Главный подсудимый, Рамзин, обвиненный в сотрудничестве с французской разведкой 
с целью реставрации капитализма в России, был приговорен к расстрелу. Через 
пять лет он вышел из тюрьмы и получил назначение на пост директора крупного 
научноисследовательского института в Москве. Впоследствии его наградили 
орденом Ленина. Он умер в собственной постели в… 1948 году.
     Вот такие факты, свидетелем которых я был, начали расшатывать мое 
прекраснодушие, мою до тех пор непоколебимую уверенность. Молодой пламенный 
коммунист, я приехал в Советский Союз, полный мечтами неофита о светлом будущем.
 Мне так хотелось активно участвовать в изменении облика мира, хотя даже и по 
собственному опыту я знал, что непосредственные, лобовые столкновения с 
реальной действительностью иной раз заставляют человека пересмотреть какието 
не в меру восторженные представления о жизни.
     Счастливы те, кто, оглядываясь назад, способны анализировать события, 
сопоставлять их, понимать. Теперь и я принадлежу к «привилегированным», которым 
возраст дал эту возможность. Говорю об этом с полным основанием, ибо в свое 
время я был в числе активных коммунистов, с юных лет посвятивших себя делу 
освобождения трудящихся. Но вот тогда, находясь в СССР, мы проживали день за 
днем, не задумываясь над неизбежной взаимозависимостью фактов бытия. Конечно, 
все вышесказанное задевало мою революционную совесть. Но я без остатка 
растворился в борьбе, и для меня было просто немыслимо поддаться искушению 
пересмотра единожды сделанного мною выбора. Я объяснял все это человеческими 
слабостями и случайным стечением обстоятельств.
     Именно в эту пору я ознакомился с «Ленинским завещанием»18, один 
машинописный экземпляр которого циркулировал в нашем университете, но попадал 
только в руки студентов, пользующихся особым доверием дирекции. «Сталин, — 
писал Владимир Ильич, — слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в 
среде и в общениях между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности 
генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с 
этого поста…»
     И напротив, Ленин подчеркивал выдающиеся качества Троцкого, правда всецело 
признавая его недостатки. Так что, по крайней мере в этом вопросе, коммунисты 
не учли пожелания Ленина, проявив тем самым некоторую неверность покойному: 
Троцкий был предан анафеме, а Сталин пришел к власти.
     Очень взволнованный, даже обеспокоенный этими выводами, я принялся за 
изучение самой недавней истории партии, долго листал советскую прессу последних 
лет в надежде разобраться во всем. Помню, мне удалось установить следующее: 
зарождение культа личности Сталина относится к 1929 году — году его 
пятидесятилетия.
     Как раз тогда и стали появляться в газетах эпитеты вроде «гениальный», 
«великий вождь», «продолжатель дела Ленина», «непогрешимый кормчий». Те же, кто 
без конца прибегал к этим эпитетам в своих статьях, публикуемых в «Правде» и в 
«Известиях», еще в недавнем прошлом были руководителями оппозиции. Зиновьев, 
Каменев, Радек, Пятаков прямотаки соперничали друг с другом, восхваляя Сталина,
 дабы поскорее позабылась дерзость, с которой они осмеливались противиться ему. 
В 1929 году в партии уже не существовало фракций. Оппозиция потерпела поражение,
 однако ее руководители все еще занимали ответственные посты. Бухарин был 
главным редактором «Известий»; Радек стал одним из ведущих публицистов и 
советником Сталина по вопросам внешней политики.
     В партии вспыхнула тяжелая эпидемия двуличия. При Ленине политическая 
жизнь в большевистской партии всегда была оживленной, бурной. На съездах, на 
пленумах и различных совещаниях в Центральном Комитете все выступавшие 
откровенно высказывали все, что думали. Такие демократические столкновения 
мнений, подчас довольно резкие, только сплачивали партию и укрепляли ее 
жизнеспособность. С момента утверждения Сталиным своей власти над партийным 
аппаратом даже старые большевики уже больше не осмеливались возражать против 
его решений или просто обсуждать их. Одни молчали, и сердце их обливалось 
кровью, другие отходили от активной политической жизни. Хуже того, многие 
товарищи публично поддерживали Сталина, хотя в глубине души не соглашались с 
ним. Это отвратительное двуличие нарастало в партии, как снежный ком, и 
ускоряло процесс «внутренней деморализации».
     Вот и приходилось выбирать между официальным положением или даже личной 
безопасностью, с одной стороны, и революционной совестью — с другой. Многие 
попросту молчали, гнули спины и смирялись. Высказать свое мнение на 
какуюнибудь злободневную тему подчас было равнозначно проявлению личной 
смелости. Говорить с открытым сердцем можно было только с надежными друзьями, 
да и то не всегда! А при других собеседниках приходилось снова и снова 
повторять официальные славословия, публикуемые в «Правде».
     Начиная с 1930 года в партийном руководстве остались лишь те, кто 
неизменно и безоговорочно соглашался со Сталиным по любому вопросу, даже в 
случаях, когда казалось вполне нормальным или даже желательным сопоставить 
различные точки зрения. Исключения бывали весьма редкими: некоторые 
руководители из когорты старых большевиков, которым было невмоготу видеть, как 
партия Ленина превращается в какойто религиозный орден19, порой набирались 
смелости сказать «нет». К ним относятся Ломинадзе и Луначарский…
     Ломинадзе покончил с собой в 1935 году. Так же поступил и Орджоникидзе, 
старый друг Сталина, который в 1937 году, после обыска, проведенного НКВД в его 
кабинете, добровольно ушел из жизни. Он было попытался заявить Сталину протест 
и позвонил ему по телефону, но тот круто оборвал его:
     — Они имеют право! Они имеют все права, и у тебя, и где угодно!
     До 1930 года Луначарский еще заступался за репрессированных интеллигентов.