город Домброва (ныне ДомброваГурнича), что в Верхней Силезии. Это район шахт и 
доменных печей, весь черный от угольной пыли. Местные рабочие жили в ужасающих 
условиях. Вот где во мне постепенно и понастоящему оформилось ощущение моей 
принадлежности к рабочему классу. Я понял и осознал, что помимо национальной 
борьбы есть еще и борьба классовая. Я руководил организацией «Хашомер хацаир» и 
одновременно подпольно боролся на стороне комсомольцев. Именно в этот период я 
взял себе для моей политической работы псевдоним «Домб» (первые четыре буквы 
слова «Домброва»). Этот псевдоним я сохранил на всю мою дальнейшую жизнь 
коммуниста и борца…
     Моя семья буквально помирала с голоду, а мне все не удавалось найти 
постоянную работу. Сначала я нанялся на металлургическое предприятие, потом 
перешел на мыловаренный завод. Чтобы заработать несколько лишних грошей, 
впервые в жизни занялся противозаконными делами. Ввиду разных налогов на 
спиртные напитки водка в Домброве стоила дешевле, чем в Кракове. Таким образом, 
ее закупка здесь и перепродажа там приносила неплохой доход. Но полиция часто 
проводила облавы, и, чтобы оставаться вне подозрений, я завел специальный пояс, 
на котором укреплял плоские фляжки. Под просторной рубашкой навыпуск они были 
незаметны. Часто приезжая в Краков, я при малейшей возможности посещал лекции в 
тамошнем университете. Моя духовная жажда, разнообразная и неутолимая, влекла 
меня прежде всего к гуманитарным наукам, особенно к психологии и социологии. Я 
взахлеб читал Фрейда, пытаясь проникнуть в сокровенный смысл таинственных 
импульсов, побуждающих нас к тем или иным действиям. Вместе с друзьями из 
«Хашомер хацаир» я до хрипоты спорил насчет облика нового человека, который 
свободен от предрассудков и не прячется от действительности. В подобных 
дискуссиях метод психоанализа представлялся мне крайне важным.
     Но за всем этим я, конечно, не пренебрегал и политической жизнью и с 
каждым днем все больше вовлекался в нее. Немалую часть моего времени я посвящал 
собраниям, манифестациям, написанию и распространению листовок. К этому времени 
рабочее движение достигло большого размаха и стало подлинно боевым. В 1923 году 
трудящиеся Кракова восстали против нищенских условий своего существования, 
объявили всеобщую забастовку и заняли город. Правительство бросило против 
восставших подразделения конной полиции. Кровавые стычки продолжались несколько 
дней. Будучи одним из самых активных участников этих событий, я впервые, как 
говорится, на собственной шкуре в полной мере испытал жестокость полиции. И 
теперь, оказавшись в «черных списках», я уж и вовсе не мог рассчитывать на 
получение работы. Я стоял перед выбором: либо уйти в подполье, либо уехать в 
Палестину в надежде построить там социалистическое общество, в котором уже не 
будет никакого «еврейского вопроса».
     
3. ПАЛЕСТИНА
     
     В апреле 1924 года, имея на руках вполне приличный паспорт, в составе 
группы из пятнадцати человек, которым, как и мне, было примерно по двадцать лет,
 я отправился в Палестину. У нас не было ни гроша за душой, и все наше убогое 
барахлишко мы везли в узлах, переброшенных через плечо. Нашей первой остановкой 
была Вена. Не без волнения вспоминал эпизоды моей жизни в этом городе, 
связанные с отцом. Но с тех пор прошло много времени… Разместившись бесплатно в 
какойто бывшей казарме, мы каждый день пересекали город из конца в конец, 
осматривали его достопримечательности и музеи с исступленностью провинциалов, 
«открывающих» для себя неведомый им большой город. Нашлась организация помощи 
эмигрантам, снабдившая нас суммой, необходимой для продолжения путешествия, и 
через восемь дней жизни в австрийской столице мы вновь сели в поезд, доехали до 
Триеста, там сделали пересадку на Бриндизи, где очутились на борту видавшего 
виды турецкого грузового судна, которое за десять суток добралось до Бейрута.
     Наш пароход причалил к борту другого корабля, принимавшего уголь для своих 
топок. Сотни арабов, оголенных по пояс, черные от пыли, цепочкой медленно 
двигались по мосткам, сгибаясь под тяжестью мешков с топливом. Это медленное и 
методическое движение, чемто напоминающее муравьиную тропу, казалось, берет 
свое начало гдето далеко, в недрах Истории. Примерно так я представлял себе 
сооружение египетских пирамид…
     — Сколько им платят за этот рабский труд? — спросил я у какогото моряка.
     — Запомните, уважаемый, вы вступаете в мир, ничуть не похожий на знакомый 
вам. Здесь люда заменяют скот. Сколько им платят? Сейчас сами увидите — в 
полдень они съедят весь свой заработок!
     Через несколько минут раздался резкий свисток. Цепочка остановилась и 
распалась. Грузчики собирались мелкими группками и, присев на корточки, жадно 
уплетали ломоть хлеба и помидоры…
     В Польше я видел бедность. При первом же соприкосновении с Ближним 
Востоком я увидел настоящую нищету… Наш пароход вновь вышел в море, и в конце 
концов мы прибыли в Яффу.
     Сойдя по трапу на причал, я застыл в полной неподвижности, захваченный 
зрелищем порта, словно расплющенного солнечным сиянием. Мне, молодому европейцу,