В 1929 году И. Э. Якир без колебаний выступил в защиту группы ни в чем не 
повинных офицеров, арестованных ОГПУ. То есть тогда еще можно было в какойто 
степени противостоять аппарату насилия. Знаю об этом по собственному опыту.
     Однажды, в ноябре 1934 года, мою жену вызвали на Лубянку для дачи 
свидетельских показаний. Назавтра настала моя очередь. Полковник, руководивший 
следствием, сообщил нам, что некто Каневский, которого мы хорошо знали по 
Палестине, арестован. Это был прекрасный коммунист, беззаветно смелый и 
преданный человек, всегда добровольно вызывавшийся выполнять самые опасные 
задания. Несколько раз арестованный англичанами, он достойно и мужественно вел 
себя в тюрьме. В 1930 году его насильно выслали в Советский Союз.
     — Каневский подозревается в сотрудничестве с Интеллидженс сервис, — заявил 
полковник.
     — Послушайте, — ответил я, — конечно, противника не следует недооценивать. 
Интеллидженс сервис, несомненно, старается вербовать для себя новых агентов. Но 
эта разведка наверняка сядет в лужу, если будет пользоваться услугами людей 
вроде Каневского, который абсолютно не годится для такой работы.
     — И всетаки, — заметил полковник. — Я поинтересовался мнением двух бывших 
руководителей Компартии Палестины. Один из них совсем не знает Каневского, а 
другой сказал, что, вообще говоря, все может быть!..
     Прошло несколько месяцев, и однажды в университете мне и Любе сказали, что 
нас ктото ждет в вестибюле. Мы спустились вниз — это был Каневский, пришедший 
поблагодарить нас. Со слезами на глазах он рассказал, что только что вышел из 
тюрьмы, что все свидетельские показания были против него и своей жизнью он 
обязан только тем сведениям о нем, которые сообщили мы. Однако, к великому 
сожалению, в последующие годы показания такого рода стали невозможны.
     В 1937 году я узнал об аресте моего друга Альтера Штрома, работавшего в 
ТАСС. Считая это недоразумением, я попросил позволить мне дать показания в его 
пользу. Мне стоило огромных усилий пробиться к полковнику, руководившему 
следствием. В частности, я обратился за поддержкой к одному работнику военной 
разведки. Тот решил, что я рехнулся. Как это — взяться защищать арестованного! 
Разве можно быть настолько недальновидным?!
     Полковникследователь, не зная о цели моего визита, принял меня в высшей 
степени предупредительно. Предложил мне кофе, папиросы и наконец сказал:
     — Итак, товарищ, вы пришли, чтобы дать свидетельские показания по делу 
Штрома?
     — Именно так.
     — Тогда слушаю вас.
     — Я просто хочу сказать вам, что Альтер Штром невиновен… Самописка 
выскользнула из его пальцев, улыбка сменилась недоброй гримасой, лицо выражало 
недоверие и словно замкнулось.
     — Значит, только ради этого вы пришли?
     — Да, ради этого. Я знаю Альтера Штрома с его юных лет. Знаю, что он не 
враг. И вполне естественно, что я явился сюда и говорю вам это.
     Полковник посмотрел на меня долгим взглядом.
     — Будем говорить откровенно, — сказал он. — Октябрьская революция в 
опасности. Если на сто человек, которых мы арестуем, хотя бы одинединственный 
окажется врагом, то этим оправдывается арест всех остальных. Выживание 
революции стоит этой цены.
     Словом, он кратко изложил философию репрессивной политики власти.
     — Не знаю, в чем заключается опасность, угрожающая Октябрьской революции,
 — ответил я. — Но я удивляюсь тому, что после двадцати лет существования 
Советской власти наркомат, подобный вашему, не умеет отличить друга от врага.
     
7. СТРАХ
     
     Вместе с культом Сталина развивался и культ партии20. Партия не может 
ошибаться, она непогрешима… В споре с партией невозможно быть правым. Партия 
священна. То, что изрекает партия устами своего генерального секретаря, это 
слова Евангелия. Не одобрить их, оспорить — значит пойти на святотатство. Вне 
партии спасения нет. Если ты не с партией, значит, ты против нее… Таковы были 
непреложные истины, которые вдалбливались в головы сомневающихся. Что же до 
еретиков, то они не заслуживали даже и намека на отпущение грехов. Они были 
обречены на отлучение от церкви.
     Божественная партия и ее пророк Сталин являются предметом беспредельного 
культа, но не обойдены и его, Сталина, соратники. Уже сразу после смерти Ленина 
вошло в моду переименовывать города: Ленинград, Сталинград, Зиновьевск, даже 
Троцк. Одному трамвайному депо оказана особая честь носить имя Бухарина. Так же 
как при религиозных процессах, когда за распятием несут эмблемы святых, так и 
при официальных манифестациях за портретом Сталина следовали портреты других 
главных руководителей. Чтобы определить, какова в данный момент иерархия, 
достаточно было во время больших торжественных собраний понаблюдать за 
последовательностью появления на сцене членов Политбюро.
     В марте 1934 года на XVII съезде партии делегатам впервые не предложили 
вообще никакой резолюции для голосования. Поднятием рук присутствующие одобрили 
предложение «руководствоваться в своей работе положениями и задачами, 
выдвинутыми в докладе товарища Сталина». Это было как бы освящением притязания 
генерального секретаря на абсолютную полноту своей власти над партией. Но у 
каждой медали есть обратная сторона. Эта абсолютная, деспотическая и даже уже 
тираническая власть, которая постепенно утверждалась в течение предшествующего 
десятилетия, напугала часть делегатов. Избрание тайным голосованием членов