ВАСИЛИЙ ПИПЧУК 
     
ЗАПИСКИ РАЗВЕДЧИКА
     
     
ОТ АВТОРА
     
     Передо мной лежат фронтовые тетради и альбом с вырезками из военных газет, 
давно уже ставшие реликвиями.
     Смотрю на них и вижу не листки тетрадей и газет, пожелтевших от времени, а 
объятые огнем военную дорогу, деревни и села Белгородщины и Украины, слышу не 
шелест страниц, а грохот боя: захлебывающиеся автоматные очереди, резкие 
выхлопы пушек, рев сотрясающих землю танков, пикирующих самолетов. Закрыв глаза,
 слышу в этом кромешном аду сражения стоны бойцов, предсмертные крики.
     Та дорога была дальней и суровой. Сколько жизней она унесла, сколько 
отняла близких и дорогих нашему сердцу друзей и товарищей по оружию!
     Тогда я, как и мои безусые сверстники, оказался свидетелем и участником 
грандиозного сражения, название которому – Курская дуга. В тот суровый 1943 год,
 8 июля, по распоряжению Ставки Верховного Главнокомандования наша 5я 
гвардейская армия перешла из резервного (Степного) фронта в Воронежский и 
заняла оборону на линии реки Псел.
     Путь наш лежал на Прохоровку. 12 июля здесь и принял я свое боевое 
крещение. Не утихая, шесть дней длились бои. Гитлеровцам удалось вклиниться в 
глубь нашей обороны. Фашистская пехота, поддерживаемая лавиной танков и 
самоходных орудий, пыталась через Обоянь прорваться к Курску. Но фашисты 
просчитались. Стойко и мужественно сражались советские бойцы. Сдерживая натиск 
гитлеровцев, они наносили им смелые и беспощадные удары.
     И вот наступил переломный момент. Войска Воронежского и Степного фронтов 
перешли в наступление. Преследуя противника, их ударная группировка к 24 июля 
1943 года сосредоточилась севернее Белгорода и начала БелгородскоХарьковскую 
операцию. В течение пяти дней (с 3 по 7 августа) они окружили и уничтожили 
ТомаровскоБорисовскую группировку врага.
     В эти дни непрерывных схваток с гитлеровцами сбылась моя мечта – я стал 
разведчиком.
     Потом я воевал в Румынии, Венгрии, Чехословакии и Австрии. Много раз мне и 
моим товарищамразведчикам удавалось раскрывать замыслы врага, устраивать 
засады, совершать… А впрочем, об этом и расскажут мои фронтовые записки. В них 
– моя армейская юность, обыкновенная работа разведчиков, которых война не раз 
бросала на смерть и на подвиги.
     
     Старая военная дорога!
     Я иду и думаю о тех,
     Что в цветы упали или в снег…
     Что в цветы упали или в снег…
     И лежат в степях и на отрогах .
     В. Труханов
     
     
ПЕРВЫЙ ПОИСК
     
     Курская дуга…
     Тянулась она на много километров от Белгорода, огибая Курск, до Орла.
     Много дней шли бои, стонала русская земля. Горело все, что могло гореть, а 
бойцы наши стояли насмерть, своей дерзкой стойкостью изматывали силы врага.
     Но всему бывает предел. Бои под Прохоровкой стихли. На нейтральной полосе 
все замерло. Жизнь продолжалась только в окопах.
     Над степью иногда взлетают ракеты; Они льют злой мертвенный свет. Кажется, 
что все изуродованное боем движется на меня в струях горячего июльского воздуха.

     Перед поиском разведчику полагается спать, но только какой же тут сон? В 
такую ночь хочется думать и вспоминать. Но выдать себя, показать, что делается 
у меня на душе, нельзя: неловко перед товарищами.
     Я сижу у входа в блиндаж и вспоминаю. Вчера я получил письмо из далекого 
Казахстана. Сквозь написанные материнской рукой строчки я вижу залитые солнцем 
хлопковые поля, зеленые сады и седые вершины гор, сверкающие реки, людей – моих 
друзей, близких и – просто людей.
     Мне не удалось ответить на письмо матери. Случилось так, что нас сразу с 
марша бросили в бой, а сейчас уже ночь. Ночь перед первым поиском.
     Степь как будто затаилась, и небо опускается. Отсветы ракет ложатся на 
кромки туч, и сердце почемуто замирает. Падают первые тяжелые капли дождя.
     Мысленно я все еще пишу ответное письмо матери, но в то же время думаю о 
другом: первый поиск и – дождь. Разве это возможно?
     Ктото останавливается рядом и кладет руку на мое плечо. Это старший нашей 
поисковой группы, сержант Юсупов, крепкий, красивый парень, молодой, но уже 
бывалый разведчик. Мы молчим и слушаем, как еще далеко в степи гудит дождь. Гул 
приближается, нарастает; нас хлещут струи воды, а Юсупов спокойно говорит:
     – Время. Поехали.
     Наша полуторка ушла в темноту. Фар, конечно, не зажигали. «Российский 
вездеход» несколько раз сползал со скользкой, разъезженной дороги в кювет. 
Хлюпая в грязи, мы подкладывали под колеса снопы необмолоченной пшеницы, а 
потом, надрываясь, выталкивали машину на дорогу, чтобы через сотню метров 
повторить все сначала.
     Когда мы наконец добуксовали до штаба, дождь перестал. И нас сразу, не 
спрашивая документов, провели в штаб дивизии: здесь хорошо знали и Владимира 
Юсупова, и напористого, с мягкими серыми глазами и тихим голосом Николая 
Шолохова, и порывистого, атлетического сложения весельчака Ивана Федотова.
     Меня в штабе не знали, но и я вошел вместе со всеми, все еще не веря, что 
вот так, сразу, попаду к самому большому в моем представлении начальнику. До 
этого я единственный раз в жизни встречался с командиром полка гвардии майором 
Билаоновым.
     Случилось это так. Наш взвод автоматчиков бросили на левый фланг полка с 
задачей: на случай фланговой контратаки немцев встретить их внезапным огнем.
     Окапываясь на первом в моей жизни поле боя, я, как учили меня в пехотном 
училище, не только ковырял сухую, прогорклую землю, но и все время наблюдал за 
окружающим.
     Впереди стояли разбитые танки, пушки, чернели обгоревшие воронки среди уже 
скошенных хлебов. И вдруг мне показалось, что прямо на нас движется несколько 
снопов хлеба. Я не поверил себе и, смахнув нот, стал протирать глаза. Но снопы 
всетаки двигались.
     Я доложил командиру отделения, тот – взводному. Офицер решил:
     – Спокойно, не подавать вида, что заметили. Подпустим поближе – и залпом. 
Так и сделали.
     – Залпом, пли!
     Автоматы сработали без задержки. Немцы бросились врассыпную. Командир 
взвода приказал:
     – Взвод, вперед! Взять пленного!
     Пробегая мимо убитых и раненых, я заметил, что один из немцев не успел 
сбросить с себя сноп и ползет к чадящему, подожженному термитным снарядом танку.
 Ябросился на немца, но всетаки подумал: ну вот, сейчас конец. Я маленького 
роста, а он – здоровенного. Но немец перепугался больше меня. Он сразу обмяк и 
даже не пытался сопротивляться. Даже помощь подоспевших товарищей не 
потребовалась.
     После этого случая меня вызвал командир полка. Он, погладил щеточку черных 
усов и сказал:
     – Хвалю за наблюдательность. Знаешь, кого взял?
     – Никак нет!
     – Вы напоролись на немецкую разведку, и ты взял доброго «языка». – Он 
немного помолчал и добавил: – Быть тебе разведчиком.
     И вот я стою в штабе дивизии. Полковник Василевский командир дивизии, 
только что вернулся из корпуса. Накинув на плечи шинель, он прохаживался по 
комнате и курил. Начальник штаба и другие офицеры склонились. над картой, 
адъютант командира чистил плащнакидку, телефонист сидел на снарядном ящике в 
углу и непрерывно продувал трубку.
     Полковник взял стул от стола и подсел к нам. Это был плотный человек с 
седыми висками, добрыми запавшими глазами, к которым, густо сбегались морщинки. 
Василевский внимательно выслушал план предстоящего поиска, сделал несколько 
уточнений и, зная цену времени разведчика, суховато спросил:
     – Значит, готовы действовать?
     – Так точно! – за всех ответил сержант. Теперь, кажется, можно было бы и 
идти… Полковник поднялся. Вскочили и мы. Василевский стал поочередно, молча, 
пожимать всем руки. Когда остановился около меня, отрывисто спросил:
     – Раньше в поиск ходили?
     Я опять растерялся, замялся и, краснея, протянул:
     – Нет.
     Но тут же испугался, что меня могут отставить от поиска, а то и выгнать из 
разведки, и потому твердо, четко добавил:
     – Но приказ готов выполнить.
     Полковник Василевский усмехнулся, но больше ничего не сказал.
     Наша поисковая группа выдвинулась на исходный рубежв боевое охранение 
полка. На переднем крае то слева, то справа погромыхивало. Противник 
попрежнему «вешал» ракеты над нейтральной полосой, прошивал ночную темноту 
трассирующими пулеметными очередями.
     Сержант Юсупов еще раз, но уже на местности, словно разбивая ее на 
маленькие участки, уточнил задачи разведчиков, проверил, как они знают и, 
главное, понимают свой маневр. Ответы удовлетворили старшего, и он, проверив 
снаряжение разведчиков, махнул рукой:
     – Тронулись.
     Перевалив бруствер полукольцевой траншеи, мы цепочкой двинулись к немецкой 
стороне.
     Теперь для нас началась новая, скрытая жизнь. Нам нельзя было идти ни в 
рост, ни согнувшись, можно было только ползти. Ползти тихо, легко, не издавая 
ни малейшего шума.
     Внезапно справа, совсем близко, раздался резкий металлический щелчок, а 
потом простучал пулемет. Тоненько подвывая, пули прошли в стороне.
     «Это смена пулеметчиков, – подумал я. – Проверили замок оружия. Точно 
соблюдают время смены».
     Сержант вытянул руку вперед и вправо, шепотом сказал:
     – Туда.
     Перекатываясь, разведчики сползли в неглубокую лощину, пересекающую 
нейтральную полосу наискосок. Долго лежали, присматриваясь и прислушиваясь, 
восстанавливая сбитое дыхание.
     Вокруг – развороченная земля. Впереди – вырванные колья с остатками 
колючей проволоки. Это следы вчерашнего боя. Левая и правая группы прикрытия 
расползаются по сторонам и немедленно занимают выгодную оборону в воронках. 
Группа захвата начинает движение и проползает в брешь проволочного заграждения.
     Я ползу впереди сержанта. Через меня он подает команды условными знаками. 
Не успел я перевалить минную воронку и подтянуть ногу, как услыхал резкий стук 
в подошву сапога. Это сигнал «Стой!»
     Прижимаясь к земле и тихо раздвигая руками стерню, я осторожно чуть 
подтянул тело вперед и замер. Замерла и вся цепочка. Ко мне подполз сержант. 
Дышал он спокойно и размеренно – вот что значит тренировка, привычка. Пока он 
осматривался, я старался наладить дыхание.
     – Блиндаж! – тихо произнес Юсупов, показывая на холмик земли.
     И тут полоснула частая очередь, а в воздухе повисла ракета. От нее по 
земле ползли резкие тени. Ракета стремительно приближалась, ослепляя и вызывая 
желание поглубже втиснуться в землю. Она сделала полукруг над нами, а потом, 
шипя, коснулась земли прямо у ног Шолохова, вспыхнула последний раз и погасла. 
Навалился мрак.
     Юсупов, как и я, рукавом маскхалата вытер пот со лба, улыбнулся и шепнул 
мне на ухо:
     – Все в порядке. Не заметили. А потом подтолкнул:
     – Вперед!
     Наконец все четверо, вся группа захвата, у цели. Принимаем боевой порядок. 
Шолохов и я – на флангах, Юсупов и Федотов – в центре.
     Затаив дыхание, лежим у бруствера вражеской траншеи, прямо под носом у 
немцев.
     Впереди нас, за изгибом траншеи, виднеется холмий| блиндажа. Он аккуратно 
обложен дерном. От него в разные стороны тянутся два узких, глубоких хода 
сообщения.
     Правее холмика, недалеко от входа в блиндаж, стоит пулемет с вытянутым 
прямо на нас хоботом. Это он минуту назад стлал над нами очереди трассирующих 
пуль. А сейчас он молчит, видимо, его хозяин ушел в блиндаж:
     Подползаем чуть ближе. Сквозь узкую щель двери в траншею сочится полоска 
света, доносятся голоса и даже смех.
     Похоже, нас и в самом деле не заметили.
     Сержант пристально посмотрел на нас и тихо подал команду:
     – Шолохов! На блиндаже закрыть дымоход и взять под наблюдение ход 
сообщения. Пипчук, наблюдать за траншеей, идущей от блиндажа. Федотов – за 
мной! Мы выскочили изза бруствера и бросились вперед. Юсупов рванул дверь и 
вместе с Федотовым ворвался в блиндаж. Я залег над траншеей и не видел, что 
произошло в блиндаже. Но, как потом выяснилось, ребятам пришлось трудновато.
     … Свет фонаря «летучая мышь» на мгновение ослепил разведчиков, Юсупов 
отскочил влево. Немцев оказалось четверо, а разведчиков – только двое. И это 
неравенство на какуюто долю секунды ввергло сержанта в оцепенение. «Их четверо,
 а нас двое. А стрелять нельзя – провал операции».
     Под пристальным взглядом холодных, решительных глаз Юсупова, под черным 
отверстием пистолетного дула, немцы, ошеломленные внезапностью, начали 
поднимать вверх руки. Тут бы их и взять, но что делать с четырьмя? Нужен один 
«язык».
     И это колебание наших разведчиков, наверно, уловили немцы. Они начали 
понимать, что с ними произошло: их застали врасплох в собственном блиндаже, на 
собственном переднем крае обороны, и всего лишь – двое русских.
     Худощавый, выше других немец покосился на открытую дверь. В блиндаж больше 
никто не входил. Двое уже вошедших не стреляют, тогда немец истошно завопил:
     – Pyccl Фойер!
     За столом никто не пошевелился. И только один немец, щупленький, 
небольшого роста, сидевший спиной к Юсупову, как мышь, юркнул под стол, к той 
стене, на которой висело оружие. И вдруг сержанта охватило жуткое чувство: «Где 
Федотов?» Ему потемуто показалось, что Федотов не успел заскочить в блиндаж 
вместе с ним.
     А Федотов, пятясь вправо от стола, уже заслонил оружие. Хитрость щуплого 
немца не удалась. Прикладом автомата Федотов прикончил его. Юсупов так же 
рассчитался со вторым.
     Осталось двое – худощавый, высокий, и сутулый, в очках. Они теперь 
догадались, что русские стрелять не собираются. Высокий сделал рывок, раздался 
треск. Разбитое стекло «летучей мыши» и звон. Блиндаж окутала темнота. В 
воздухе поплыл запах керосина. Немцы бро. сились на разведчиков. Завязалась 
борьба…
     Темнота в блиндаже встревожила меня. Сердце сжалось так, что хотелось 
вскочить и броситься на помощь ребятам. Ведь они были так близко. Я слышал шум 
борьбы. Помочь? Но ведь у меня своя задача, и от точного выполнения ее зависит 
успех операции, жизнь всех нас.
     … В этот момент, как я узнал потом, Юсупов рывком сбросил с себя 
повиснувшего на нем сутулого немца и вогнал ему в грудь нож. Худощавый получил 
удар автоматом, упал на нары и застонал. Юсупов вынул изза пазухи маскхалата 
карманный фонарик и его лучом разыскал в темноте лицо последнего фашиста.
     – Ваня, взять живым!
     Но тут немец круто развернулся и упал с нар, а потом юркнул в сторону. Он 
напряг все свои силы, но рывка к висевшему на стене оружию не получилось. 
Теперь оружие прикрыл Юсупов. Немец понял бесполезность сопротивления. Он сразу 
ослабел и стал жалок. Разведчики быстро связали ему руки и с кляпом во рту 
вытолкнули из блиндажа.
     Можно было отходить, но тут случилось то, чего в эту секунду мы не ожидали.
 По траншее к блиндажу ктото шел. Уверенные, твердые шаги приближались.
     Мы притаились, прижались к стенкам траншеи. Мысль работала быстро. Не 
дождавшись решения командира, я, теперь уж и не помню как, очутился у немецкого 
пулемета, нажал на спусковой крючок и дал длинную очередь вдоль «нейтралки». Но 
всетаки успел подумать, что стрелять нужно так, чтобы не задеть разведчиков из 
группы прикрытия.
     – Гут, – донеслось до меня сквозь треск пулемета, и я увидел, как темная 
фигура повернулась и скрылась за изгибом траншеи. Проверяющий оборону, видимо, 
был удовлетворен: пулеметчики не спят. Дел у него было много, и он пошел 
проверять другой участок.
     Когда шаги немца затихли, у нас на душе повеселело.
     Покинув траншею, разведчики с «языком» устремились к своим. Зашуршала 
стерня. Тихонько звякнула колючая проволока на кольях. Потом все стихло.
     Я попрежнему оставался на месте, у немецкого пулемета. Теперь я, 
восемнадцатилетний парнишка, в одиночку стал группой прикрытия. Передвинув 
автомат, выполз на бруствер и лег на живот – так лучше наблюдать за траншеей.
     Все было тихо. Но тишина могла насторожить противника, и я дал еще одну 
короткую очередь. Гдето справа мне ответил треск автоматов, а потом и ручных 
пулеметов. Может быть, проверяющий поставил в пример своим солдатам мою 
«бдительность».
     Прошло пять, семь минут относительной тишины на передовой. «Немцы 
угомонились», подумал я и, сняв затвор с пулемета, пополз, а потом, согнувшись,
 побежал догонять разведчиков. Очень не терпелось соединиться со своими.
     И тут надо мной, словно на парашюте, повисла одна, вторая, а потом и 
третья ракета. Стало светло, как днем, и до чертиков страшно. Я упал на землю.
     Напрягая глаза, разыскиваю своих. Впереди замечаю воронку. Рывок – и там! 
Но тут же, освещенный молочнобелыми ракетами, я, вероятно, был замечен 
противником. Над головой пронеслась первая очередь, потом вторая. Только и 
слышу свист пуль. Изо всех сил прижимаюсь к земле и начинаю гадать – заметили 
нас или не заметили? И если заметили, то кто в этом виноват? Может быть, я? 
Может быть, не следовало бежать? Хоть и согнувшись, но ведь я всетаки бежал. 
Может быть, лучше было бы ползти?
     Впереди меня мелькнула темная фигура, скрылась. «Федотов!» – догадался я. 
Метрах в десяти от меня он свалил с плеч немца и своим телом прикрыл его, и я 
сразу понял Федотова – сейчас «язык» дороже всего на свете. Разведчик готов 
отдать за него свою жизнь. В нем сейчас весь смысл нелегкой нашей работы.
     Но тут в воздухе расцвела красная ракета. Это сигнал пулеметчикам, 
артиллеристам, пехоте, минометчикам прикрыть наш отход. Сразу же впереди 
застрочили автоматы, залпом ударила батарея. Воздух над головой стал плотным и 
звенящим.
     Мы, использовав мгновенную заминку немцев, стремительным броском 
преодолели уже расширенную брешь в проволочном заграждении и ввалились в свои 
траншеи.
     Пока сержант докладывал начальнику разведки о выполнении задания, солдаты 
рассматривали немца. Худощавый, высокий, он стоял неподвижно и безмолвно, потом 
хрипло, порусски, произнес:
     – Гитлер не карош. Гитлер капут.
     – Все вы теперь поете одну песенку, – буркнул Федотов, развязал пленному 
руки и принялся обыскивать. Немец был покорный и жалкий.
     – Ээ! – заинтересованно протянул разведчик, рассматривая документы. – 
Птичка попалась приличная. Что надо! – И обратился к немцу: – Значит, 
оберлейтенант?
     – Я, – кивнул тот.
     Переступая через ящики изпод патронов, в траншее показались начальник 
разведки Боровиков и Юсупов. Федотов повернулся и быстро пошел им навстречу.
     – Товарищ майор, вот его документы. – Разведчик протянул бумажник и 
радостно выпалил:
     – Оберлейтенант!
     Майор долго и придирчиво, как будто Федотов пытался сбыть ему залежалый 
товар, рассматривал документы и фотографии, потом тоже радостно улыбнулся и 
почти крикнул:
     – Молодцы!
     Но тут же опять обрел свою собранность и сказал:
     Разведчики почувствовали прилив новой, веселой энергии. Словно рукой сняло 
усталость. Возбужденные успехом поиска, мы привычной цепочкой двинулись к своей 
видавшей виды полуторке.
     Рассветало. В расстилающейся синеватой дымке чадила «нейтралка». Откудато 
издалека донеслась глухая пулеметная дробь, прерываемая уханьем мин.
     
РАЗВЕДЧИКУ НАДО УЧИТЬСЯ
     
     Саманная, крытая соломой, с четырьмя маленькими окошками хата, к которой 
подкатила наша полуторка, стояла на окраине села. Здесь, поближе к передовой, 
предстояло жить разведроте: ведь она всегда должна быть под рукой у 
командования.
     Едва ребята нашего взвода спрыгнули с машины, нас окружили разведчики:
     – Молодцы, хлопцы!
     – Вам повезло.
     – Даете фрицам прикурить!
     Все мы радовались такой теплой встрече, радовалась и вся наша рота: ведь 
наша удачаобщая удача. Героем дня был Владимир Юсупов, и разведчики невольно 
вспоминали, что они знали о Юсупове.
     … У дверей Артемовского военкомата толпились шахтеры – шла запись 
добровольцев в армию. К столу подошел шофер шахты Савелий Юсупов, а вслед за 
нимего сын Владимир. Когда юноша увидел, что на отца заполнена последняя графа 
в списках, он произнес нарочитым басом:
     – Пишите меня.
     Старший лейтенант вюднял голову, внимательно посмотрел усталыми глазами па 
подростка и спросил:
     – Сколько тебе лет? – Шестнадцать, – вместо сына ответил Савелий.
     – Иди, малыш, домой. Тут пока и без тебя обойдется. Надо будет – сами 
позовем.
     – Какой я вам малыш? – вспылил Владимир. – Не запишете – не надо. Все 
равно убегу на фронт. Честное слово, убегу.
     На четвертый день Юсупов добился своего и уехал на фронт. Его зачислили в 
одну из частей Краснознаменного Балтийского флота – учеником 
механикаторпедиста подводной лодки. Три месяца учил его старшина первой статьи 
Пушкаренко. Отлично учил.
     В середине сентября по рации передали, что в пятнадцати километрах от 
Кронштадта курсируют четыре вражеских катера. Перед экипажем лодки поставлена 
задача – принять бой с немцами.
     Недолго разгуливали катера по морю. Три из них были потоплены торпедами, 
четвертый – поврежден. Во время этого боя Владимир работал помощником у 
Пушкаренко. Вел он себя в бою спокойно, все его движения были расчетливы, умелы.
 Старшина похвалил молодого моряка за усердие и отвагу.
     Потом часть матросов, с которыми служил Юсупов, направили воевать на сушу. 
Пошел и доброволец Юсупов.
     Строевому командиру после первых же боев понравилась смелость морского 
юнги. Владимира направили в войсковую разведку, а потом присвоили звание 
сержанта.
     Подчиненные Юсупова знали одну его черту: он относился к учебным занятиям 
так же серьезно, как и к выполнению боевых заданий.
     Появился командир роты капитан Овсюк и приказал Егору Близниченко, 
помощнику командира первого взвода:
     – Стройте роту.
     – Рота, становись! – крикнул Близниченко. Рота построилась. Капитан встал 
на левом фланге и подал команду:
     – Поисковая группа сержанта Юсупова, два шага вперед – марш!
     Строй роты всколыхнулся. Мы покинули свои места и, сделав два шага вперед, 
развернулись «кругом», лицом к товарищам. Они стояли серьезные и напряженные – 
ведь из строя обычно вызывают или поругать, или поблагодарить. Иногда – дать 
задание.
     Капитан подошел поближе к разведчикам, закончил:
     – За успешное проведение поиска объявляю вам, товарищи, благодарность. 
Всех представляю к награде.
     – Служим Советскому Союзу! – стройно и громко выдохнули разведчики.
     Стоял знойный полдень. На небе – ни облачка. Жаркий неподвижный воздух 
давил грудь. Тело наливалось свинцовой тяжестью.
     Группа разведчиков во главе с Юсуповым прибыла на передний край. Владимир, 
расстегнув ворот гимнастерки, посмотрел на меня, а затем остановил свой взгляд 
на разведчике Сиреневе, только на днях переведенном к нам из стрелковой роты.
     – Проведем разведку наблюдением, – тихо, а потому както подчеркнуто 
строго сказал сержант. Потом взял в руки часы и скомандовал:
     – Сиренев, вести наблюдение за противником в секторе ветряная мельница – 
заводская труба. О результатах докладывать через каждьге пять минут.
     Разведчик встрепенулся, тут же упер локти в бруствер и прильнул к окулярам 
бинокля.
     – Отставить! – поморщился Юсупов и обратился к нам: – Какая ошибка 
допущена?
     Все молчали. Сержант взял у Сиренева бинокль, из бумаги сделал козырек, 
укрепил его над окулярами.
     – Понятно? – спросил он.
     Нет, нам это было непонятно, и потому мы молчали.
     – Козырек нужен для того, чтобы на окулярах бинокля не отражались лучи 
солнца. Вот как раз по таким солнечным зайчикам, блесткам, вспышкам и ловят 
наблюдателей, снайперов, артиллерийских разведчиков со стереотрубами. Нам это 
ни к чему… – усмехнулся Юсупов и, передав свои часы Сиреневу, сказал:
     – Нука, засекай время, смотри! – А сам стремительно припал к брустверу, 
замаскировался и стал докладывать: – В заданном мне секторе вижу: над 
бруствером второй траншей дымки. Нет… облачка пыли. Вровень с бруствером 
пошевелилась серия мышиная кепка… Блеснула лопатка… – И к Сиреневу: – Какой 
Вывод?
     Я смотрел на новичка и видел в нем себя: лицо у Сиренева покраснело и 
лоснилось от пота. Разведчик посмотрел мне в глаза, надеясь на подсказку, но я 
и сам еще не решил задачи и потому только ковырял сапогом дно траншеи.
     – Вывод такой, – оживился Сиренев. – Немцы углубляют запасную траншею.
     – Верно! – И тут же уточняющий вопрос: – Почему немец снял каску?
     – Так ведь жарко.
     – Нет, – возразил сержант. – Это означает, что перед нами стоит уже 
воевавшая часть. Солдаты в ней стреляные. Они понимают, когда нужна каска, а 
когда можно обойтись и без нее. Но этого мало. из полученных во время 
наблюдения данных можно сделать и другой вывод.
     – Какой?
     – А такой, что обед у противника бывает не раньше двух часов дня. И если 
солдаты работают в траншее в такую жару, да еще перед самым обедом, – значит, 
начальство с них требует крепко. А вот почему? Кто ответит?
     Ну что могли ответить мы, молодые ребята, новоиспеченные разведчики?
     – А потому, – сказал Юсупов, – что на этом участ" ке действовала поисковая 
группа из первого взвода. Она сделала две вылазки и без результата. Так как вы 
думаете – насторожит это противника или нет?
     – Факт, насторожит.
     – Тото, – коротко протянул Юсупов. – И пусть даже у Близниченко неудача, 
а всетаки он дело сделал: заставил немцев бояться, работать в жару. А вот 
почему была неудача – это вопрос. Кто знает?
     – Немцы ловушку устроили, – сказал ктото из ребят.
     – Самую настоящую, – подтвердил Юсупов. – Кто ее обнаружит?
     Бинокль ходил из рук в руки. Каждый старался отличиться. А тут еще 
подзадоривал сержант:
     – Помните, что и мы можем нарваться на такую же. Это наше с вами счастье, 
что первый взвод обнаружил ловушку. А нам нужно научиться обнаруживать такие 
ловушки без крови.
     Мы помалкивали, до боли в глазах всматривались в оборону врага.
     – Нашел! – доложил сибиряк Иван Супрунов. – «Колючка» протянута низко, на 
уровне бруствера, на фоне рыжеватого отвала траншеи.
     – Ваше решение? – тут же спросил сержант.
     – Продолжать изучать оборону немцев, их повадки.
     – Почему? Ведь все ясно… как будто.
     – Ну так что? А разве враг дурак? Может быть, он еще чтонибудь придумает 
– вон как укрепляет оборону.
     Учеба продолжалась не только днем, но и ночью. Успехи, достигнутые в ходе 
этой нелегкой, но увлекательной выучки, немедленно ставились на службу делу.
     После занятий на переднем крае наши разведчики сделали вылазку в 
«нейтралку». Лежа в большой воронке, еще не отдышавшись после перебежек под 
прочесывающим огнем, Юсупов остался верен себе. Раз он очутился на новом месте, 
он обязан был его разведать. Да, таков закон разведчика – всегда, везде, во 
всех случаях смотреть, замечать, сопоставлять и таким путем добывать информацию 
– разведданные.
     Сориентировавшись, Юсупов включил карманный фонарик и осмотрел дно и 
склоны воронки. Признаться, мне стало не по себена середине «ничейной» полосы, 
ночью, командир зажигает фонарь. Ведь заметят!
     И только через несколько секунд я понял, что Юсупов сориентировался 
правильно – ведь мало того, что воронка была глубокой, она еще и окружена, как 
высоким бруствером, вывороченной землей. А рефлектор юсуповского фонарика имел 
козырек, и, значит, свет не распространялся вверх: заметить его противник не 
мог. Все оказалось правильным.
     Свет фонарика осветил четкий отпечаток чьихто следов. На душе сразу стало 
муторно – ктото побывал здесь до нас. Но кто?
     – Нука, – обратился Юсупов к тому же Сиреневу. – Что ты скажешь?
     Разведчик посмотрел на сержанта с недоумением и пожал плечами. Что 
сказать? Что следы наших сапог? Или, наоборот, врага? Но ведь днем мы были на 
переднем крае и к воронке никто не ползал, ни наши, ни враги.
     Нет, не только Сиренев, но и все остальные ничего определенного сказать не 
могли. А Юсупов направил луч фонарика на след и настойчиво требовал ответа:
     – Да ты посмотри. Это же прямо фотография. Читай ее.
     Сиренев жался и не мог ничего сказать. А Юсупов добивался своего: новичок 
должен стать настоящим разведчиком. Он должен уметь видеть и думать. И командир 
предложил:
     – Наступи рядом.
     Разведчик вжал свой сапог рядом со следом.
     – Ну, а теперь смотри, есть разница или нет? – спросил он.
     Некоторое время Сиренев молча рассматривал отпечаток своего сапога. 
Наконец обрадовался и шепнул:
     – Есть!
     – Нет, ты уж докладывай: в чем разница? – настойчиво требовал сержант.
     – Фасонистей моего… поуже.
     – Эх, разведчик, разведчик, у тебя все еще нет наблюдательности. Разве 
здесь дело в том, что тот сапог фасонистый, поуже твоего? Смотри, это же самый 
настоящий немецкий след. На подошве – гвозди. Этото видишь? На нашей обуви 
гвозди встречаются редко. Но главное даже не в этом. Главное вот в чем. – 
Юсупов ткнул пальцем в углубление каблука, а затем в отпечаток подметки. – 
Видишь, насколько глубже вдавился каблук;
     Это потому, что каблук у немцев высокий, а мы таких не носим…
     Юсупов неожиданно замолк и задумался. Мы считали, что он разыскивает новые 
дополнительные приметы немецкого следа. А он погасил фонарик и неожиданно для 
всех сказал:
     – Здесь хорошо устроить засаду.
     Наверное, о своих соображениях Владимир Юсупов доложил командиру роты и 
тот нашел их стоящими, потому что в следующую ночь мы, проутюжив метров сто 
пятьдесят «нейтралки», парами рассредоточились с трех сторон воронки и 
затаились.
     Догадка Юсупова о том, что в воронке бывают фашисты, подтвердилась. Один 
из гитлеровцев выполз на нейтральную полосу и скрылся в снарядной воронке. 
Ровно через пять Минут оттуда взлетела ракета: еще через пять минут раздался 
слабый выстрел и опять взлетела ракета, освещая наш передний край. А мы лежали, 
ждали и наблюдали: выяснилось, что немецракетчик делал пятнадцатиминутный 
перерыв на ужин – ровно в десять часов вечера.
     Теперь был уточнен план засады и отобраны ее участники. Командир нашей 
роты выделил в засаду ребят из обоих взводов, в том числи – обоих командиров, и 
на следующую ночь мы снова выползли на нейтральную полосу.
     Ракетчик, как всякий немец, был точен. В темноте он скрылся в воронке. (Мы 
так и не поняли, почему немец не заметил, что в воронке побывали чужие. Ведь 
хотя мы и уничтожили свои следы, но внимательный наблюдатель всетаки должен 
был насторожиться А немец был точен, но, видно, ненаблюдателен.) Ровно через 
пять минут взлетела первая ракета. Мы начали окружать воронку.
     Ко времени ужина разведчики подползли еще ближе к воронке. Делать захват 
вызвались Близниченко и Супрунов. Двое других, с Юсуповым во главе, 
обеспечивали операцию. Как только последние искры ракеты, пущенной гитлеровцем 
перед ужином, поглотились темнотой, в воронку свалились два «гостя». Не успел 
фашист «пригласить» разведчиков к ужину, как уже полз, подгоняемый автоматом, к 
нашему переднему краю.
     «Ужин» ракетчика затянулся. Через час в стане гитлеровцев начался 
переполох; ведь ракеты не взлетали. По нашему переднему краю немцы открыли 
яростный огонь. Но было уже поздно. Ракетчик сидел в штабе дивизии перед 
майором Боровиковым и давал ему показания.
     Позже наша «дивизионка» в передовой статье «Ломай сопротивление врага!» 
писала: «Если ты разведчик, будь смел и отважен, как прославленные воины 
Супрунов, Близниченко, Пипчук! Смотри. в оба, детально изучай систему вражеской 
обороны, своевременно разгадывай замыслы противника».
     Читать эти слова нам было приятно. Ведь мыто знали, что за этим стоит 
многое – и прежде всего настоящая боевая дружба.
     
ЛИЦОМ К ЛИЦУ
     
     Дивизия готовилась к наступлению. Предстояли упорные бои. Немцы, как 
показал взятый нами оберлейтенант, начали оттягивать основные силы с 
переднего края на заранее укрепленные позиции в район Томаровки – крупного 
опорного пункта обороны противника.
     Новый командир нашей роты разведчиков капитан Неботов и начальник разведки 
майор Боровиков по карте изучали места предстоящих дальних поисков и наконец 
приняли решение.
     – Вот сюда выйти всей группе, – сказал майор Боровиков, быстро проводя 
карандашом вдоль дороги. – Здесь устроить засаду.
     Это всегда очень просто – «выйти сюда». А до этого самого «сюда», до этой 
точки на карте, несколько линий окопов, заграждений, минных полей. И, конечно, 
огонь с обеих. сторон, и враг – хитрый, осторожный и умный. Но как ни странно, 
об этом думаешь как о само собой разумеющемся, как рабочий думает о 
сопротивлении материала… Ясно, что для изготовления вещи нужно потрудиться, но 
как? Вот в чем вопрос. Что нужно, чтобы сделать задуманную вещь?
     Разведчикам предстояло ночью перейти оборону и оседлать в тылу немцев 
дорогу Обоянь – Томаровка. Когда немецкие части начнут отступать, открыть огонь 
и создать у них панику, видимость окружения.
     Чтобы выполнить эту задачу, кажется, предусмотрено было все, вплоть до 
мелочей. Капитан Неботов не раз выводил разведчиков на местность, подобную той, 
на которой предстояло действовать. В ходе тренировок каждый разведчик точно 
узнал свою задачу и место в бою.
     Боровикову и Неботову оставалось определить, где перейти линию фронта. 
Нужно очень точно установить место перехода – от того, с чем встретится группа 
разведчиков, зависит очень многое. Заметит противник разведчиков – операция 
сорвана.
     – Есть идея, товарищ майор, – наконец сказал капитан Неботов.
     – Слушаю.
     – А что, если мы используем показания пленного? Ведь оберлейтенант 
подробно рассказывал нам о замаскированных «тиграх» и самоходных артиллерийских 
уста новках, указал их позиции. Он же говорил о вероятном стыке между немецкими 
частями в лощине, пересекающей нейтральную полосу. А лощина эта уходит в глубь 
немецкой обороны…
     И чем подробнее капитан повторял показания пленного офицера, тем 
сосредоточеннее становилось лицо начальника разведки.
     – Мысль правильная… – решил Боровиков. – На ней и остановимся.
     … Августовский вечер выдался тихим. Парило, как перед грозой. Над 
«нейтралкой», прижимаясь к земле, тянулись длинные, рваные космы черного дыма, 
в горячем воздухе плыл запах солярки и жженого металла.
     В наступающих сумерках уже трудно было различить мелкие ориентиры. Неботов 
с разведчиками остановился, долго всматривался в поросшую кустарником лощину.
     Вдруг издалека с пронзительным свистом пронеслись трассирующие пули. Потом 
прошипела, словно вспарывая небо, ракета. Озарив окружающее холодным светом, 
она осветила всю лощину. Неожиданную помощь немецкого ракетчика можно было 
использовать.
     Можно… Это мне стало ясно потом. А тогда я лишь с ужасом подумал: 
обнаружили! Разве можно верить гитлеровцам? Да еще оберлейтенанту.
     Боясь пошевелиться, чтобы не выдать себя, я только покосился по сторонам и 
вскоре понял, что в данном случае обстановку можно и нужно использовать с 
пользой для дела.
     Близниченко, Сиренев, Супрунов тоже лежали не шевелясь, напряженно 
вглядываясь вперед. Ракета, спускаясь на парашютике, лила свой безжалостный 
свет. Резкие тени медленно передвигались, и стало понятно, что никакой 
наблюдатель не сумеет разобраться в их сумятице. Воронки, кусты, разбитое, 
брошенное снаряжение и оружие, неубранные трупы – и среди всего этого приникшие 
к бурьяну разведчики. На душе стало спокойней.
     Справа и слева, на отлогих склонах лощины, зияли концы траншей – стык 
между немецкими частями. Оберлейтенант не врал.
     Капитан Неботов отполз немного в сторону, а потом вперед и остановился. 
Перед ним вырисовывалась спираль Бруно. Капитан жестом подозвал разведчиков. 
Когда старшие групп подползли к нему, Неботов показал в сторону спирали и тихо 
приказал:
     – В обход.
     Разведчики, разделившись на две группы, поползли вдоль колючих колец 
спирали. Одну из групп возглавил капитан. Вместе с ним пошли Федотов, Супрунов, 
Сиренев и другие.
     Через, час поисковая партия миновала передний край. Впереди виднелись два 
черных холма. Если верить показаниям пленного – это огневые позиции стоявших на 
прямой наводке «тигров». Но почему они не стреляют?
     Подползли поближе.
     – Ну, как? – спросил капитан у своего помощника Близниченко.
     – Думаю, что немцы смотали удочки.
     – Надо проверить.
     Проверили. Иточно. В земляных котлованах никаких «тигров» и «фердинандов» 
уже не было. Валялись только стреляные гильзы. Видимо, пленный прав: немцы 
действительно отходят.
     – Вперед! скомандовал капитан.
     Разведчики поползли вперед двумя цепочками. Быстро преодолели вторую 
траншею и успокоились – немцев, пожалуй, и в самом деле нет.
     Но вот справа роща, о которой пленный не сказал ни слова. А тайн для 
разведчика быть не должно. Неторопливо, часто осматриваясь и прислушиваясь, мы 
осторожно вступили в рощу. Пахнуло прохладой и покоем. Захотелось передохнуть. 
Но неожиданно в отстоявшемся пахучем воздухе раздалась четкая команда:
     – Фойер!
     Через секунду послышался засасывающий звук, вспыхнули огни, осветив стволы 
деревьев. Это ударила немецкая, минометная батарея.
     Теперь уже никому не хотелось отдыхать. Все ждали команды – разгромить 
ничего не подозревающую батарею, которая вела огонь по нашим товарищам. 
Наверное, мы смогли бы сделать это, но… Но у нас была другая задача, и обе 
цепочки ящерицами заскользили в траве/и выбрались из рощи.
     Повернули влево, проползли еще немного, и лощинка кончилась. Капитан 
оглянулся: скупые, короткие очереди автоматов слышались далеко позади. 
Взлетевшие в небо ракеты больше не освещали цепочки разведчиков, вытянувшиеся 
вдоль дороги. Неботов посмотрел на часы: 3.00. До начала наступления дивизии 
оставалось два часа. Разведчики, плотно сдвинувшись вокруг капитана, дали ему 
возможность сориентироваться по карте, которую Неботов осветил зеленым лучом 
фонаря.
     Не поднимаясь, капитан засунул карту за пазуху, взял в руку пистолет и 
приказал Сиреневу:
     – Передай Близниченко: продвинуться вперед еще метров восемьсот и ждать 
приказа.
     Сиренев, проутюжив животом дорогу поперек, быстро вернулся. Все в порядке. 
Команда капитана передана. Еще один бросок – и группа капитана достигла насыпи. 
Это и был перекресток дорог – место засады.
     Стало чуть посветлее. Впереди, за насыпью, вырисовывалось село.
     Капитан Неботов с Федотовым и Супруновым пробрались на окраину села и 
уточнили обстановку: во многих избах находились немцы. Гдето на улице натужно 
урчали танки. Можно было предположить, что немцы разогревают машины, готовясь 
уходить дальше, на запад. Но предположение для разведчика – не утеха. С немалым 
трудом Неботов с бойцами пробрался к крайним домикам. По улице прошло несколько 
групп гитлеровцев. Подслушивание дало точный ответ: фашисты отступают.
     Сколько теперь осталось до наступления дивизии? Капитан снова посмотрел на 
часы: почти час.
     – Пора уходить, – шепотом сказал он, и разведчики вернулись к перекрестку.
     Осмотрелись. Недалеко от дороги чернел стог сена. В нем, вырыв глубокую 
яму, капитан расположил своп наблюдательный пункт. Радист развернул рацию. В 
это время разведчики заняли позиции с двух сторон от перекрестка дорог. Неботов 
доложил командованию о готовности к выполнению приказа. Вскоре радист принял 
ответную радиограмму: «Ваша задача прежняя. Ждите…»
     Все окопались и тщательно замаскировались. А по дороге то и дело 
проносились машины, танки, мотоциклы.
     И, что странно, ехали они в большинстве своем к фронту.
     И капитан Неботов, и ребята начали волноваться: а вдруг немцы будут 
отступать по другой дороге? Вдруг все их приготовления только отвлекающие – 
ведь они мастера на обман. Мы будем сидеть в засаде, а они незамеченными 
ускользнут от удара. Время тянулось медленно. Нервы у всех напряжены до предела.

     Но вот на востоке сначала по всему горизонту заполыхали розоватые молнии, 
а затем до перекрестка долетели, как радостный весенний гром, протяжные 
перекаты артиллерийской канонады.
     Не знаю, как кто, а я как впился в дорожное полотно, так и не отрывал от 
него взгляда. Все казалось, что упущу, просмотрю чтото очень важное, решающее. 
А тут еще по радио прилетело предупреждение: «Будьте наготове…»
     – Держись, ребята, – передал по цепочке капитан.
     Ведь, кажется, ничего особенного не было в этих словах командира, а как 
они укрепили и подняли дух, мобилизовали, собрали воедино силы солдат.
     А потом был сигнал наблюдателя: по дороге движется большая колонна машин и 
повозок. И в это же время из деревни стал доноситься все нарастающий шум. 
Сомнений не было – фашисты начинали отход. Теперь – не прозевать, задержать 
врага и не дать ему уйти, оторваться от главных сил наступающей дивизии.
     Капитан Неботов в последний раз прополз по нашим позициям, подбадривая и 
проверяя, как мы устроились по правую сторону дороги, в густом бурьяне.
     Он уже собирался вернуться к своему стогу сена, как ктото громко шепнул:
     – Смотрите, смотрите, что это? Не заметили ли они нас, гады?
     На какуюто долю секунды нас охватило оцепенение. Все замерли и, ничего не 
понимая, смотрели на перекресток. Там, на виду у всех, остановился гитлеровский 
мотоцикл с коляской. Немцы покопошились около него, а затем облили горючим и 
подожгли. Яркий столб пламени озарил все вокруг. Первые гитлеровские машины 
отступающей колонны задержались у горящего мотоцикла.
     До сих пор я не могу понять, кто и зачем поджег мотоцикл. Если это были 
немцы, то зачем они жгли маши ну на перекрестке, на виду подходящей колонны, 
которая могла помочь, спасти машину? А может быть, это сыли советские 
разведчики из других групп, которые на свой страх и риск решили задержать 
отступление противника, бензиновым костром указать своим частям место 
перекрестка? Наиболее вероятно, что на мотоцикле драпали перепуганные 
наступлением гитлеровцы и, увидев надвигающуюся в сумерках колонну, решили, что 
их настигают советские войска, и попытались несколько их задержать.
     … Мотоцикл горел, а из остановившихся машин выскакивали фашисты и бежали к 
перекрестку выяснить обстановку.
     – Вас ист лос? – то и дело доносилось до нас. У перекрестка создалась 
пробка.
     – Теперь настало наше время, – сказал капитан. И тут же раздалась его 
команда: – По фашистам – огонь!
     Застучали ручные пулеметы разведчиков. В такт им отозвались скороговоркой 
автоматы. На дорогу полетели ручные и противотанковые гранаты. Ливень огня 
ошеломил гитлеровцев. Они выскакивали из машин и с перепугу бежали навстречу 
своей гибели – прямо под огонь разведчиков.
     Две машины пытались свернуть с дороги и проскочить вперед по целине. 
Целясь в кабины, разведчики Сиренев, Близниченко и Неботов ударили залпами 
сначала по одной машине, а затем – по другой. Машины остановились. Немцы 
соскакивали с них и бежали в поле.
     Бой разведчиков с отступающими фашистами все нарастал. Капитан приказал:
     – Близниченко! Прикрыть левый фланг. Оказывается, немцы попытались 
навалиться на горстку разведчиков, охранявших рацию у стога сена.
     Близниченко и несколько его разведчиков бросились на выручку товарищам. 
Завязалась рукопашная. Уже полегло много немцев. Один фашист, на плечах 
которого навьючены ранец, противогаз, мешок и еще какоето барахло, уже 
наставил автомат на Близниченко, но Федотов ударом приклада свалил его. Не 
успел Федотов сбить очередью еще одного немца, как услышал:
     – Шнель! Шнель! – На фоне светлосинего неба он увидел три немецких каски.
     – Егор! Помогай! – крикнул Федотов Близниченкс Тот резко повернулся, 
увидев крадущихся с тыла гитлеровцев, нажал на спусковой крючок. Автомат веером 
рассыпал очереди. В эту же секунду Федотов метнул гранату.
     Теперь радисту как будто ничего не угрожало. Зажатые между двумя группами 
разведчиков, перепуганные гитлеровцы наконец нащупали лазейку и помчались в 
степь. На дороге осталось сорок догорающих машин и сотни три раненых и убитых 
гитлеровцев. В нашей поисковой партии потери были незначительные.
     Вскоре мы соединились с передовыми частями дивизии и тут же получили новый 
приказ: войти в соприкосновение с противником, определить рубежи, на которые он 
отходит, силы, прикрывающие его отход.
     Выполняя приказ, мы двинулись на запад.
     Впереди была Украина.
     
КАК ВЫПОЛНЯЮТСЯ ПРИКАЗЫ
     
     Дивизия с боями вырывала у немцев пядь за пядью родной земли. Уже позади 
станция и село Томаровка, где противник оставил целыми и невредимыми армейские 
склады. С ходу заняв город Золочев, наши части продолжали преследовать 
гитлеровцев, отступающих к Ворскле.
     Тут и там виднелись еще горячие пепелища сожженных немцами хат. И хотя 
нетнет да громыхнет за околицей взрыв снаряда дальнобойного фашистского орудия 
или просвистит в небе «мессер», но радостно возбужденные жители уже выбирались 
из подвалов и щелей, где укрывались от бомбежки и обстрела, и бросались к 
бойцам. Ребятишки, осмелев, щупали наши звездочки, оружие. Девчата давали 
адреса, просили писать и «дюже бить поганого гитлерюгу». А старики, осмотрев 
автоматы, довольно тянули:
     – Добре! Так вот яки вы стали, браты наши!
     И хотя все наперебой приглашали отдохнуть, мы не могли задерживаться.
     Иные думают, что в наступлении разведчику куда легче, чем в обороне. Те, 
кто так думает, не правы. Враг был коварен. Отступая, немцы всячески стремились 
ввэсти в заблуждение наши войска и тем самым обеспечить отход своим главным 
силам на выгодные позиции. А разведывание их каверз ложилось на плечи 
разведчиков. Мы преследовали гитлеровцев днем и ночью. А одна такая ночь 
запомнилась навсегда.
     Ветер, дующий в сторону немцев, заставлял идти осторожно, часто 
останавливаться и прислушиваться. Казалось бы, наши шаги беззвучны: под ногами 
почти не шуршала трава, не треснул ни один сучок. И всетаки, откуда ни 
возьмись, небо сразу прорезали несколько ракет и, описав в кромешной темноте 
ночи дуги, осветили местность.
     Мгновение – и справа взметнулся черный земляной столб, подсвеченный снизу 
огненными языками. Затем – второй, третий… Со свистом пронеслись осколки. В 
этот терзающий душу снарядный вой вплелись близкий истошный, захлебывающийся 
стук немецких автоматов и треск пулеметов.
     Мы прижались к земле и, выждав, пока погаснут ракеты, рывком бросились в 
овражек – нам казалось, что осколки и пули там нас не достанут. Над головой 
неприятно зашумела трава. Лежишь в ней и ловишь ухом каждый звук. Выстрел. 
Шумит снаряд. Вот он пролетел над головой, и на душе отлегло: перелет. Снова 
выстрел. Снаряд падает ближе, всех осыпает землей. И тут же третий взрыв, самый 
страшный. Он оказался нашим.
     Землю затрясло, как в лихорадке. Овражек заволокло дымом. Протирая от пыли 
глаза, я заметил человека с автоматом в руках. Он поднялся во весь рост, 
качнулся и, сделав дватри шага, упал. «Юсупов!» – подумал я, хотел вскочить, 
но рядом опять ударили снаряды.
     Очнулся я уже в воронке. Пахло гарью. Надо мной висел черный, как деготь, 
кусок неба. Гдето справа и слева погромыхивали орудия, заглушая автоматную и 
пулеметную трескотню, поднятую немцами впереди, метрах в трехстах.
     Шорох травы заставил вздрогнуть, мобилизовать себя. Рядом ктото полз. 
Преодолевая боль в правом плече, я потянулся к затвору автомата, но тут из 
темноты послышался голос. Я узнал Ивана Федотова. И тут же подумал: «А что с 
остальными?» И эта тревога за товарищей придала силы. Я выбрался изворонки и 
догнал Федотова. Уже вдвоем мы разыскали друзей…
     Мы подползли к краю глубокой воронки и услышали хриплое дыхание.
     – Володька, ты? – прошептал Федотов.
     – Он самый, – устало проговорил разведчик и… улыбнулся, как будто прося 
прощения за свою беспомощность. Потом он глубоко вдохнул свежего воздуха и 
спросил:
     – А где Ваня и Саша?
     – Погибли, Володя, погибли. Вот что только и нашел. – Федотов изза пазухи 
маскхалата вынул пилотку Ивана Шмелева и кисет Александра Абдуллина.
     Юсупову сразу стало хуже.
     – Пить, пить… – послышался его еле уловимый шепот.
     Федотов снял с ремня флягу и, приподняв голову сержанта, поднес к его 
пересохшим губам. Владимир пил жадно и много, а когда утолил жажду, открыл 
глаза и долго смотрел на нас, как бы соображая, как же все это случилось… 
Вспомнил вчерашний день, когда командир дивизии вызвал его в штаб и приказал – 
преследовать главные силы противника, захватить пленного, документы, выяснить 
истинное положение и намерения гитлеровцев…
     Приказ оставался невыполненным, и мы волновались. Наше волнение 
передавалось контуженому и раненому командиру. Он вдруг очень громко спросил:
     – Ребята, где мы?
     – Тише, Володя, тише.
     Едва успел Федотов договорить, как снова затарахтели пулеметы, загрохотали 
взрывы, над землей повисла завеса черного дыма. Мы осторожно положили на 
маскхалат обессиленного сержанта и тихо, чтобы не услышали немцы, поползли 
назад, к своим.
     Вот и насыпь. Остановились. Посмотрели вдоль шоссе. В густосерой мути 
утра показались люди, они прижимались к посадке, которая тянулась вдоль 
лоснящейся от утренней росы дороги. Это оказался наш дозор. Мы подали сигнал: 
«Внимание! Впереди немцы!» и передали добытые ценой жизни товарищей сведения о 
позиции врага. Стрелковые части дивизии развернулись и двинулись на сближение с 
гитлеровцами. Мимо нас пронеслись танки. Начался бой…
     Иван Федотов и я, став посередине дороги, остановили машину и отправили 
Юсупова в медсанбат. Жаль было расставаться с боевым товарищем, с которым 
делили опасности и лишения фронтовой жизни.
     Через час мы были уже в штабе дивизии. В этот ранний час здесь не спали 
только двое: полковник Василевский, склонившийся над картой, и начальник 
разведки майор Боровиков. Припухшие веки придавали его лицу сонное и злое 
выражение.
     Боровиков всю ночь ждал сведений от нашей поисковой группы. Потом услышал 
артналет и пошел к командиру дивизии доложить, что разведчиков, видимо, 
обнаружили гитлеровцы.
     И вот в штабе появились Федотов и я. По нашим усталым лицам было видно: 
чтото случилось.
     – Неудача? – сразу спросил полковник.
     – Заметил, гад… Обстрелял… Шмелев и Абдуллин убиты. Юсупов ранен, – 
выдавил Федотов.
     Полковник Василевский и майор Боровиков сняли фуражки. В хате, казалось, 
потолок стал ниже. Какуюто долю минуты все молчали, опустив глаза, потом 
Василевский закурил, глубоко затянулся, подошел к нам и сказал:
     – Трудно, знаю. А вести разведку необходимо. Сейчас стало известно, что 
дивизия будет переправляться через Ворсклу. Заранее отыскать брод – такова ваша 
задача.
     – Значит, в тыл к немцам? – спросил Федотов.
     – Да, от этого зависит успех наступления, – жестко сказал полковник. – А 
вы уже знаете большую часть дороги.
     Федотов посмотрел на меня и, словно прочитав в моих глазах свое мнение, 
спросил;
     – Разрешите действовать?
     Полковнику, как я заметил по его лицу, решительность Федотова понравилась, 
и он переспросил:
     – Как, как вы сказали?
     – Мы готовы действовать. – Разведчик подошел к карте. – Разрешите? – 
Полковник кивнул. – Вот проселочная дорога, пересекающая шоссе. Здесь 
гитлеровцы устроили засаду. Но…
     – Вот тото, что «но», – усмехнулся полковник. – Хвалю за храбрость и 
решительность. Однако двоим такая задача не под силу.
     В эту минуту в штаб вошел командир одного из наших взводов, лейтенант 
Стрельников, которого, оказывается, уже успел вызвать Василевский. Худощавый, 
со впалыми щеками, но всегда бодрый и подтянутый, лейтенант доложил о своем 
прибытии.
     – Прошу к столу. – Полковник сделал секундную паузу, а потом кивнул 
головой Федотову: – Продолжайте.
     – Я уже сказал, что немцы устроили сильную засаду, огневой заслон. Но и у 
этого заслона, как и у танка, есть уязвимые места. Мы их нащупали – это фланги 
и стыки. В этих местах найдутся лазейки к немцам в гости.
     Василевский подвинул карту к Стрельникову.
     – Ваше мнение, товарищ лейтенант?
     Лейтенант ответил не сразу. Разбираясь в нанесенной на карте обстановке, 
он старался запомнить ее и потом уже заговорил;
     – Не в лоб же идти, товарищ полковник… Раз фланги нащупаны – надо обходить 
фланги, Федотов и Пипчук будут проводниками.
     – Тогда уточним задачу. Возглавит группу лейтенант Стрельников. Необходимо 
пройти к Ворскле и разведать брод, годный для переправы танков и артиллерии. 
Действуйте. Времени мало.
     И мы опять ушли в тыл врага. Обогнув западную опушку леса, мы проскочили 
между двумя гитлеровскими полками, только что снявшимися с оборонительных 
позиций и выходившими на шоссе. Вскоре достигли безымянной пересохшей степной, 
с отлогими берегами речки, впадающей в Ворсклу, и по ее руслу достигли рощи.
     Здесь еще ощутимее потянуло дыханием осени. Деревья, осыпая листья, словно 
расступились, давая возможность далеко просматривать глубину рощи. Нас это не 
радовало: если видим мы, то видят и нас.
     Лейтенант Стрельников прислушался и, раздвинув густой кустарник, 
озабоченно буркнул:
     – Кажется, мы заимели неприятного соседа. Легкий ветерок доносил чьито 
голоса. Командир группы послал меня и Яковлева выяснить обстановку.
     Держа автоматы и гранаты наготове, мы тихопробирались к опушке, прячась за 
деревья. Голоса становились громче и громче. Наконец роща кончилась. Оказалось, 
что вдоль опушки проходила дорога и по ней двигалась большая колонна 
гитлеровцев с повозками. Они, вероятно, отходили к Ворскле. Но это – вероятно. 
А нам следовало знать это точно. Поэтому мы подползли к густому кустарнику и 
стали наблюдать за немцами. Неожиданно раздалась команда:
     – Хальт!
     – Неужели заметили? – прошептал Яковлев. Гитлеровский офицер, подавший 
команду «стой», махнул рукой вправо. Колонна рассыпалась и хлынула на опушку 
рощи. Гитлеровцы располагались на привал. «Вот положеньице, пронеслось в моей 
голове. – Критичнее некуда».
     Надо было возвращаться к своим. Но как? Встать и бежать? Нельзя! Трудность 
– не друг человеку, а тем более разведчику. Посоветовались и пришли к другому 
решению: только отползать. Ползти осторожно, так как немцы разбрелись по всей 
роще.
     И тут я допустил непростительную оплошность – задел маскхалатом за старый 
сухой сук. Он громко треснул. Я оглянулся и увидел в кустах здоровенного 
гитлеровца, который схватился за автомат. Мы притаились в Кустах. Немец, 
находившийся от нас шагах в пяти, подозрительно поглядел в нашу сторону, но с 
перепугу не закричал, а зашипел:
     – Партизанен! Русс?!
     Почти одновременно, заглушая его слова, застучала автоматная очередь. 
Немец прочесывал кустарник. Но сноп пуль, скосив ветки кустарника, врезался в 
землю.
     Гитлеровец, держа наготове автомат, испуганно водил глазами по сторонам.
     «Значит, нас не видит», – мелькнуло в голове. Я посмотрел на Яковлева. 
Лицо у него было серьезным, сосредоточенным. Я дернул его за рукав маскхалата:
     – Держись!
     Рыжеволосый, в мутнозеленой куртке, с пузатым ранцем за плечами, немец 
попрежнему шарил глазами по кустам. Лицо его побледнело от страха, на нем 
крупными каплями выступал пот.
     Секунда решила все. Прицеливаться было уже некогда. Я, пожав другу руку, – 
мол, что будет, то и будет, – в ярости выстрелил в немца. Фашист упал. Яковлев, 
привстав, бросил две гранаты в толпу фашистов. Мы дали еще по две очереди из 
автоматов по толпе и, воспользовавшись паникой, кинулись в глубину рощи.
     Гитлеровцы открыли бешеный огонь по кустам. Но нас там уже не было. Мы 
быстро бежали к своим. Вдруг я почувствовал, что правую руку сильно ожгло. 
Быстро прорезалась боль. Показалась кровь. «Ранен», – подумал я, и сразу мне 
захотелось пить. Но мы бежали и бежали к своим. Стрельба стихла, хотя одиночные 
шальные пули иногда падали у самых ног, ударяясь о стволы деревьев, как будто 
рядом стучал дятел.
     Мы доложили лейтенанту Стрельникову о результатах разведки. Посоветовались.
 Решили изменить маршрут движения, чтобы избежать встреч с немцами. Но я 
оказался помехой для разведчиков: рука болела все сильней. Стрельников осмотрел 
рану, наложил жгут и сказал:
     – Дело серьезное.
     Да я и сам чувствовал, что дело серьезное. Но что делать – не представлял. 
Мы ведь в тылу врага, помощи ждать неоткуда, а приказ должен быть выполнен во 
что быто ни стало. Решили, что мне надо гдето подождать два, от силы три дня, 
пока подойдут наши передовые части.
     Ох, как не хотелось расставаться с товарищами. Но что делать? Иного выхода 
не было. Я быстро слабел, рука набрякла, подташнивало. Я действительно 
становился обузой.
     К полуночи мы вышли на окраину хутора, километрах в двух от опушки леса. 
Оставили часового, несколько разведчиков, пригнувшись, осторожно подобрались к 
крайней хате. Окна наглухо закрыты ставнями. Света не видно.
     – Неужели никого нет? – тихо сказал лейтенант и осторожно нажал на дверь. 
Она оказалась закрытой изнутри.
     – Спят, – жестом показал Федотов, склонив голову на левое плечо, а сам 
тихонько, но настойчиво постучал в окошко.
     Несколько минут никто не отвечал. Потом в сенях послышались осторожные 
шаги, и женский голос спросил:
     – Кто там?
     В этом голосе мне почудилась тревога, но в то же время в нем были и нотки 
презрения к врагам, поэтому голос прозвучал както гордо. Лейтенант приник к 
щели в двери и прошептал:
     – Свои, мамаша. Откройте.
     Звякнул запор – железный ломик, и дверь растворилась. На пороге стояла 
пожилая женщина. Она хотела чтото сказать.
     – Тсс! – успел предупредить лейтенант. – Немцы в хуторе есть?
     Женщина, пристально рассматривая нас, молчала. А когда узнала, что мы – 
советские разведчики, от радости растерялась,
     – Сыночки мои, да как же вы так? Ведь кругом фашисты, дрожащим голосом 
заговорила она, вытирая слезы. – Только сейчас, ироды, ушли, забрали все. Да вы 
заходите, заходите.
     Разведчики переглянулись.
     – Медлить нельзя, – сказал им лейтенант и обратился к женщине: – Вот что, 
мамаша, нужно спрятать нашего товарища до прихода советских частей или до 
нашего возвращения. Сможете?
     Евдокия Петровна только всплеснула руками.
     – Да как же нельзя? Конечно, можно.
     Разведчики, попрощавшись со мной и хозяйкой, ушли.
     Евдокия Петровна устроила меня в погребе, укрыв всем тряпьем, что нашлось 
в ее хате, – хорошие вещи давно растащили немцы и полицейские.
     Нестерпимо ныла рана. Евдокия Петровна достала какихто трав и часто 
перевязывала рану. На второй день опухоль спала.
     Но на сердце все равно было тревожно. О себе както не думалось. Меня 
беспокоила судьба не только разведчиков, но и этой милой русской женщины, 
рисковавшей ради меня своей жизнью. Ведь кругом сновали немцы. Они часто 
заходили в хату, требуя от Евдокии Петровны то одно, то другое.
     А однажды в хату заскочил гитлеровец, схватил Евдокию Петровну за горло и 
заорал:
     – Руссиш баба! Партизанен ест? Евдокия Петровна, замахав руками, с мольбой 
прохрипела:
     – Какие партизаны? Нет у меня никого. Настойчивость фрица подсказала мне: 
ищут разведчиков. Едва я успел подумать об этом, как над головой послышался 
стук. Гитлеровец открыл крышку погреба и зажег фонарь. Луч света скользнул по 
сырым стенам. Затаив дыхание, я крепко сжал рукой пистолет, который ребята 
оставили мне для самообороны. Пальцы раненой руки притронулись к гранате. 
«Держись, разведчик! – успокаивал я себя. – Держись! В крайнем случае еще можно 
бороться».
     Немец не заметил ничего подозрительного и опять пристал к Евдокии 
Петровне:
     – Руссиш правда любиль? Молчать? Не корошо. Можейт быть капут.
     – Умоляю вас, господин. Не делайте этого. Пожалейте мою старость. Нет у 
меня никого.
     В это время открылась дверь хаты, и ктото испуганно крикнул:
     – Коммен зи!
     Что случилось? Неужели ребят схватили? Но тут из леса, окружающего хутор с 
двух сторон, донеслась перестрелка. И снова сомнения и терзания. Кто стреляет? 
Свои подошли или немцы прочесывают лес?
     Над погребоА! склонилась Евдокия Петровна.
     – Сынок, кажется, наши подходят. Держись, милый. И я держался. Держался 
трое суток, пока в хутор не ворвались наши танкисты с десантом.
     – Ну, как, разведчик, дела? – спросил один пехотинец, не раз видевший меня 
на передовой.
     – Как видишь, царапнуло.
     Командир танка засмеялся:
     – Ну и народ эти разведчики! – И тут же раскрыл планшет, глянул на карту, 
спросил: – Куда отходят немцы? Какие силы? Главный путь их отхода?..
     Я рассказал то, что знал от Евдокии Петровны. Ведь разведчик в любых 
условиях должен наблюдать, стремиться получить нужные сведения. Танковый десант 
на трех боевых машинах ринулся вперед.
     Я расцеловал Евдокию Петровну, и мы расстались – к хате подкатила 
санитарная машина. Нас, нескольких легкораненых, отправили в медсанбат. Оттуда 
– в госпиталь, в чудесный сосновый бор, что недалеко от станции Средний Икорец 
Воронежской области.
     … Дверь палаты открыта, и мне хорошо слышно, как старшинатанкист с 
обожженным лицом тихонько наигрывает на баяне и напевает нашу любимую фронтовую 
песню «Землянка».
     Бьется в тесной печурке огонь,
     На поленьях смола, как слеза…
     Томительно лежать в палате. Безделье терзает душу. Все мысли на фронте, с 
ребятами. Где они? Что с ними сейчас? И вот через месяц ко мне прилетело письмо 
с фронта. Писал мой дружок – Саша Первунин, молодой, ладный паренек.
     Храню эту весточку в своем дневнике до сих пор. Ее строки тогда обогрели 
мое сердце. Вот они:
     "Здравствуй, Вася!
     Получил твое письмо и очень обрадовался, что ты жив и здоров. Ты 
спрашиваешь, как прошла разведка? Отвечаю по порядку. До реки Ворскла мы дошли 
благополучно. Нашли брод. Дивизия переправилась на ту сторону.
     Вася, вспомни, ты мечтал побывать на хуторе Диканька. Не забыл 
гоголевского пасечника Рудого Панько? Так вот, знаменитый хутор брала наша 
дивизия. Не знаю точнота ли это Диканька, расспрашивать жителей не было 
времени, ибо немец драпает во весь дух, а нам, разведчикам, сам знаешь, не 
только отставать нельзя, но и вперед надо выскакивать.
     Пока все мы живы. Правда, во время переправы наступающих частей ранило еще 
одного разведчика, но что поделаешь – война.
     А приказ был выполнен. Привет от меня и всех разведчиков. Пиши. Саша".
     … На дворе шествовал декабрь. Меня выписали из госпиталя. Всю дорогу 
одолевала одна мысль: как попасть в свою разведроту, к своим 
друзьямоднополчанам. И какова была моя радость, когда в полку ко мне подошел 
офицер и сказал:
     – Ты стреляный воробей в ночных поисках. Нам такие нужны. Пойдешь в свою 
разведроту. – А где она, рота? не удержался я.
     – Прибудешь туда – узнаешь, – отрезал офицер. К вечеру мы прибыли в село 
Маровку, где находилась разведрота. В это время группа разведчиков готовилась к 
очередной вылазке в тыл к немцам. Изза русской печки вышел человек. До чего же 
знакомое лицо!
     – Владимир! Ты?
     Юсупов бросился ко мне, стиснул в объятьях.
     – Постой, – удивился я, глянув на его грудь. – Стало быть, ты герой… За 
что дали?
     – Потом, друг. – Владимир снял золотую звездочку Героя Советского Союза, 
поцеловал, завернул в бархатный лоскуток и протянул мне: – Береги. Вернусь 
живым «из гостей», обо всем поговорим. А сейчас некогда, сам видишь.
     
ОБЫКНОВЕННАЯ РАБОТА
     
     Зима на Украине в тот, 1944 год стояла неровная – то оттепели и 
появляющееся на синем небе солнце, то вдруг пролетит северный ветер и подымет 
пробирающую до костей вьюгу.
     Раньше такие капризы природы на разведчиков не действовали. Наоборот, они 
сопутствовали нашей удаче. А удача – это радость, которую, не испытав, не 
прочувствовав своим солдатским сердцем, до конца понять трудно. Но в эти дни у 
людей нашей разведроты настроение было отвратительное. В морозную январскую 
полночь, в свисте и вое метели, в нашу дружную семью пришла страшная весть. 
Ушедшая в тыл врага группа сержанта Ананьева с задания не вернулась. Погибли и, 
вероятно, страшной, мучительной смертью, великолепные молодые ребята. Фашисты 
пытали и мучили их безжалостно и изощренно.
     А тут еще неудача за неудачей: почти два месяца наша рота не может взять 
«языка». Комдив злится: он не знает, кто стоит перед нашей дивизией, не знает 
замыслов врага. Майор Боровиков почернел и стал раздражительным. О командире 
роты и говорить нечего. Капитан Неботов извелся, но себя не распускает, еще 
пытается защищать разведчиков от справедливого гнева начальства.
     Но нам попрежнему не везет. Ведь и мы такие же, как всегда, и делаем все, 
что в наших силах, а ничего не получается. Прямо наваждение какоето, да и 
только. Вот и сейчас, не раздеваясь, прямо в маскхалатах, сумерничают в комнате 
разведчики из группы Юсупова. Они опять вернулись из поиска без пленного, да 
еще потеряли убитым своего товарища.
     Заскрипев, широко распахнулась дверь и отвлекла меня от воспоминаний. В 
черном проеме появился разведчик с висящим на груди автоматом. Оглядев комнату, 
он крикнул:
     – Близниченко! Со всеми людьми на правый фланг второго батальона.
     Стрелковый полк, куда входил этот батальон, занимал оборону перед селом 
Компаниевкой. Его правый фланг кончался напротив квадратной рощи, опушку 
которой опоясывала немецкая траншея.
     Близниченко с разведчиками прибыл в батальон к четырем часам утра. Я стоял 
среди своих ребят и думал: какая все же великая сила приказ. Команда – и люди 
готовы к бою. Вот и сейчас они все как один готовы выполнить любое задание. У 
всех подвешены к поясным ремням финки и гранаты, за спины закинуты автоматы с 
дисками.
     Справа из темноты донеслись сначала скрип снега, а потом негромко слова 
команды:
     – Глаза и уши – к командиру!
     Мы вскочили в траншею. К нам, освещая циферблат часов зеленым лучом фонаря,
 подошел капитан Неботов. Стройный, всегда подтянутый, худощавый, он был 
сосредоточен. По его хмурому взгляду мы догадались! предстоит серьезное задание.

     – Пришлось вызвать срочно, капитан жадно затянулся цигаркой. – Против кас 
действует новая немецкая дивизия, а ее силы, огневые точки до сих пор 
неизвестны. Поэтому, решено: провести разведку боем. Наша задача: изучить 
позицию врага, выявить ее уязвимые места, по возможности взять «языка». 
Действуем со стрелковой ротой. Ясно?
     – Так точно, товарищ капитан, – ответил Близниченко.
     – Через полчаса выходим на исходный рубеж, – добавил Неботов.
     Время подошло быстро. Мы начали продвигаться по нейтральной полосе, 
ориентируясь на левый угол квадратной рощи. В операции кроме нас участвуют, 
конечно, и артиллеристы. Они приготовились в любое время прикрыть нас. Но 
сейчас это преждевременно. Мы стремимся как можно быстрее подползти к позициям 
гитлеровцев. Ползем то попластунски, то на четвереньках, до крови натирая 
колени.
     Ползти оставалось недалеко. Над нейтральной полосой нависла мертвая, 
скованная морозом тишина. И нам она казалась подозрительной. Но вот ее нарушили 
стрелки: слева захлопали винтовочные выстрелы. Это – начало операции.
     И сейчас же передний край немцев задышал огнем – траекториями и целыми 
пучками светящихся трассирующих пуль. Откудато изза квадратной рощи и деревни 
Федосеевки ударили фашистские орудия, завыли шестиствольные минометы. Грохнули 
первые взрывы.
     – За мной! – крикнул Близниченко, и разведчики очутились в воронках. Я 
лежу рядом с Егором. Осторожно поднимаем из воронки головы.
     «Нейтралка» осветилась сплошным светом: над нами вист ракеты, и мы хорошо 
видим немецкую траншею и суетящихся в ней гитлеровцев. Но бросок в траншею 
сделать не удалось: не успели. Град свинца прижал разведчиков и стрелков к 
земле. Мороз заползал под маскхалаты.
     – Наблюдать за противником, – приказал Близниченко. – Точно засекать 
огневые точки.
     Перед глазами попрежнему ярко и четко вырисовывалась упруго дышащая огнем,
 местами изломанная линия переднего края немцев. Мы отмечаем огневые точки и 
тут же, по цепочке, передаем все, Что заметили, Близниченко. Он торопливо 
наносит наши данные на крупномасштабную карту. Мы уже не чувствуем холода. Так 
бывает всегда, когда сам понимаешь: дело, которое ты делаешь, – нужное и 
делается оно хорошо и правильно. Мы засекаем все новые и новые огневые точки 
врага, а Близниченко передает наши сведения по телефону в тыл. И вдруг – 
громкий голос Шолохова:
     – Егор, смотри, вон разрыв огневой ленты.
     – Это стык, – утвердительно сказал Близниченко и придвинулся к телефонному 
аппарату. – Восемнадцатый? Правее рощи вижу стык. Что говорите?.. Ясно.
     Командир, положив трубку полевого телефона, внимательно осмотрел нас и 
тихо сказал:
     – Приказано во что бы то ни стало достать «языка».
     – Где его взять, – заворчал прижавшийся к снегу маленький, юркий, с 
монгольским прищуром глаз Карабердин. – «Языки» на нейтралке не валяются.
     – Там, в стыке, на фланге, – повторил Близниченко приказание Неботова и 
чуть улыбнулся. – Может, и завалялся…
     Мы начали выдвижение. Усталость брала свое. Двигаться страшно тяжело. 
Наконец добрались до ложбинки, поросшей мелким кустарником, заросли которого 
тянулись к роще. Прошло полчаса. Наша артиллерия усилила огонь. Небо над 
нейтральной полосой наполнилось клокотаньем, воем мин и снарядов. Снежный наст 
вокруг покрылся сплошными воронками.
     Чтобы не быть обнаруженными, мы старались проползать мимо черных плешин – 
воронок: ведь мы в белых халатах. Погода благоприятствовала нам: ветер дул в 
нашу сторону. Мы выбрались на кукурузное поле и прислушались. И вдруг – ветер 
донес скрип снега и чейто голос. Напрягаем зрение и слух.
     Кругом темнота, ничего не видно: поземка сечет глаза. Влево от нас 
попрежнему идет бой. А что здесь? Западня, ловушка? Почему молчат немцы 
справа?
     – Выжидают, проклятые, – сказал ктото из разведчиков.
     – Поспешных выводов не делать, – предупредил Близниченко. – Усилить 
наблюдение.
     Скрип снега слышался все отчетливее. Стало понятно: люди идут со стороны 
квадратной рощи. Но сколько их и кто они? Немцы или наши стрелки, прорвавшие 
оборону? Неясность сковала инициативу Близниченко, мешала правильно и быстро 
принять решение.
     – Ребята! – встревоженно шепнул Карабердин. – Смотрите, мы лежим на минном 
поле.
     Осторожно прощупывая вокруг себя снег, я посмотрел в сторону, куда 
Карабердин указал рукой. Перед моими глазами в темноте вырисовывалась 
продолговатая дощечка с надписью: «Минен!»
     Боясь выдать себя, мы неподвижно лежали на снегу, затаив дыхание и ловя 
каждый звук. Вокруг нас изпод снега торчали кукурузные будылья. К ним 
привязаны тоненькие проволочки. Под тяжестью снега они натянулись до предела. 
Стоит комунибудь задеть проволочку – и прыгающая мина взлетит на воздух, 
взорвется и засыплет все вокруг сотнями шрапнельных пуль.
     Но разведчиков, как и саперов, сберегла осторожность. Каждый знал 
поговорку: сапер ошибается только один раз в жизни. Потому мы постарались не 
ошибиться: тут же освободили стерню от проволоки и подготовили проход для 
своего отхода.
     – Теперь понятно: немцы идут сюда, – сказал Близниченко. – Они проверяют 
мины.
     – На ловца и зверь бежит, – добавил Шолохов.
     – Но зверя, Коля, надо поймать… – Карабердин не договорил. Близниченко 
одернул его, прижал к земле. И туг заметил, что гитлеровцев было двое.
     Прозвучала, как всегда, немногословная, команда. Шолохов и Карабердин, 
слившись в предутренней мгле и наплывавшей дымке со снегом, подползли к немцам 
еще ближе. Те продолжали идти и разговаривать. Когда гитлеровцы поравнялись с 
притаившимися в снегу разведчиками, Шолохов и Карабердин стремительно вскочили. 
Прыжок вперед – и через минуту фашисты лежали у их ног с кляпами во ртах. А 
рядом стояли другие разведчики, и немцы уже не пытались сопротивляться.
     – Молодцы! – сказал Близниченко. – Мертвой хваткой взяли. Одним словом, 
здорово! Теперь – отход.
     И мы начали отходить. Сейчас стало веселее, но трудностей прибавилось 
вдвое. «Языки» вели себя беспокойно. Первый испуг прошел, и они пытались 
задержать нас, надеясь, что подоспеет подмога. Конечно, от них всегда можно 
избавиться, но… Но «языков» необходимо доставить живыми, а это не такто просто.

     Противник обстреливал нейтральную полосу. А когда мы дали красную ракету – 
сигнал отхода стрелкам – гитлеровцы всполошились и открыли бешеный огонь. От 
взрывов дрожала земля, противно выли осколки, бороздя снег. Грянуло сразу три 
взрыва, они угодили прямо в цепь отходящих стрелков. Донеслись стоны. Ктото 
звал на помощь. Наш санинструктор Илья Юдин подбежал к раненому и, оказав ему 
первую помощь, потащил товарища на себе. У самой нашей траншеи санинструктор 
остановился, и под тяжестью ноши его ноги подкосились. Но Илья не уронил 
раненого. Он осторожно опустил его на снег. Товарищи обступили бойца.
     Нейтральная полоса, изрытая воронками, еще дышала гарью. А я думал о Юдине.
 Разведчики любили его.
     – А, это ты, Илюша?.. Значит, все будет хорошо, – не раз слышал я от ребят.
 Он многим бойцам спас жизнь.
     Знали Илью и как смелого воина. Он был старше нас, с детства любил 
профессию учителя, но не стал им – помешала война. И здесь, на фронте, качества 
воспитателя у него проявились ощутимо, особенно когда Илья стал парторгом роты 
разведчиков.
     … Наша дивизия попрежнему прощупывала силы противника – вела бои местного 
значения. Полк Константинова продвинулся вперед, завязал бой. Немцы, чувствуя, 
что им не удержаться у оврага, отошли к небольшой высоте. Вскоре стало ясно: 
гитлеровцы. на ней заранее подготовили позицию, и сейчас в лоб их не возьмешь.
     Стрелки стали наступать по отлогим склонам высоты, покрытым глубоким 
снегом. Но и здесь противник просматривал все. Под градом пуль и снарядов наши 
залегли. Дальше продвинуться невозможно – мешал крупнокалиберный пулемет. Двух 
бойцов, пытавшихся уничтожить его, тут же срезало очередью.
     Тогда дивизионные артиллеристы выкатили на прямую наводку пушку и открыли 
огонь. Живого места, казалось, не осталось на склоне высоты. Нокак только 
пехотинцы поднялись для броска в атаку – снова ожил вражеский пулемет.
     – Подержика сумку, тихо попросил Юдин стоявшего рядом с ним разведчика, 
а сам схватил связку гранат и выскочил из окопа.
     Подвижный, как ящерица, Илья короткими веребежками добрался до пехотинцев.
 Он решил перехитрить вражеских пулеметчиков. Напружинившись, Илья сделал 
резкий бросок вперед, секундудве полежал, потом метнулся вправо, затем – 
влево. Его белый маскхалат растворился в снежном вихре. Но немцы заметили Юдина,
 полоснули по нему очередью. К счастью, разведчик уже был вне зоны обстрела – 
пули пролетали выше, над ним.
     – Кто этот смельчак? – спросил Константинов.
     – Юдин, наш парторг, товарищ командир полка, – ответил начальник разведки 
Боровиков.
     – Молодец!.. Настоящий коммунист!
     Мы с тревогой следили за своим товарищем. Скатившись в овраг, он 
попластунски добрался до кустарника, раздвинул иссеченные пулями ветки, 
посмотрел по сторонам, на какоето мгновение замер. Справа, в нескольких метрах,
 он заметил сероватый холмик, который остался невредимым на исковерканной 
вокруг земле. Изпод холмика, словно из черной пасти, торчало дуло пулемета. 
Над ним еще витал дымок, чуть повыше еле заметно поднимался пар.
     Теперь у разведчика не было сомнений, что это и есть тот дот, который 
мешает нашим стрелкам. Юдин крепче сжал центральную рукоятку связки гранат. 
Сделал стремительный рывок, привстал и бросил связку гранат прямо в амбразуру. 
Тут же вздыбилась земля, раздался страшной силы взрыв. Он послужил сигналом для 
возобновления захлебнувшейся было атаки.
     По оврагу разнеслось раскатистое «ура». Пехотинцы, словно снежный ураган, 
ворвались в окопы врага…
     Спустя пять дней разведчики уходили в поиск. Перевалив через бруствер 
траншеи, они один за другим скрывались в темноте. В эти минуты телефонист 
принял сообщение: войска 2го Украинского фронта овладели крупным промышленным 
центром Украины – городом Кировоградом.
     – Ура!.. – Юдин бросился обнимать бойцов в траншее. – Жаль, что наши 
ребята не знают об этом. Как бы эта новость помогла им в поиске… – И тут же сам 
скрылся за бруствером, быстро пополз по «нейтралке», туда, где «утюжили» снег 
разведчики. Поравнялся с командиром, и весть о победе теплом осела в душе 
каждого: «Наш фронт взял Кировоград! В Кировограде наши войска…»
     Таким Илья остался в моей памяти на всю жизнь: смелым, находчивым и 
душевным человеком. Слава о нашем парторге гремела по дивизии.
     Жаль только, что вскоре его не стало. Ранило товарища, Юдин бросился ему 
на помощь. Стал перевязывать и не успел. От тупого удара в грудь на минуту 
застыл, потом, как бы извиняясь за неосмотрительность, тихо, хрипловато 
выдохнул: «Прости, браток…»
     Мы похоронили Юдина со всеми почестями, как коммуниста, на которого каждый 
хотел быть похожим.
     Позже я написал заявление с просьбой принять меня в партию: «Я клянусь, 
что буду бесстрашным в бою с врагами нашей Родины, хочу идти в бой 
коммунистом…»
     Моя мечта осуществилась. Этот день остался в моей памяти счастливым и 
дорогим навсегда. Вручая партбилет, начальник политотдела дивизии Кунгуров 
сказал:
     – Помни, ты теперь коммунист…
     Он еще чтото говорил, а я думал об Илье. Он так умел бить врага, так 
любил Родину, так верил в победу, что эти качества передавались и нам.
     
     
***

     Наступили первые мартовские дни. Вражеская оборона южнее Кировограда, если 
смотреть на нее с воздуха, напоминала громадного удава. Ощетинившись колючей 
проволокой, минами, жерлами пушек, она изза каждого своего большого и 
маленького изгиба, бугорка, лощили извергала смертоносный огонь. И вот эта 
оборона немцев под натиском наших войск лопнула, как истлевшая нитка, сразу в 
нескольких местах. В одну пятикилометровую брешь устремились части нашей 
стрелковой дивизии. Наши разведчики шли за гитлеровцами днем и ночью и, вступая 
с ними в тесное соприкосновение, добывали для командования необходимые сведения.

     Но вот фашисты снова зацепились за выгодный рубеж – холмистую 
возвышенность. Оттуда они хорошо просматривали наши боевые порядки – наспех 
отрытые одиночные окопы, которые тут же заливала вода, стекающая с высот.
     Пехотинцы второго батальона после нескольких атак заняли первую траншею 
противника. Одна рота, развивая наступление, подошла к селу Приют.
     Надвигалась ночь. Наши разведчики вернулись из села.
     – Вот гад проклятый, – не вытерпев, выругался Сиренев. – Надо же дойти до 
такой мерзости. Разведчика обступили пехотинцы.
     – Понимаете, фрицы выселили из Приюта всех жителей, а дома заминировали. 
Встанешь на порог – взрыв! Дотронешься до любого предмета – опять взрыв! И 
думаете, что взрывается? Гранатометные патроны. И что обидно, Сашу Первунина 
ранило.
     – Сашу?! – не удержался я и смолк. Ведь Саша мой дружок.
     – Патрон разорвался прямо у ног, – уточнил Сиренев и, посмотрев на меня, 
успокоил: – Ничего. Выживет.
     … Наша разведрота после многодневных боев расположилась в селе Водяная, в 
двух километрах от переднего края. Мартовским слякотным утром нашего нового 
командира взвода лейтенанта Донского вызвали к начальнику разведки. Через час 
он вернулся и собрал нас.
     – Задача нам предстоит нелегкая. Сегодня ночью идем в тыл к фашистам. Мы 
должны связаться с партизанами из отряда Калашникова.
     Донской вынул из планшета карту, развернул, положил ее на стол.
     – Вот тут, на окраине села, живет семья одного из партизан. Нам надо 
получить там важные данные. Затем разведать расположение немцев на хуторе 
Коммуна. И последнеена обратном пути обязательно захватить «языка».
     И лейтенант, еще ниже склонясь над картой, начал объяснять нам маршрут 
движения.
     Весь день до боли в глазах мы наблюдали за передним краем гитлеровцев, за 
их поведением. Ночью сделали небольшую вылазку в расположение врага. А на 
следующий день, вечером, в траншее батальона собрались разведчики: спокойный и 
рассудительный Яковлев, сутуловатый, уверенный в своих действиях Котов, 
круглолицый, с медленной походкой Карпенко, наш лейтенант и я.
     Хорошо, когда идешь в тыл к фашистам под командой смелого офицера. 
Владимиру Донскому всего 22 года. До войны он окончил мукомольный техникум в 
Воро неже. На фронте своей храбростью, находчивостью и хладнокровием завоевал 
славу дерзкого боевого разведчика. И мы ему верим, как и он верит нам. Ведь он 
сам отбирал каждого из нас в свою группу.
     В одиннадцать часов вечера мы уже были на наблюдательном пункте командира 
батальона. Лейтенант еще раз проверил у каждого забинтованные в марлю автоматы, 
наличие индивидуальных пакетов, подгонку маскхалатов.
     – Неспокойно ведут себя гитлеровцы, – заметил командир батальона. – 
Особенно справа, за насыпью шоссейной дороги.
     – У них с нервами паршиво, – попытался ктото пошутить.
     – Нет, – перебил лейтенант, – Неправда, что враг слаб. Его беспокойство 
может не дать и нам покоя.
     Он смолк и, поправив гранаты на поясе, закурил. Сообщение командира 
батальона было неприятным, но изменять маршрут было поздно.
     – Пошли, – коротко сказал лейтенант и первым вышел из блиндажа.
     Падал мокрый снег. Доносились посвисты ветра в ветвях деревьев да чавканье 
грязи под ногами. Двигались цепью. Осторожно прошли свой передний край, 
миновали боевое охранение. Дальше траншей нет. Местность открытая. Прижимаясь к 
земле, мы ползем попластунски. В лицо бьет пороша. Видимости никакой. Это 
укрывает нас от немцев, но таит и неприятности – можно сбиться с маршрута.
     Подползаем к шоссе. Вспоминаются слова командира батальона. Он был прав. 
Только мы хотели перескочить шоссе, как всю окрестность, до этого погруженную в 
темноту, озарило белым молочным светом – в воздухе сразу вспыхнуло несколько 
ракет. Раздалась длинная дробь пулемета. Гдето впереди ухнуло, изза насыпи 
пронеслись пунктирные ленты трассирующих пуль. Присмотревшись к действиям 
беспокоящихся гитлеровцев, решили: похоже, что они стреляют наугад. И снова 
наступили тишина и кромешная темень.
     По одному переползаем шоссе. Согнувшись и озираясь, двигаемся короткими 
бросками. Идем час, другой. Метель постепенно прекращается, все четче 
вырисовываются окружающие предметы и местность. Немецкая передовая осталась 
позади.
     Перед нами, внизу, в беловатых клочьях утреннего тумана, стелющегося почти 
по земле, вырисовывались темносерые, крытые камышом хаты. Нас постепенно 
охватывает тревога: исчезает наше преимущество – темнота и туман.
     Во влажном воздухе послышалось пение петуха: на фронте оно было такой 
редкостью, что мы обрадовались.
     – Вот и доползли, – отрывисто сказал лейтенант и махнул рукой. – Ну, еще 
бросок!
     За плетнем – сад. Кажется, тот, который нам нужен. В развесистых яблонях 
белеет домик – наша надежда и укрытие. Но тут же в душу закрадывается сомнение: 
а вдруг там немцы? Перемахнув через поблекший от дождей и времени плетень, я 
вместе с ребятами осторожно пробираюсь к домику. Окружили его с разных сторон. 
Прислушались. Было тихо, только холодный ветер попрежнему свистел в ветвях 
сада, посреди которого, недалеко от крыльца, стоял деревянный столик. Он был 
таким неожиданным – мирным и добрым на войне, что я, честно говоря, смотрел 
именно на столик, а не на дом. Зато лейтенант Донской следил за крыльцом. Он 
махнул рукой, и мы подползли еще ближе к домику. На крыльце появилась женщина. 
Немного постояв, она вышла в сад. Наверное, она ждала нас.
     Лейтенант тихо окликнул ее и назвал пароль. Женщина, сняв с себя головной 
платок, ответила. Мы тихо вошли в дом, оставив двоих разведчиков во дворе.
     Донской начал расспрашивать женщину о гитлеровцах: сколько их, где стоят, 
где штаб, как связаться с партизанами. Хозяйка подробно рассказывала.
     – А наши хлопцы, партизаны, – с гордостью блеснула она карими глазами, – 
на днях разгромили фашистский обоз.
     Хозяйка сообщила, что ее муж – партизан, придет домой вечером. Рассказывая,
 она хлопотала по хозяйству, легко и быстро двигаясь по своему небольшому, но 
уютному домику.
     Всем нам хотелось поговорить с этой простой, с ласковым, словно поющим 
голосом, женщиной. Глядя на кее, ребята невольно вспоминали своих матерей, их 
нежность и заботливость, и от сердца отступали все тягости войны.
     – Ешьте, милые, ешьте, сынки, – слышался ее певучий голос. – Я вам еще 
молочка принесу.
     Лейтенант первым встал изза стола. Обдумывая сведения, полученные от 
хозяйки, он ходил по комнате. Потом, потушив папиросу, сказал:
     – На хутор Коммуна пойдут Яковлев и Пипчук. Оба переоденьтесь в 
гражданское.
     Слова командира снова вернули нас на войну и словно заново мобилизовали. 
Хозяйка достала одежду, и мы переоделись. Мне досталась высокая шапка, и когда 
я глянул в зеркало, то увидел в нем чужого человека, очень похожего на донского 
казака: скуластого и загорелого, с темным чубом. Почемуто стало помальчишески 
весело и легко.
     Через пятнадцать минут мы с Яковлевым и мальчикомпроводником (мы сразу 
прозвали его Кочубеем), лет двенадцати, шли полем к хутору. Чтобы не вызвать 
подозрения, мы тащили салазки, на которых было навалено всякое тряпье: дескать, 
пришли менять на продукты.
     С пистолетами за пазухой и гранатами в карманах мы пошли по хутору, 
заполненному гитлеровскими вояками, орудиями, и сразу заметили штаб. От нас 
требовалась большая выдержка и спокойствие. К счастью, нас никто не остановил. 
Гитлеровцам, повидимому, не было дела до «оборванных попрошаек» с грязными 
(заранее измазанными) лицами. А я, давно забыв, что похож на лихого казака, 
иногда радовался, что народился небольшого росточка, да еще и с мальчишеским 
лицом. С опаской посмотрел на Яковлева, но и он вполне мог сойти за старшего 
братишку нашего проводника. И тут мне стало понятно, почему лейтенант Донской 
послал в занятый немцами хутор именно нас.
     В село вернулись в полдень. Лейтенанта Донского и разведчиков в хате не 
было.
     Хозяйка обрадовалась нашему благополучному возвращению, тихо сказала:
     – Начальник приказал вам ожидать. – И передала записку командира.
     Вернулся Донской к вечеру. Часа через два явился и муж хозяйки. Партизан 
оказался плотным высоким мужчиной, с вьющимися седеющими волосами. Долго 
беседовал с ним лейтенант Донской, чтото записывал в блокнот своим, только 
одному ему известным шифром.
     – Не дам покоя гадам ни днем, ни ночью, – закончил партизан. – Тошно им 
стало. Прыгают, как рыба на горячей сковородке.
     Надвигалась ночь – сырая, прохладная. Попрощавшись, мы растворились в 
темноте. Путь предстоял нелегкий: надо было взять «языка» и вернуться к своим.
     Нам дали проводника – того же верткого парнишку в папахе, Кочубея, и мы 
двинулись к небольшому хутору, где, по партизанским данным, расположились пять 
гитлеровцев.
     Двенадцать часов ночи. Все шестеро ползем по липкой черной кашице, 
перемешанной со снегом. Остановившись метрах в пятнадцати от крайнего дома, 
услышали мерные шаги. Они то пропадают, то доносятся вновь.
     – Часовой, – прошептал лейтенант и жестом дал мне команду: – Убрать!
     Нащупав за пазухой пистолет, я заткнул за пояс гранату, сжал финку и 
пополз. Проходит несколько минут, и вдруг я чувствую – не вижу и не слышу, а 
именно чувствую – близость часового. Десять, пять, три метра до дома. Поднялся 
и стою за углом, сжав нож в правой руке.
     Что я думаю в этот момент? Не помню… точнее – помню не все. Был страх, но 
не за себя. Просто я боялся не выполнить приказ и сорвать операцию. И еще была 
незатухающая ненависть к гитлеровцам.
     Чавкающие шаги приближаются, фашист подходит к углу хаты. До хруста сжимаю 
нож в руке. Неимоверная сила, помноженная на ненависть, командует: вперед! И я 
совершаю прыжок. Глухой стон в ночи, чавканье грязи, собственное дыхание 
сливаются в единый гул – от напряжения стучит в висках.
     Я лежу пластом на земле, не двигаюсь, прислушиваюсь: все ли получилось 
удачно, не услышали ли немцы? Но кругом тишина. Через несколько минут подползли 
друзья, и мы оттащили, труп гитлеровца в сторону.
     Мы осторожно, на носках, чтобы не скрипели половицы, поднялись на крыльцо 
и вошли в сени. Лейтенант нащупал ручку двери и рванул ее на себя. Вскочили в 
комнату, держа автоматы на боевом взводе. На полу вповалку спали четверо 
гитлеровцев. Вокруг валялись их одежда и снаряжение: шинели, ранцы, ребристые 
коробки с противогазами, оружие. Один из фашистов почуял чтото неладное. Он 
приподнял голову открыл глаза и увидел нас. От ужаса глаза у него забегали. Он 
шевелил губами, а крикнуть или сказать ничего не мог. Котов мгновенно заткнул 
ему рот кляпом и связал руки. Это же, в течение нескольких минут, мы по очереди 
проделали и с остальными.
     Успокоив жителей дома – женщину и двоих ребятишек, мы покинули хуторок и 
по бездорожью, хлюпая в грязи, двинулись к своим. На полпути к передовой мы 
pacстались с партизанским проводником с ласковым прозвищем Кочубей. А вот имени 
его так и не спросили…
     Заросшие, грязные пленные почемуто шли кучно. Вдруг до нас донесся 
встревоженный голос:
     – Минен… Капут!..
     – Где мины? – с яростью почти крикнул Донской. Напряжение последних часов 
дало себя знать.
     Короткий допрос пленных показал, что они являются саперами, и перед ними 
была поставлена задача: минировать все уязвимые места немецкой обороны. Они 
отлично знали, где находятся минные поля, и не желали идти на смерть. 
Гитлеровцы пошушукались и выдали нам вее свои сюрпризы, приготовленные для 
наших наступающих войск.
     … Через сутки части дивизии, обходя минные поля, разведанными тропами 
перешли в наступление. Основной удар они наносили в направлении хутора Коммуна, 
где партизаны, засев на чердаках хат, встретили отступающих гитлеровцев крепким 
огнем.
     Мы в это время были заняты своей обыкновенной работой: опять оторвались от 
своих и ушли на новое задание.
     
ПОЕДИНОК
     
     … Бои на Кировоградчине с каждым днем принимали все более ожесточенный 
характер. Гитлеровские войска любой ценой пытались сдержать наступление наших 
частей.
     На левом фланге 2го Украинского фронта, в районе деревни Дарьевка, 
образовалась брешь. Туда и перебросили нашу дивизию. Только успели мы занять 
оборону, как гитлеровцы, поддерживаемые танками, ринулись в атаку. Стрелковый 
полк капитана Филиппова выдержал натиск. Фашисты откатились на прежний рубеж, 
оставив на нейтральной полосе два «фердинанда» и несколько десятков убитых 
солдат.
     В тот день гитлеровцы давали о себе знать еще и еще. Активность их 
наводила наше командование на мысль: не готовятся ли фашисты здесь прорвать 
оборону? Разведчикам предстояла трудная работа: стояла оттепель, снег смешался 
с грязью, местность была незнакомой. А время не ждало. Комдив, требовал 
сведения о противнике.
     Но тут нам повезло. Пошел затяжной дождь Он дал возможность 
наблюдателямразведчикам почти вплотную подползать к вражеским траншеям, 
подслушивать разговоры.
     Слякотную погоду, однако, использовали и фашисты. Однажды мы двигались по 
ничейной земле, вдруг услышали чавканье грязи: ктото полз рядом. Оказалось: 
гитлеровцы пробирались в нашу сторону. Григорий Талочкин, командир нашей 
поисковой группы, решил: нужно узнать, куда они идут, с какой задачей.
     Шорох утих. Я увидел продолговатые темные фигуры, словно вросшие в землю. 
Одна, вторая, третья. После короткой паузы враги снова поползли вперед. Вот они 
остановились у наших заграждений. Один начал снимать мины. Ясно, пробираются в 
наш тыл. Надо сорвать их поиск.
     – Антонов, – слышу тихий, простуженный голос Талочкина.,, – Вернуться к 
своим, предупредить о намерениях фашистов.
     Антонов быстро исчез в темноте, а мы, утюжа грязь, поползли на сближение с 
гитлеровцами. Тем временем Антонов вернулся к стрелкам. На участке, где 
действовали вражеские лазутчики, через несколько минут взвилась ракета, ударил 
«максим». Немец, делавший проход, рухнул наземь. «Одному крышка», – мысленно 
сказал я, продолжая наблюдать за остальными. Те начали отползать назад, не 
подозревая, что их ждали мы.
     Сближение произошло мгновенно. Внезапный налет ошеломил гитлеровцев. Они 
были в наших руках. Над нейтральной полосой вновь стояла темень, шумел дождь, 
поглотив все шорохи. Мы радовались. Каких еще надо Потащили их к своей траншее. 
И вдруг один немец обмяк. Близниченко вытащил у него изо рта кляп, а он уже 
мертв.
     В штаб дивизии был доставлен последний, более сильный. После допроса мне 
приказали вести пленного на корпусный командный пункт, в село Параскино Поле.
     К утру дождь утих. Небо стало проясняться. Идти было трудно. Дорога 
превратилась в жидкую грязь. А тут, как назло, изза тучи вырвались вражеские 
самолеты. Гитлеровец остановился, поднял голову, замахал руками.
     – Что, гад, своих узнал? – крикнул я. – А ну, ложись!
     Фашист плюхнулся рядом со мной в дорожный кювет, наполненный водой со 
снегом.
     Вражеские самолеты ходили над передним краем, один за другим бросались 
вниз. Заухали взрывы, застрочили пулеметы. Последние самолеты еще бросали бомбы,
 а первые, выйдя над нами на бреющем полете, набирали высоту для очередного 
захода. Замечаю – немец мой совсем оживился.
     – Встать! – строго приказал я.
     Фашист вскочил и, стуча зубами от холода, нагловато уставился на меня. И 
тут я заметил, как в его руке чтото блеснуло. Нож. Откуда он у него? Плохо 
обыскали? Нет, сам еще раз шарил по карманам – ничего не было.
     И вот мы стоим друг против друга в оцепенении. «Пристрелить 
гада?»лихорадочно думал я. Но приказ гласил: доставить «языка» живым. Я 
понимал: пленный не просто солдат, а разведчик. Он знал себе цену, потому так 
себя и вел. Быстро пронеслись тревожные мысли: слева – овраг, поросший 
кустарником, узкий и глубокий, с крутым поворотом. Справа, за пригорком, – 
Параскино Поле. До него почти два километра. Вокруг – ни души. В небе – 
сплошной гул. Земля ходит ходуном от тяжелых взрывов. И я готовился к поединку.
     Оценил ситуацию и пленный. Он знал, что после такого интенсивного налета 
фашистских самолетов последует атака, а может быть, и прорыв из «котла». Увидев,
 что я наставил на него автомат, гитлеровец попятился назад, поглядывая на небо.
 Было видно: он надеялся на лучшее.
     Отбомбившись, самолеты уходили на запад. Фашист сделал вид, что сейчас 
бросится на меня с ножом, мотнул головой и, петляя, ринулся к оврагу. Я за ним. 
Гитлеровец зацепился за корягу, упал. Потом быстро поднялся и бросился на меня. 
Пользуясь приемом самбо, я удачно выбил из его руки нож: он отлетел в сторону. 
Я бросился за ножом, а немец юркнул в овраг. Там кустарник. Может, уйти? Что 
делать? Стрелять? А приказ?..
     Подняв нож, я снова кинулся в погоню. Свалил врага ударом автомата. Он 
упал в грязь лицом, перевернулся на спину.
     – Встать! – крикнул я. – Песня твоя, гад, спета. Вперед!
     Зашли в крайнюю хату. Мне надо было чуть передохнуть, привести себя в 
порядок.
     На пороге появилась девочка лет восьми, бедно одетая, хорошенькая, как 
кукла, с разноцветными тряпочками в волосах. Испугавшись, застыла в дверях.
     – Не бойся, маленькая. – Я словно ощутил трепет ее сердечка, позвал к себе.
 – Иди, милая, я русский. Я немца охраняю.
     Девочка зло покосилась на пленного.
     – Это фашист, сказала она и горько заплакала. – Он убил мою маму. Дядя, 
убейте теперь вы его…
     Как много боли перенес ребенок в свои восемь лет. И сколько таких детей 
встречалось нам на дорогах войны…
     Время торопило. Я повел пленного в штаб корпусам.
     
Я СТАНОВЛЮСЬ КОМАНДИРОМ
     
     Солнце лениво поднималось в синее небо, по которому плыли рыхлые, 
клочковатые облака. Начинало припекать. С высоток побежала талая вода, рождая 
еще робкие, извилистые ручейки.
     Подставив спины первому весеннему теплу, мы стояли в траншее у 
наблюдательного пункта командира дивизии, ожидая майора Боровикова. Он пришел 
не один: с ним был подполковник из разведотдела корпусавысокий, плечистый, с 
пробивающейся сединой в красиво зачесанных волосах. Мы видели его впервые, как 
и он нас.
     Однако, когда майор представил ему разведчиков, он почемуто с удивлением 
переспросил:
     Я не успел ответить – меня опередил Шолохов.
     – Он у нас бывалый.
     А ктото в шутку добавил:
     – В ночных поисках спит умело – сразу отличает своих от немцев…
     Подполковник рассмеялся.
     – Веселый вы народ, разведчики!.. Ну вот мы и познакомились.
     На следующий день меня вызвали в штаб. Переступив порог покосившейся 
ветхой хатенки, я доложил:
     – Товарищ подполковник! По вашему приказанию рядовой Пипчук явился.
     Подполковник встал, улыбнувшись, протянул мне руку:
     – Здравствуй, разведчик! С сегодняшнего дня ты не рядовой, а младший 
сержант… Значит, командир.
     Услышав последние слова, я опустил глаза и решительно не знал, что 
ответить. Мне почемуто вспомнились школа в далеком казахском кишлаке, 
учительница немецкого языка Елена Константиновна Церр. Я вдруг увидел своих 
ребятодноклассников…
     … Елена Константиновна, раскрыв, классный журнал; посмотрела на класс. Но 
мне казалось, что смотрит она только на меня, и я спрятал глаза за спину 
товарища. Учительница это заметила.
     – Пипчук, отвечай урок.
     Я с неохотой поднялся изза парты и начал считать:
     – Айн, цвайн, драйн, четверайн, пяти… Класс дрогнул от взрыва смеха. Елена 
Константиновна резко повернула голову. На ее очки в позолоченной оправе упали 
лучи солнца. По стенам метнулись два белых пятнышка.
     – Садись, – строго сказала она. – Зер шлехт! Почему я вспомнил эту картину 
из школьной жизни? Наверно, потому, что мне стало стыдно. Стыдно от того, что я,
 воюя с немцами, не знаю их языка. Но мне, рядовому разведчику, до сегодняшнего 
дня это было простительно. А сейчас, когда меня выдвигают в командиры?
     – Ну, что вы, товарищ подполковник, – смущенно ответил я, – какой же из 
меня командир? Вы меня лучше…
     – Ну нет, – перебил подполковник. – Уже имеется приказ.
     – Приказ уже подписан, – подтвердил майор Боровиков.
     Преодолев смущение, я задумался: к чему вся эта церемония? Ведь раз приказ 
уже есть, сообщить о нем мог бы и не подполковник. Я насторожился.
     – Мы тебя решили взять в армейскую разведку, – вдруг сказал подполковник.
 – Как ты смотришь на наше предложение?
     Я вообще никогда не спешу с ответом, а тут и совсем смолк. Стою, думаю, а 
перед глазами – боевые ребятаразведчики. Друзья, с которыми я каждодневно 
делил радость, печаль, невзгоды. И вдруг – покинуть их, уйти от них навсегда. 
Ни за что!
     И я отказался. Мой довод – дружба сроднила нас навеки – был принят во 
внимание.
     В роте, куда я вернулся из штаба, меня окружили товарищи.
     – Что, накачку дали?
     – Получил новую задачу?
     – – Нет, – отрезал я.
     – Тогда зачем вызывали? настойчиво допытывался Шолохов.
     – Младшим сержантом сделали… А потом предложили перейти в армейскую 
разведку.
     – И как?
     – Кажется, выкрутился…
     – Кажется… – обидчиво протянул Шолохов. – А если снова вызовут и прикажут 
прибыть к новому месту службы?
     – Все равно из роты никуда не уйду, – рассердился я.
     – Вот это да! Значит, навеки вместе?
     Я кивнул. Шолохов снял шапку и крикнул:
     – А ну, ребята, качнем новоиспеченного командира!..
     Повозились, пошутили и взялись за оружие. Потом получили боеприпасы и 
пошли на передний край.
     
     
***

     Далеко окрест лежала изрытая воронками ничейная полоса, залитая ярким, 
крепко греющим солнцем.
     – А всетаки весна свое берет, задумчиво сказал Карабердин. – Ей и война 
нипочем.
     И мы примолкли. Над траншеей с оттаявшим бруствером, над проталинами, над 
вывороченной снарядами землей поднималась голубоватая дымка испарений, а над 
пробившейся первой молодой зеленой травкой проносились заливистые очереди 
немецких пулеметов.
     Весна и война.
     Какие два противоположных понятия! И, пожалуй, впервые за все время 
подумалось, что хорошо бы вытянуться на солнце, дышать и греться. И никуда не 
идти, под пули, под смерть. Но даже для этих расслабляющих мыслей не хватало 
времени. Справа донеслось громкое «ура». Это наш сосед пошел в атаку. Ждали 
своего сигнала и стрелки нашей дивизии. Они напряжены и сдержаны. Над немецкими 
окопами вспыхивают облака артналета. Мерный шелест снарядов над головой 
заглушается сливающимся гулом выстрелов и разрывов. В ясном весеннем небе 
появилась ракета и, роняя звездочки, пронеслась, наконец, под самым солнцем, 
ярким и ласковым. Ктото, недалеко от меня, поднялся и крикнул во весь голос:
     – За Родину! Вперед! Ура!
     Эхо могучего слова «ура», прижимаясь к земле, пронеслось над траншеями и 
окопами. На безжизненную, выбитую и обожженную землю ничейной полосы высыпали 
красноармейские цепи и под прикрытием артиллерийского вала бросились вперед. 
Вскоре они уже ворвались во вражеские окопы, огнем вытеснили немцев к Бугу.
     
     
***

     На этот раз мне впервые дали самостоятельное задание, пожалуй, самое 
трудное из всех, которые приходилось выполнять раньше.
     Под ночным, но теплым весенним дождем, хлюпая по колено в жидкой грязи, мы 
к утру подошли к селу Мегия (в семи километрах от города Первомайска).
     Вначале, не прячась, мы стояли в полный рост: оценивали обстановку. Село 
горело. Прикрытые серой пеленой дождя и дымом, немцы поспешно спускались к Бугу.
 Но моста в этом месте не было. Как и на чем же переправлялись фашисты? Надо 
узнать.
     Перебегая от дома к дому, мы незаметно подошли к переправе и поначалу 
удивились. Фашисты по колено в воде брели за машинами. Прямо по реке.
     – Упрятали мост от «глаз» авиации, – сказал ктото из разведчиков.
     Разведчик был прав. Немцы построили настил моста ниже уровня реки, и 
заметить его можно было только вот, так – визуальным наблюдением. И хотя немцы 
перехитрили наших воздушных разведчиков, но двигались они по этому подводному 
мосту всетаки медленно, и поэтому на берегу сбились в кучу машины, орудия и 
люди.
     Глядя на эту «пробку», я думал: немцы многому научились за эти годы у нас, 
русских: ведь такие подводные мосты у нас строили давно. Мы стали сильнее, но 
фашисты еще яростно сопротивлялись. Окопавшись, мы не без тревоги продолжали 
наблюдать. Дальше для нас дороги не было: в нескольких метрах – клокочущий, 
пенистый, полноводный весенний Буг. Лежим, а совесть говорит: непростительно 
спокойно смотреть, как безнаказанно уходят гитлеровцы, уходят, чтобы снова 
вести бой против наших ребят, да еще изза водной преграды.
     – Ребята, шепнул наш весельчак Иван Федотов, – а что, если им устроить 
холодный душ?
     Мысль Федотова оказалась достойной внимания. Разведчики поняли ее без 
дополнительных пояснений. И я принял решение:
     – Выкупаем сволочей!
     И наши автоматы дробно ударили в предрассветной тишине. Били длинными 
очередями, с рассеиванием, и по мосту, и по «пробке» на дороге.
     Что тут было! С перепугу гитлеровцы загалдели, бросились в воду, давили 
друг друга, опрокидывали машины, повозки,, чтобы расчистить себе путь на 
западный берег. Паника поднялась невообразимая. Пробка над Бугом достигла 
наивысшей плотности.
     И вдруг – словно солнце упало в реку, – так ярко полыхнул взрыв. Это мост, 
вместе с гитлеровцами и их военным скарбом, взлетел в воздух. Перепуганные 
фашистские саперы раньше времени выполнили приказ своего начальства и подорвали 
заранее заминированный мост.
     На левом берегу реки осталось много непереправившейся техники и людей. 
Пришлось наводить порядок – мы захватили в плен восемнадцать гитлеровцев и всю 
технику.
     Вскоре к реке подошли главные силы нашей дивизии. Я доложил майору 
Боровикову обстановку. Он пожал всем нам руки и сказал:
     – Славно поработали, ребята. Благодарю. Но вам предстоит еще одно трудное 
дело. Сегодня ночью разведайте – есть ли немцы на острове, что перед нами. Если 
есть – определите их силы. Если фашистов на острове нет, переправьтесь на ту 
сторону Буга, выйдите в тыл гитлеровцам, в село Гаевку, что в семи километрах 
от реки, и по радио передайте обстановку. Потом получите дополнительные 
указания. В разведку пойдут трое: Пипчук, Шолохов, Карабердин. Возглавляет 
группу Пипчук. День даю на отдых и наблюдение. Все ясно?
     – А «языка» брать надо? спросил я.
     – Пока нет. Если потребуется, сообщим дополнительно. Главное – разведать 
оборону гитлеровцев, чтобы дивизия с меньшими потерями форсировала реку.
     Наша троица устроилась в прибрежных зарослях. Сеет дождь. Фуфайки промокли 
и греют слабо. Перед нами – остров. Низкий, песчаный, заросший редким лозняком. 
На берегу курчавый мелкий кустарник. Движения – никакого, не заметно и траншей. 
Как командир, я делаю предварительный вывод – фашистов на острове нет. Вывод 
выводом, а на душе неспокойноправильно ли я решил? Враг хитер, может, так 
замаскировался, что мы за целый день ничего не заметили. Но гадай не гадай, а 
ночная разведка покажет, что к чему.
     В полночь от левого берега Буга тихо отплыла легкая лодка. Я сидел за 
рулем, раздумывая над напутственными словами майора Боровикова:
     – В случае чего – держитесь до последнего. Помните – вас прикроем огнем с 
этого берега…
     Это мы все знаем – разведчиков всегда прикроют свои, помогут, поддержат. И 
сейчас не спят гвардейские минометчики, рота автоматчиков. Ждут нашего сигнала 
и разведчикинаблюдатели.
     Мы плыли по ночной незнакомой реке и радовались, что идет дождь и скрывает 
нас от врага. Лодка медленно приближалась к острову. То там, то здесь разрывы 
мин и снарядов поднимали высокие водяные столбы. То и дело нас обдавало 
холодным душем. Но ни огонь, ни вода уже не могли остановить разведчиков: 
приказ есть приказ. Мы гребли, держа автоматы на коленях, всегда готовые к бою.
     Я коснулся рукой Шолохова и Карабердина.
     – Внимание, приготовиться!
     Еще несколько минут томительного, медленного, бесшумного движения, и лодка 
без всплеска ткнулась в песок, точно в назначенном месте – на южном изгибе 
острова, около развесистой ветлы. Я подполз к кустам, держа автомат на боевом 
взводе. Шолохов и Карабердин вытащили лодку на берег, под кусты.
     Вокруг тишина. Прекратилась даже перестрелка. Но эта замершая округа, 
настороженная тишина подстегивали, не давали нам задержаться на одном месте. 
Хотелось как можно скорее выполнить первую часть приказа.
     – Что ж, расходимся в трех направлениях, – сказал я товарищам и сам сразу 
же пошел вперед, Карабердин – влево, Шолохов – вправо.
     Как я ни убеждал себя в том, что все будет хорошо, сердце охватывала 
тревога. Ведь я же понимал, что в сущности разобщаю свои силы. Стоит напороться 
на гитлеровцев – и каждый будет драться в одиночку, без надежды на помощь 
товарища. Значит, шансы на успешный исход такой неравной схватки ничтожны. Но я 
понимал и другое. В данном случае нужно действовать как можно быстрее. Если 
немцев на острове нет – стрелки выгадают время и начнут переправу в самых 
выгодных условиях. А если есть… Ну, а если есть, то разведчик для того и 
существует, чтоб своей жизнью спасти от ошибки тех, кто пойдет за ним… Значит, 
решение как будто правильное.
     Я прополз уже метров пятнадцать и не встретил ни траншей, ни окопов. 
Никого. Неужели немцы не заняли остров? Почему? Кустарник кончился. Дальше – 
открытое место и, значит, снова неизвестность. Я двинулся было вперед, как 
вдруг – ракета. Страшная, глазастая, она сверху бледным светом прижимает меня и,
 кажется, От нее никуда не денешься. Я плашмя рухнул в грязь и медленно пополз, 
делая короткие остановки, каждый раз прислушиваясь.
     С правого берега Буга доносился тихий говор гитлеровцев, а на острове 
попрежнему ни звука. Никак не могу понять – почему всетаки здесь нет немцев? 
А может, это только их хитрость?
     И только когда добрался до противоположной стороны острова, в голове 
мелькнула догадка: остров с правого берега прекрасно виден. Он весь – как на 
ладони. И гитлеровцы, возможно, поэтому и не стали его занимать, полагая, что 
если наши части и начнут переправу, то они немедленно заметят их и обстреляют.
     Когда я вернулся к месту высадки, меня уже ждали товарищи.
     – Немцев нет, – подтвердили они.
     Красным светом фонаря трижды даю сигнал. Через некоторое время повторяю 
его. С левого берега в воздух одновременно взлетают три ракеты. Это значит, что 
наш доклад об отсутствии гитлеровцев на острове приняли, а нам следует 
продолжать выполнение задания…
     Как это ни странно, мы почувствовали облегчение, и не только потому, что 
многие опасности остались позади. Главное, мы знали – сейчас начнется переправа 
на остров одного из полков дивизии. Значит, мы уже сделали большое, важное дело.
 И это сознание вселило новые силы, продолжение разведки уже не казалось 
чересчур сложным. Если удалась одна половина дела, почему не удастся вторая? 
Как ни крути, у нас, разведчиков, полреки осталось за спиной.
     И мы поплыли дальше, обдумывая, как подойти к западному берегу в таком 
месте, где у гитлеровцев не было наблюдателей. Николай Шолохов ловко действовал 
веслами, Карабердин и я навалились на один борт и изготовились к бою.
     Лодка, красиво описав на воде полукруг, проскользнула в узкий залив, 
который мы присмотрели еще днем, и пристала к берегу. Такой дерзости немцы, 
конечно, не ожидали. Да и вряд ли она удалась бы нам, если бы не мартовский 
дождь – мелкий, густой. Он сыпался с неба, как из решета, скрывая все вокруг.
     Осторожно утопив лодку у берега, мы вновь разошлись в трех направлениях. 
Было два часа ночи. У каждого из нас оставалось тричетыре часа на «работу» и 
движение к пункту сбора.
     Метрах в двадцати от берега я наткнулся на первую траншею – мин перед ней 
не оказалось. «Видно, не сладко живется фашистам, если они и минироваться не 
успевают», – подумалось мне, и от этого на душе стало спокойнее, напряжение 
спало. Я легко перескочил дышащую сыростью траншею и пополз вдоль нее, 
оглядываясь по сторонам. Нужно было, хотя бы примерно, установить характер 
обороны противника, прикинуть его силы. Все шло как будто хорошо. И вдруг я как 
бы остолбенел. В нескольких метрах, словно вынырнув изпод земли, появился 
пулемет. Он всплеснул пламенем и смолк.
     – Попались! – беззвучно прошептал я, жадно всматриваясь во тьму. Возле 
пулемета топтался гитлеровец с закинутым на голову башлыком.
     Шелест дождя усиливался. Сквозь его шум гдето рядом пробилось чавканье 
грязи. По траншее, тихо разговаривая, шли два немца. Идущий впереди высокий, 
сгорбившийся гитлеровец спросил:
     – Иоганн?
     – Ихь… ихь, – торопливо ответил фашист, стоявший около пулемета.
     Гитлеровцы, перекинувшись еще несколькими словами, ушли.
     У меня так вспотели ладони, что от них отстала налипшая грязь. Вытирая 
холодными, но чистыми, будто умытыми руками лоб, я снова подумал: попались. И 
тут же разозлился на себя. Попасться мог один я, а сам, оказывается, все время 
думал о своих товарищах, подчиненных. Тутто и понял понастоящему командирскую 
долю – все время думать и переживать не только за выполнение приказа, задачи, 
но и за подчиненных. Даже в их отсутствие думал о них, потому что от того, что 
со мной случится в той или иной обстановке, зависят и их действия, а значит, и 
выполнение приказа, жизни многих и многих людей. Значит, нужно идти вперед, 
выполнять задачу.
     И эти слова «надо идти вперед» были для меня как команда, я напряг все 
силы и, не отрываясь от матушкиземли, отполз немного в сторону и двинулся 
дальше. Вскоре позади остались вторая, третья траншеи. Я вдосталь полазил вдоль 
них, определяя, какие из них уже имеют полевое заполнение, а какие еще пустуют.
     Для разведчика, преодолевшего оборону врага, открывается оперативный 
простор. Сразу стало легче, я встал в полный рост и, осматриваясь по сторонам, 
вздохнул полной грудью. К рассвету достиг восточной окраины Гаевки, где 
встретился со своими товарищами.
     – Какая точность! – сказал Шолохов. – Азимут – штука хорошая.
     – Ну, а теперь занять выгодное место для наблюдения, – еще как следует не 
отдышавшись, но радуясь успешному проведению ночной разведки, скомандовал я.
     Устроившись на чердаке заброшенного сарая, мы хорошо просматривали улицу и 
дорогу, идущую недалеко от Села. По дороге тянулась сплошная вереница машин и 
повозок. По обочине в липкой грязи, еле передвигая ноги, брели немецкие солдаты.
 Потом мы засекли расположение батарей, и шифрованная радиограмма понесла 
добытые нами сведения в штаб дивизии.
     Следующий день и ночь прошли спокойно. Мы засекли немало целей, уточнили 
места расположения резервов, штабов, артиллерии и все это передали в штаб. А 
рано утром гром артиллерийской подготовки возвестил о начале форсирования 
дивизией Буга. Тяжелые снаряды советской артиллерии рвались точно в 
расположении батарей гитлеровцев. Значит, наши радиограммы командованию были 
кстати. Передовой полк дивизии, сделав рывок с острова, зацепился за правый 
берег Буга.
     А в полдень мы уже стояли перед Боровиковым в одной из хат Гаевки и 
докладывали о ходе ночной разведки. По его мягкому, тронутому улыбкой лицу мы 
поняли, что он доволен нами. Мое командирское крещение прошло успешно.
     – Что же, – весело произнес Боровиков, – хвалить не стану, представляю вас 
всех к ордену Славы.
     
ВПЕРЕД, НА ЗАПАД!
     
     Наступление продолжалось, но левый фланг дивизии наткнулся на яростное 
сопротивление противника. Маневрируя, пехотинцы вклинились во вражескую оборону,
 прорвали ее и вплотную подошли к крупному населенному пункту, постепенно 
охватывая его с двух сторон.
     Чадный воздух пронизывали пересекающиеся трассы пуль – немцы вели 
кинжальный огонь. Всю окрестность заволокло плотным пороховым дымом, 
перемешанным с густой пылью. Казалось, что наступление захлебнулось.
     В этот ответственный момент боя особенно дружно и слаженно работали 
артиллеристы. Одни выдвигали из оврагов свои орудия на прямую наводку, в боевые 
порядки пехоты, другие в это время уже вели огонь по гитлеровцам. Мощность и 
точность огневого вала все нарастала.
     Стрелки, чувствуя надежную огневую поддержку, снова усилили нажим. Теперь 
требовалось еще одно усилие, и боевое счастье было бы на нашей стороне.
     В этой суматохе боя жизнь разведчиков шла своим чередом. Они, как всегда, 
находились впереди. Но ведь и разведчики в эазисимости от обстановки меняют 
характер своих действий. В этом который раз меня убеждал боевой опыт.
     Так случилось и сейчас. Используя дымовую завесу, мы незаметно, вдоль 
железнодорожного полотна, проникли к станции Торосово и сразу же открыли 
сильный огонь.
     Гитлеровцы, ошеломленные нашим внезапным появлением, в панике бросили 
оружие и побежали. В стройной, слаженной обороне противника появилась первая, 
еще маленькая, брешь. Надо было расширить ее, нарушить устойчивость немецких 
позиций.
     – Вперед! – скомандовал я. – Шолохов, отрезать немцам отход!
     Блеснув серыми глазами, Николай вскочил и по ползущей изпод ног крупной 
гальке выбрался на высокую насыпь, скатился на ее противоположную сторону и 
устремился к водонапорной башне.
     – Скорей, Коля! – кричу ему вслед. – Скорей! Ведь если Шолохов успеет 
ударить по отступающим немцам, они не смогутзакрыть брешь.
     Но не хуже нас понимает это и противник. Ктото из разведчиков крикнул:
     – Немцы!
     Секунда, нужна только одна секунда, чтобы самому увидеть и оценить 
изменившуюся обстановку и принять новое решение. Прямо на нас вдоль железной 
дороги движутся несколько десятков фашистов. Свист пуль, треск заглушил все 
вокруг. Что делать? Немедленно отвечать? Но тогда они метнутся за насыпь, а там 
– Шолохов. Нет, нужно дать ему возможность выполнить задачу. И мы молчим еще 
секунду, а может, и пять – не знаю. Время как бы остановилось. Немцы прут прямо 
на нас – видно, они убеждены, что мы струсили.
     Изза насыпи послышалась автоматная очередь, длинная, рассеивающаяся.
     – Молодец, Коля! – закричал я и приказал разведчикам, лежавшим рядом со 
мной: – Пора!
     На разные голоса застрекотали автоматы. В сплошной шум вплелось наше «ура».
 Немцы, стреляя, начали откатываться назад, а мы – продвигаться вперед. Вот и 
водонапорная башня. Я вскакиваю, бросаюсь в водосточную трубу и тут же 
появляюсь на другой стороне железнодорожной насыпи. Здесь, укрывшись между 
шпалами, лежит Шолохов. Взгляд у него сосредоточен, лицо и руки покрыты пылью.
     – Смотрим – задыхаясь от волнения и пыли, шепчет Шолохов, – немцы снуют 
под вагонами.
     К нам подползают другие разведчики. Я всматриваюсь вдаль. Но тут 
разрывается снаряд. Проходит минута. Пыль рассеивается.
     – Да, тут чтото неладно. Хотят все на воздух поднять… Этого нельзя 
допустить.
     – Разреши, я зайду со стороны вокзала и ударю гитлеровцам в спину?
     – Действуй! – согласился я и, ободренный смелостью Николая, с остальными 
разведчиками выдвинулся поближе к железнодорожным путям.
     Там, где стояли эшелоны и куда ушел разведчик Шолохов, под вагонами то и 
дело метались немцы, подтаскивая какието ящики. Теперь было ясно: фашисты 
деиствительно готовили к взрыву не только эшелоны, но и станцию.
     – Сволочи! – Руки сами прижали автомат к плечу, и я скомандовал:
     – По фашистам – огонь!
     Гитлеровцы бросились к зданию вокзала. Но там их встретил огнем Шолохов… 
Брешь все расширялась, и в нее потекли пехотинцы. Бой, длившийся несколько 
часов, закончился нашей победой: 475й стрелковый полк овладел селом Ивановский 
и станцией Торосово. Храбро дрались стрелки, а вместе с ними и разведчики.
     Взорвать станцию и стоящие на ней два состава с вооружением, 
продовольствием и медикаментами гитлеровцам не удалось – нам достались добрые 
трофеи.
     
ПО ВРАЖЕСКИМ ТЫЛАМ
     
     Гитлеровцы отступали. Но бои принимали все более ожесточенный характер. И, 
естественно, дивизия несла большие потери, пока ее не отвели на пополнение и 
перегруппировку. Однако нам:, разведчикам, отдохнуть не пришлось. Части быстро 
принимали пополнение, а мы вели разведку. Через несколько дней дивизия уже 
находилась на марше – по разведанным нами маршрутам.
     Позади остались Днестр и Прут. А вскоре мы вступили на румынскую землю.
     Недалеко от села Мегура, в горах, грохотали орудия. Через час наши части 
вступали в бой. Перед разведчиками встала задача: уточнить передний край 
противника, его огневые точки. Ничего нового в этой задаче не было, но 
выполнять ее стало вдвое труднее. Ведь кругом чужая земля, горнолесистая 
местность, а опыта ведения разведки в этих условиях мы не имели. До сих пор мы 
действовали в основном в степных районах, и приспосабливаться к заросшим лесом 
горам было трудно. Рота то и дело несла потери, и мы хоронили своих товарищей. 
Гитлеровцы обнаруживали ребят на подходе к объекту. Их выдавал громкий треск 
сухого валежника, которым были завалены горные леса.
     Как обмануть немцев и на этой незнакомой местности, как бесшумно 
пробраться к ним – об этом мы думали везде: и на переднем крае, наблюдая за 
фрицами, и? расположении роты. Думали, но придумать ничего не могли. Однажды за 
обедом ктото из разведчиков предложил:
     – Давайте объявим конкурс на военную сметку.
     – Правильная мысль, – поддержал разведчика Федотов и, ударив ложкой по 
тарелке, озорно крикнул: – Тише! Чапаевы думать будут.
     На лужайке, где обедали разведчики, наступила тишина. Ребята прикидывали 
разные варианты. Но первым нарушил тишину не разведчик.
     – Разрешите слово… – сказал наш сапожник Павлов. Он был много старше нас, 
очень заботливый и добрый человек. До войны работал в городе Иванове. Человек 
хозяйственный, он складывал на свою повозку все, мимо чего мы, молодежь, 
проходили не оглядываясь, а потом, когда Павлов пускал трофеи нам же на пользу, 
удивлялись: надо же, до чего человек додумался. Ивана Григорьевича мы любили, 
уважительно называли «батей», но, гордясь своей нелегкой профессией, думали, 
что сапожник в нашем деле особой ценности не представляет. Но 
оказалосьнаоборот.
     – А что, если сшить всем тапочки? – предложил Иван Григорьевич и, 
улыбнувшись, добавил: – Самые обыкновенные домашние тапочки.
     Разведчики переглянулись.
     – Батя, ты не того? – еле сдерживая смех и покручивая пальцем у виска, 
спросил Федотов.
     – Да нет… – усмехнулся Иван Григорьевич. – Не того. Ведь почему сучья под 
вами хрустят? Подметка жесткая! А вот если надеть тапочки с мягкой подошвой, 
так нога сама где изогнется, где чуть скосится. И сучок ей подчинитсятакже где 
изогнется, где скосится, а не треснет.
     – Правильно! одобрил наш новый командир взвода Королев. – Сибирские 
охотники шьют специальные сапогиичиги – с мягкой подошвой.
     – А здешние люди тоже шьют чтото вроде гуцульских посталов, сказал 
Павлов. – Вот я и подумал…
     Думать мы думали, а наблюдать, выходит, наблюдали невнимательно. Павлов 
сразу заметил, в чем ходят местные гурали.
     – Лады, батя. Шей десять пар с запасом, приказал Королев.
     Павлов покопался в повозке, нашел нужную кожу и засел за работу. Тапочки 
получились отличные. Правда, они еще не раз вызывали смех разведчиков. Каждый 
раз, надевая тапочки, мы шутили:
     – Батя, не лезет нога…
     – А вы ее немножечко подтешите, – тоже с иронией отвечал Иван Григорьевич.
     Но шутки скоро иссякли, наступала серьезная работа – тренировочные 
занятия… Перед нами лежала незнакомая местность – склон высоты, поросшей лесом.
     От одинокого дуба, что стоял возле горной тропы, была видна траншея – там 
условная оборона «противника». Мы вплотную подползаем к кустарнику, проделываем 
проход в проволочном заграждении. Все идет как нельзя лучше. Сейчас ворвемся в 
расположение, «противника». Н вдруг в ночной, настороженной тишине раздался 
резкий, как выстрел, треск. Не прошло и полминуты, как в темноте взвилась 
ракета и осветила разведчиков.
     – Группа обнаружена. Встать! – раздраженно бросил лейтенант Королев. – 
Эксперимент с тапочками не удался… Надеть ботинки.
     – Тапочки здесь ни при чем, – хмуро сказал Супрунов. – Я сам виноват.
     Он злился и не мог понять, почему, чувствуя, как его маскхалат задел за 
ветку, продолжал ползти.
     – На ошибках учимся, Супрунов, сказал лейтенант.
     Он не успел дать команду «занятие повторить», потому что из кустарников 
вынырнул наш связной – разведчик Бойко.
     – Товарищ лейтенант, – обратилсяон к Королеву, – вас вызывает майор 
Боровиков.
     Королев ушел, а мы еще раз повторили условный, но приближенный к боевой 
обстановке поиск. И он получился удачным. Мы, сменив путь движения группы, 
незаметно дрошли оборону «противника». Тапочки и в самом деле помогли. В это 
время к нам возвратился Королев. От него мы узнали, что через день идем к 
фрицам «в гости».
     Обутые в тапочки, с ботинками за плечами, в следующую ночь мы беззвучно 
перешли линию фронта, миновали лес, переобулись и, спрятав теперь прямотаки 
драгоценные батины тапочки, начали выдвижение по направлению к румынскому 
городу ТыргуФрумосу, чтобы выполнить поставленную штабом дивизии задачу: во 
что бы то ни стало взять «языка» из глубины вражеского тыла.
     Шли по глухим отрогам Карпатских гор, ориентируясь по карте. Идти было 
трудно: чужая земля, кругом леса и, главное, за любым поворотом капризных 
горных троп можно ждать врага. Несколько раз натыкались на фашистские колонны. 
Они шли к фронту и в тыл. Но, взять «языка» Не удавалось: немцы передвигались 
только крупными группами и все время были настороже: по опушкам подступающих к 
дороге лесов шли усиленные огневые группы.
     К утру второго дня мы удалились от переднего края километров на двадцать. 
До города, как говорится, рукой подать. В синей рассветной дымке уже виднелись 
трубы его заводов, кварталы жилых зданий.
     – Супрунов и Пипчук, ведите наблюдение за деиствиями противника в городе и 
на подходе к нему, – приказал лейтенант Королев. – Остальным – спать. Через 
четыре часа на пост встанут Близниченко и Вербицкий.
     – Ваня, ты не спишь? позевывая, задаю я один и тот же вопрос Супрунову 
через каждые пять – десять минут.
     – Тьфу, черт бы тебя побрал, – бросает друг, совсем не считаясь с моим 
сержантским званием. Впрочем, в этом поиске мы действуем на равныхрядовыми 
разведчиками. И ему, наверное, даже приятно подурачиться и подчеркнуть наше 
равноправие: – Ну что ты пристал: не спишь, не спишь. Подсчитывал бы лучше, 
сколько гитлеровской пехоты входит и выходит из города.
     Я, конечно, не обижаюсь на товарища и в душе посмеиваюсь. Моя маленькая 
хитрость «работает». Если Иван начинает «ерепениться», значит, все в порядке. 
Есть еще порох в пороховницах.
     – Вань, а Вань, – через некоторое время тяну я, – а ты знаешь, у Чехова 
есть рассказ «Спать хочется». О том, как одна девчурка, качая хозяйского 
ребенка, так измучилась от желания уснуть, что взяла и задушила дите, чтоб оно 
не плакало.
     Супрунов дурашливо косится на меня и отодвигается.
     – Боюсь, как бы и ты меня не задушил. Уж больно разоспался.
     Так в ленивой добродушной перебранке проходит время. Но, поругиваясь, мы 
не забывали о наблюдении. Его результаты настораживают – поднявшиеся солнце и 
ветерок рассеяли туман над городом. Над его центральными улицами клубится пыль 
– движутся немецкие войска. Гдето за городом слышатся взрывы. Похоже, фашисты 
подрывают боеприпасы. В движении гитлеровских колонн чувствуется нервозность. 
Но разобраться в их намерениях трудно: отходят фашисты или передислоцируются – 
неизвестно. Возможно и то и другое. Значит, «язык» действительно очень нужен.
     К вечеру, отдохнув (мы с Иваном хоть немного, но поспали), Королев решил 
рискнуть – спуститься с гор в город и там захватить в плен фашиста.
     Когда стемнело, мы быстро скользнули вдоль пустынной окраины города. В 
полуквартале от центральной улицы выбрали особняк побогаче – ведь именно в 
таких лучших домах жили гитлеровские захватчики. Но нас встретила только 
шикарная обстановка – полированная мебель, зеркала, на стенах и полу – дорегие 
ковры. Некоторые из них скатаны и свалены в угол.
     – Не иначе как именно здесь жил родственничек короля Михая, – засмеялся 
Вербицкий, разглядывая богатство особняка.
     – Видать, у него душа нечиста, – вставил Супрунов, – вот и дал с немцами 
драпанеску.
     – Приготовиться к выполнению задания, – приказал Королев.
     Мы все спрятались за дверями и шкафами и стали ждать. Расчет был прост. 
Захватить «языка» в колонне – дело сложное, связанное с большими потерями. А 
вот сюда, в этот богатый особняк, наверняка заскочит какойнибудь фашист – 
любитель пограбить. Уж ктокто, а гитлеровцы никогда не упустят возможности 
прихватить чужое.
     Но проходит полчаса, час, два…
     Мы часто слышим голоса немцев на улице, в соседних дворах, но к нам в 
ловушку никто не идет.
     Первым не выдержал Супрунов:
     – Сиди у моря и жди погоды. Никто сюда и не придет.
     – Почему?
     – Они, поди, думают, что в особняке живет ктото из начальства – 
особнякто богатый…
     – Что предлагаешь?
     – Пойду распахну ворота…
     – Правильно, – поддержал лейтенант Королев. – Но будь осторожен. 
Близниченко, прикрой.
     Через несколько минут разведчики вернулись, и мы снова затаились. Прошло 
еще полчаса. На улице, около особняка, загалдели гитлеровцы.
     – Клюнет или нет? – шепотом спросил Супрунов, поправив автомат. Раздался 
скрип калитки.
     – Клюнуло, – тихо протянул ктото в ответ.
     Лейтенант, прищурив левый глаз, по привычке щелкнул пальцами. Это приказ 
приготовиться.
     Ктото медленно поднимался на крыльцо. Мое тело невольно напряглось, и 
ладони на оружии покрылись испариной. В какуюто долю секунды я заметил 
здоровенного гитлеровца и отодвинулся за косяк. «Даст или не даст очередь? – 
мелькнула мысль. – Как бы не зацепил товарищей».
     Но немец, видимо, решил, что в особняке никого нет, и, осмотревшись, 
шагнул в комнату.
     Через минуту, связанный, он уже давал ценные показания о передвижении 
гитлеровской группировки. Все сведения были по рации немедленно переданы в штаб 
дивизии. А через день наши войска начали наступление на этом участке фронта. 
Мощным ударом фашисты были отброшены далеко на запад, к хребту Маре.
     И снова трудные и кровопролитные бои, поиски, глубокие разведки, марши по 
горному бездорожью. Мы вошли в Венгрию, снова новая страна, новый язык и обычаи.
 Но за спиной был уже боевой опыт, и командование ставило нам более сложные 
задачи.
     … Девятнадцатого сентября 1944 года группу наиболее опытных, бывалых 
разведчиков вызвали в штаб дивизии. Хлюпая по грязи до дома, где располагался 
начальник разведки Боровиков, следопыты гадали: что им предстоит? Судя по 
составу группы и срочности вызова – чтото важное.
     Поздоровавшись с майором, разведчики сгрудились возле стола с картой.
     – Вот, видите, мост, – произнес майор Боровиков и поставил остро 
отточенный карандаш на изгиб голубой линии на карте. – Есть сведения, что при 
отступлении немцы намерены его взорвать. Если им это удастся – наступление 
наших войск может быть задержано. На много километров вниз и вверх по реке 
мостов нет. Придется форсировать реку: а она довольно широкая. Нам поставлена 
задача – сохранить мост. Задание очень сложное. В тыл к немцам пойдут трое…
     Боровиков на минуту замолчал, переводя взгляд с одного на другого, словно 
задавал безмолвный вопрос каждому из разведчиков: готовы ли они к этому?
     Затем твердо произнес:
     – Нужны добровольцы. Кто пойдет? Словно по команде, все вскинули руки.
     – Добро, – удовлетворительно и както поособому мягко проговорил 
начальник разведки. – Пойдут трое:
     Иван Абашкин, Николай Шолохов и Иван Кириченко. Старшим – старший сержант 
Абашкин.
     Через несколько часов, с наступлением темноты, разведчики перешли линию 
фронта. Хлестал дождь. Мокрые маскхалаты плотно обтянули полусогнутые фигуры 
разведчиков. Всю ночь шли под проливным дождем.
     К утру пришла усталость: ноги подкашивались, хотелось упасть хоть в грязь, 
передохнуть. Но «на войне солдат сильнее вдвойне», – говорит фронтовая 
поговорка, и разведчики благополучно добрались до верного ориентира – опоры 
высоковольтной линии. За ней начинался спуск к реке. Абашкин задумался: как 
лучше пробраться к мосту и не дать гитлеровцам взорвать его?
     Внезапно ветер стих. Перестал барабанить дождь. Забрезжил рассвет. Вокруг 
стояла настороженная тишина. Разведчики юркнули в прибрежный лозняк. Чуть 
раздвинув ветки, они изучали мост и подходы к нему.
     У опор моста виднелись тяжелые подвески. Это взрывчатка. А у въезда на 
мост маячила фигура часового. На противоположной стороне реки, метрах в 
двухстах от моста, виднелся окоп. К нему вели провода. В окопе ктото был. Чуть 
дальше шла первая траншея второй полосы обороны противника.
     Абашкин взглянул на часы.
     – Ребята, через час начинается наше наступление. Пора действовать. Коля, 
снимешь часового. Я по мосту поползу на ту сторону. Ты, Ваня, прикрываешь нас 
огнем. Все ясно?
     Разведчики молча кивнули, но с места не двинулись. Абашкин удивленно 
посмотрел на них. Потом повернулся к мосту. Там, у первого пролета, происходила 
смена часовых. Пока разводящий не спеша возвращался восвояси, разведчики лежали 
в густой и липкой грязи, чувствуя, как сырость медленно, но настойчиво 
проникает, казалось, до самого сердца.
     Далекодалеко прозвучал еще одинокий, неожиданно хлесткий в сыром воздухе 
орудийный выстрел. Нервы были так напряжены, что разведчики невольно оглянулись.
 И сейчас же ударили другие орудия. Началась артиллерийская подготовка нашего 
наступления, потрясая воздух и землю.
     – Пора! – сказал Абашкин, и разведчики поползли к мосту.
     Снова заморосил дождик. Грязь сковывала движения, чавкала между пальцами. 
Но это уже не волновало. Всеми владела одна мысль – во что бы то ни стало 
выполнить приказ.
     Вот и мост. Ясно виден спокойно прохаживающийся часовой. Николай зажал в 
руке нож и пополз попластунски вперед. Метрах в пяти сзади и левее полз 
Абашкин. Иван лежал на месте, держа автомат в руках. До часового осталось 
несколько метров… Сейчас прыжок, такой, каким всегда славился Шолохов, 
уверенный, стремительный. Но рысий прыжок не состоялся.
     Часовой соскочил в окоп и скрылся. На мгновение ребята растерялись. 
Заметил? Занял оборону? Подает сигнал по внутренней сигнализации?
     Однако тревога разведчиков оказалась напрасной. Минуты через две немец 
вылез из окопа и стал поправлять снаряжение – аккуратно и спокойно. Мгновение – 
и подскочивший к фашисту Шолохов одним ударом свалил его.
     Путь был открыт, и теперь пришли новые тревоги. «Только бы не поехал 
ктонибудь по мосту, не заметил бы с берега. Скорее, скорее, скорее!» – 
лихорадочно думал Абашкин, выползая на мостовой пролет.
     Он оглянулсясзади ползли товарищи, опалубка прикрывала их от боковых 
взглядов, а дорога была пустынна. Наконец мост кончился. Абашкин скатился вниз 
с насыпи, пробрался к опоре и руками нащупал провода. Где же главный из них? 
Вот он – в толстой красной оплетке, идущий прямо к окопу. Старший сержант 
вытащил саперные ножницы. Прежде всего красный провод, а потом заодно и все 
остальные.
     Разведчики благополучно укрылись в прибрежных кустах так, чтобы было видно 
и место пореза проводов и окоп, где укрылся гитлеровецсапер.
     Прошел час. По дороге все гуще и гуще шел транспорт, пока не слился в 
единый поток – значит, наше наступление развивалось успешно. До слуха 
разведчиков наконец донеслись переливы ружейнопулеметной стрельбы и гул 
танковых моторов. Гдето неподалеку одна за другой заговорили гитлеровские 
противотанковые пушки. Значит, наши танки близко.
     – Коля, давай сигнал, – приказал Абашкин.
     Шолохов вытащил ракетницу. Описав красивую дугу, рассыпавшись 
яркокрасными огоньками, ракета упала в воду. Наступающая дивизия узнала: путь 
через реку свободен! Но фашисты тоже увидели ракету и почуяли неладное. Сапер, 
сидевший в окопе у электромашины, бросился к мосту.
     А там творилось чтото невообразимое. Поток отступающих перемешался. 
Увидев ракету, а потом бегущего сломя голову сапера, отступающие, вероятно, 
решили, что мост сию же минуту взлетит в воздух. Машины опрокидывали повозки, 
расчеты орудий вскинули автоматы, чтобы продвинуть свою технику на мост, 
пытаясь прекратить панику и «выбить» пробку на мосту.
     Ударили вражеские пушки и минометы. Фашисты сознательно расстреливали 
своих отступающих, спасающихся сообщников. Такого разведчики еще не видели!
     Паника была на руку им.
     – Кириченко, – приказал Абашкин, – ползи к мосту и не давай саперу 
соединить провод. Мы тебя поддержим.
     Разведчик пополз, наблюдая за немцемсапером. Тот подбежал к мосту и взял 
провод в руки. Прозвучала автоматная очередь. Гитлеровец качнулся и упал в воду.
 Но даже в этой сумятице Ивана заметили. К мосту бежало около взвода 
гитлеровцев. Трассы пуль потянулись к Кириченко. Но тут вступили в дело 
остальные разведчики. Огнем прижали фашистов к земле. Внимание врагов 
рассредоточилось – ведь их били с двух направлений. Но они быстро пришли в себя,
 и завязалась неравная огневая схватка.
     Неожиданно замолчал автомат Кириченко. Иван лежал, уткнувшись лицом в 
землю.
     – Неужели убит? – У Абашкина сдавило сердце. Может, три, а может, пять 
секунд молчал автомат старшего сержанта, но и этим воспользовались гитлеровцы и 
бросились на разведчиков. Старший сержант Абашкин справился с собой и дал 
длинную очередь. Трое из бегущих немцев упали.
     Как бы обернулось дело дальше – сказать трудно. Ясно, что три разведчика в 
гуще обезумевших врагов долго сопротивляться не могли. Но в этот миг донеслось 
громкое «ура», а потом первая «тридцатьчетверка» с десантом подлетела к мосту. 
Подминая повозки и орудия, сбрасывая на обочины машины, она выехала на настил, 
и, проскочив мост, устремилась вперед. По расчищенной дороге ринулись другие 
танки, а тут подоспела и пехота.
     Абашкин и Шолохов подбежали к Кириченко и перевернули его лицом вверх. 
Старший сержант приложил ухо к груди Ивана. Сердце билось. Разведчик был тяжело 
ранен в ногу и плечо. Но жив, жив!
     Влили воды в рот. Кириченко открыл глаза и, увидев товарищей, слабо 
улыбнулся и тихо произнес;
     – Значит, пошли наши!..
     
ДОПРОС ПЛЕННОГО
     
     Чем дальше на запад уходил фронт, тем ожесточеннее становились бои. В 
междуречье ИпельГрон они не утихали ни днем, ни ночью. Стрелковые части 
дивизии, ломая яростное сопротивление гитлеровцев, продвигались вдоль левого 
берега Дуная, освобождая населенные пункты Соб, ГарамКевешд, Паркань.
     Вспоминаю то время, и перед моими глазами встает Венгрия. Мутные воды 
несет Грон. Здесь, в нижнем течении, весной он стремителен, как в горах. 
Попробуй переплыви его, да еще под огнем противника! Но группа разведчиков, 
возглавляемая старшиной Супруновым, решила рискнуть.
     На вражеском берегу, раздвигая густой кустарник, они продвигались вперед. 
Но тут вдруг ракета, описав полукруг, повисла на парашюте. Она осветила балку, 
которая подступает к реке. Разведчики замерли и пристально вели. наблюдение, 
стремясь разгадать коварство врага. И тут, сквозь посвист ветра, разведчик 
Михаил Чернов уловил какойто таинственный шорох. Напряг до боли зрение – и 
увидел впереди сразу две метнувшиеся вправо фигуры. Он тут же шепнул своему 
командиру:
     – Смотри, немцы. Они, кажется, заметили нас.
     Из балки на высоту поднималось около 50 гитлеровцев. У всех в руках 
автоматы, на ремнях гранаты. У одного немцаздоровяка, что шел впереди, за 
плечами ручной пулемет…
     Фашисты, как выяснилось позже, направлялись в свою часть, но неожиданно 
заметив наших разведчиков, попытались окружить их и уничтожить.
     Бдительность воинов сорвала намерение гитлеровцев. Командир Иван Супрунов 
быстро принял решение. Когда погасла ракета, десять разведчиков взобрались на 
высо; ту с другой стороны и залегли у дороги, по которой сюда должны были 
прийти немцы.
     Ждать долго не пришлось. Фашисты, рассредоточившись, подошли вплотную к 
высоте. Смельчакиразведчики бросили в них по гранате и тут же дружно ударили 
из автоматов. Немцы открыли ответный огонь, но не смогли противостоять натиску 
советских воинов и обратились в бегство.
     На склонах высоты осталось лежать много фашистских трупов. Несколько 
фрицев было взято в плен. Одного из них, танкиста, разведчикам удалось 
переправить через Грон к своим.
     В эту же ночь в просторной комнате богатого помещичьего дома, где 
размещался штаб, беспрерывно звонили телефоны. У стола, лицом к начальнику 
разведки, сидел пленный. Он чуть склонил голову с рыжим чубом и, казалось, не 
замечал ни Боровикова, ни близкого артналета. В комнату вошел командир дивизии 
Василевский.
     – Что он показывает? – спросил он.
     – Молчит, товарищ полковник! – с раздражением сказал майор, искоса глядя 
на пленного. Василевский подошел к карте.
     – Значит, молчит? – переспросил он и негромко, властно сказал:
     – Встать!
     Пленный вскочил.
     – Танкист? Смотрите внимательно сюда. – Полковник указал на синий кружок.
 – Здесь, на станции Паркань, есть танки? Ну! – сдержанно прикрикнул он.
     Пленный колебался несколько секунд, а потом рассказал, что из района Новый 
Замок немецкое командование спешно перебросило танковую часть из состава 
соединения «Мертвая голова». Но эти прибывшие на станцию Паркань танки сразу, 
вступить в бой не смогли: им не подвезли горючего.
     Когда пленный уточнил коекакие данные и его увели, Боровиков невесело 
сказал:
     – Теперь жди, утречком нагрянут.
     – Почему утром? И почему – нагрянут?
     – Потому что за ночь подвезут горючее, а танки – оружие не оборонительное.
     – Правильно. Ну и что же? Ждать, пока нам бока наломают?
     Майор не ответил – он понимал, что показания пленного танкиста в корне 
меняют обстановку. А бока наломать могут – после долгих боев в дивизии не так 
уж много сил…
     А Василевский все так же стоял у карты и задумчиво, даже насмешливо тянул:
     – А когда нам ломают бока – это нехорошо. Это не в наших интересах… – И 
вдруг решительно сказал: – Будем наступать.
     – Сейчас? Ночью? – удивился Боровиков. – Впереди река.
     – Да, ночью, рассмеялся Василевский. – На этот раз наведем страх на 
немцев именно ночью: произведем ложную атаку. – И уже серьезно пояснил: – Надо 
использовать сведения «языка» немедленно. Потом будет поздно. Ведь пока танки 
стоят без горючего, они еще… неполноценны. – Василевский поднял телефонную 
трубку и отдал приказ командиру стрелкового полка Константинову.
     … Ночью с Дуная медленно пополз холодный плотный туман. Старший сержант 
Близниченко посмотрел на часы.
     – Ну, мне пора. Завтра встретимся, – Он пожал руки разведчикам взвода, 
оставшимся при штабе, и вышел. За ним пошла его группа.
     Разведчики получили ответственное задание – во время форсирования Грона 
проникнуть на станцию Паркань и совместно с пехотинцами захватить танки, не 
дать немцам использовать их в бою.
     Час ходьбы до переднего края пролетел, как одна минута. Так кажется всегда,
 когда перед тобой ответственная задача и ты думаешь только о том, как ее лучше 
выполнить. Время в этом случае останавливается.
     Наконец в воздух взвилась ракета – сигнал ложной атаки. Сплошной 
артиллерийский гул всколыхнул землю. В траншеях, стоя на месте, солдаты кричали 
громкое, протяжное «ура». По обороне то и дело доносились команды:
     – В атаку!
     – За мной, вперед!
     Впечатление ночной атаки было полное. По опыту прошлых боев немцы должны 
были открыть ответный огонь. Но они молчали. Что это? Ловушка? Подпустят 
поближе к реке и сразу накроют огнем? Ох, невесело, должно быть, в штабе в эти 
критические минуты. Какое решение принять? Что делать? Выручили разведчики из 
группы Владимира Юсупова, действовавшие на вражеском берегу, перед передним 
краем. Они подползли к самым траншеям и обнаружили, что противник поспешно 
отступил.
     Замысел полковника Василевского удался.
     Пехотинцы полка Константинова, получив сигнал разведчиков, перешли в 
наступление и с ходу форсировали Грон…
     В это время группа Егора Близниченко, прижимаясь к берегу Дуная, 
продвигалась к намеченной цели. Егор – впереди. Все остальные разведчики шли за 
ним плотной цепочкой, зорко посматривая по сторонам. Время тянулось мучительно 
медленно. Автоматы и диски к ним становились все тяжелее. Но вот Близниченко 
поднял руку и остановил группу. Ребята присели на корточки.
     – Наши пошли, – сказал он и показал в сторону и назад.
     В неверном свете звезд скорей чувствовалось, чем виделось, как, 
рассыпавшись по дунайской пойме, бойцы, не стреляя, подходили, к 
северовосточной окраине станции Паркань. Достигнув ее, они окопались.
     Перед пехотинцами, как и перед разведчиками, в темноте вырисовывались 
силуэты кирпичных зданий, слабо поблескивали ручейки рельс. Егор облегченно 
вздохнул:
     – Кажется, все на исходном рубеже. – И скомандовал: – Ракету!
     Немного повыше деревьев, отделявших Дунай от железной дороги, пронесся 
яркокрасный хвост, указывая путь движения пехотинцам. Паркань в ответ задышала 
огнем. Сразу запахло пороховой гарью. Разведчики вплотную подошли к зданию 
станции, изза которого хорошо просматривались железнодорожные пути, мельтешили 
вспышки над огневыми точками противника.
     Тут и началось для разведчиков главное дело. Мы напрягли зрение, чтобы по 
вспышкам засечь основную систему обороны немцев. Постепенно мы разобрались в 
суматохе ночного боя и поняли, что главный узел сопротивления находился в 
районе водокачки.
     – Приготовить гранаты! – произнес Близниченко. – Действовать быстро. 
Упускать момент сейчас – смерти подобно, – резко и, пожалуй, излишне 
торжественно сказал он и начал ставить задачи каждому.
     Мне предстояло выследить кочующего пулеметчика и обезвредить его. Я 
внимательно следил за вспышками пулеметных очередей, стараясь разгадать маршрут,
 по которому двигается фашистский расчет. От напряжения в глазах появилась резь,
 а вскоре на зрачки наползла какаято серая пелена, окружающее стушевалось и 
потеряло свои и без того смутные очертания. И тут я вспомнил совет своего 
командира Владимира Юсупова: «Когда слабеет зрение – съешь кусочек сахара». Я 
так и сделал, и почти немедленно исчезла серая пелена. Теперь я ясно видел 
окружающее и вспышку каждого выстрела. Кочующий пулемет был засечен точно. Я 
рассчитал и выполнил свой маневр – подполз к одной из площадок, где 
останавливались пулеметчики, и стоило им появиться там две моих гранаты 
сработали безотказно.
     Вправо и влево от меня на засевших в домах гитлеровцев обрушили свой огонь 
остальные наши разведчики, стрелки полка тоже ворвались на станцию.
     Немцы, отступая, взрывали здания, жгли все, что поддавалось огню. 
Озаренной пожарами ночью было очень трудно понять, где свои, а где гитлеровцы. 
Но и в этом хаосе разведчикам нельзя было ошибиться, тем более, что они еще не 
выполнили своей основной задачи – не нашли танков, изза которых была 
предпринята вся эта необычная операция. За все время боя мы ни разу не услышали 
рокота танковых моторов. Значит, если танки были на станции – уйти они не могли.
 А может, пленный врал? Запутывал? И мы снова и снова рыскали среди пожарищ, в 
самой гуще ночного боя, между нашими пехотинцами и немцами, в равной степени 
рискуя получить пулю и от своих и от гитлеровцев. Наконец ктото заметил, что 
изза одного станционного дома повалил особенно черный едкий дым, который, 
облизывая рельсы, низко и зловеще принимался к земле.
     – Танки жгут!
     Все разведчики бросились. за дом. Задыхаясь в дыму, мы сразу не могли 
понять, что к чему: кругом бушевал огонь, горели цистерны, горела вокруг них 
политая соляркой земля. Мы промчались прямо сквозь огонь, по горящей солярке, 
на товарную станцию, и невольно остановились. Перед нами стоял эшелон с танками.
 Часть из них уже была готова к" выгрузке на платформу. Разведчик Сиренев, 
вскочив на платформу, резко повернулся к нам. и крикнул:
     – Братцы, здесь целый танковый парк. – Он начал считать: – Пять… десять… 
всего сорок четыре. Вот это трофей!..
     И в самом делетаких трофеев нам еще никогда не доставалось.
     Необычная задача была выполнена. Дивизия снова пошла вперед.
     
КЛЯТВА
     
     Плацдармы… плацдармы… плацдармы. Сколько их осталось позади – больших и 
малых! И каждый из них советские воины завоевывали ценою крови, а порой и 
жизни…
     После упорных боев и ночного штурма, мглистым рассветом, части нашей 
дивизии овладели городом Дьер – важным опорным пунктом обороны противника на 
Венском направлении. 28 марта 1945 года успех был отмечен благодарностью 
Верховного Главнокомандующего. Казалось, можно будет передохнуть, отоспаться, 
привести в порядок подразделения. Но… но ведь то же самое могли сделать и 
гитлеровцы и, значит, потом оказать более упорное сопротивление. Поэтому никто 
не удивился, что следующей же ночью нам было приказано во что бы то ни стало 
форсировать реку КишьДуну, захватить плацдарм и обеспечить переправу передовых 
подразделений дивизии. Благодарность не только отмечала прошлый успех, но и 
звала к новому. Воина кончалась, но еще не кончилась…
     Через час разведывательная группа, куда вошло 12 смельчаков во главе с 
младшим лейтенантом Арнольдом Бадеевым, двинулась к реке.
     Вот и глинистый, размытый берег. Ребята позаботились и подобрали хорошие, 
ходкие лодки, расположились в них и бесшумно, привычно проверяют боеприпасы, 
установку полевого телефона. Два провода привязали к головной лодке. Действуют 
быстро, ловко, точно. Ни нервозности, ни страха. Смутно выступают из мартовской 
тьмы очертания противоположного берега, стена леса почти у самой воды. Ни 
одного выстрела, ни одного всплеска. Бесшумно отталкиваем лодки и плывем по 
тяжелой, холодной воде. Затем выбираемся из лодок.
     Как мы благополучно ступили на берег – до сих пор понять не могу. Весь 
берег, подступы к опушке леса, вдоль которого тянулись траншеи, были 
заминированы так густо и так хитро, что, казалось, и ноги поставить некуда. 
Немцы надеялись, что их минные сюрпризы сработают точно и сумеют известить их о 
появлении русских.
     Наш сапер Журавлев сразу же приступил к работе, обезвреживая мины, быстро 
и осторожно расчищая проход. Мы двигались позади, прислушиваясь и 
присматриваясь. И вдруг первая неожиданность – траншеи залиты водой и в них 
никого нет. Наверно, завтра противник попробовал бы их осушить или, в крайнем 
случае, подготовил бы новые, повыше. Но сегодня он надеялся только на мины и на 
то, что после жестоких боев мы не начнем форсирования.
     Мы перескакиваем траншеи и осторожно вступаем в лес, веером расходясь и 
сходясь, прощупываем опушку.
     Приняв вправо и продвинувшись вперед, Юсупов с тремя разведчиками 
наткнулся на дамбу, которая тянулась метрах в ста от воды, повидимому, 
предохраняя равнину от весеннего разлива реки.
     Младший лейтенант взвесил обстановку и приказал всем разведчикам подползти 
к дамбе и занять оборону. Движемся к цели осторожно. Я чуть отстаю и 
прислушиваюсь. Стоит тишина – глубокая и полная. Разведчики так натренировались 
действовать в горнолесистой местности, что уже не требуется тапочек, – под 
ногами не хрустнет веточка, не зашуршит трава. Даже птицы не проснулись, не 
выдали нашего движения.
     На отлогом откосе дамбы заняли оборону. Наскоро окопались. Начинало 
светать. Проснулись птицы, и лес зазвенел. От этого чистого щебетания на душе 
стало светлее, ослабло нервное напряжение. Казалось, что все страшное позади, 
все обойдется и образуется… И тут справа от нас, где окопались разведчики из 
группы Юсупова, медленно, как привидение, поднялась сутулая фигура гитлеровца. 
Он сделал несколько шагов, остановился и, видимо, не заметив ничего 
подозрительного, заиграл на губной гармошке.
     Осторожно, бесшумным движением руки, командир группы Бадеев подал сигнал 
не выдавать себя.
     Немецгармонист удалился вправо и скрылся в чащобе, продолжая наигрывать 
наивную, веселую мелодию. Может, и ему казалось, что все обойдется и образуется.
., Но нам этого уже не казалось. На место легкой, бездумной расслабленности 
пришло привычное напряжение я внезапная злость. Наверно, поэтому младший 
лейтенант подползал к каждому разведчику, подбадривал и уточнял задачу. И тут 
взорвался обычно спокойный Юсупов:
     – Почему мы лежим? Он, гад, песенки играет, наслаждается, а мы?.. 
Разрешите, я его сейчас…
     Бадеев хорошо знал, что Юсупов – опытный разведчик. Но перед группой 
стояла совершенно другая задача, и командир не разрешил Юсупову рисковать, 
преждевременно обнаруживать группу.
     Как только первые солнечные блики коснулись свежевырытой земли на 
брустверах наших окопов, засверкали вспышки взрывов.
     – Немцы справа! – прокатилось по цепи разведчиков.
     Гитлеровцы, прикрываясь бронетранспортером, обходили нас сзади. Слышался и 
подозрительный шум за дамбой.
     – Хотят, гады, зажать в кольцо и взять живьем! – разгадав замыслы врага, 
сказал Бадеев и скомандовал: – По одному отойти в траншею! Ребята, драться до 
последнего патрона!
     Мы успели выполнить команду и спрыгнули в траншею. Вода обожгла. Мы быстро 
рассредоточились и, стоя по пояс в воде, встретили немцев дружным и метким 
огнем. Фашисты, видимо, понимая, какая опасность им грозит, решили сразу 
ошеломить нас, смять и выбить с «пятачка».
     Первый натиск был так неистов, что мне порой казалось – не выстоим, сомнут.
 Но автоматы наши работали исправно и немцы отошли. Потом, перегруппировавшись, 
опять пошли в атаку. Холодная вода подбиралась по набухающей одежде, вызывая 
мучительную дрожь, двигаться было все трудней. А немцы все шли и шли. Волну за 
волной отбивали мы их атаки.
     Я находился недалеко от младшего лейтенанта Бадеева. Изпод маскхалата 
виднелся его расстегнутый ватник; лоснился от испарины лоб.
     – Не рисковать собой, ребята! Точнее вести огонь! – скомандовал он, а 
потом взял телефонную трубку и закричал: – Дайте огоньку по лесу – оттуда идет 
бронетранспортер с пехотой!
     Через несколько секунд над нашими головами зашелестели снаряды и накрыли 
цепь гитлеровцев. Постепенно обстановка прояснилась, и Бадеев передавал по 
телефону все новые и новые данные. Сложная машина боя работала безотказно. 
Несколько раз сзади нас, за рекой, раздавался характерный, запомнившийся на всю 
жизнь звук «катюши» – словно гигантский паровоз пускал пары. Огненные кометы 
мелькали в воздухе, и в расположении фашистов, приготовившихся к очередной 
атаке, вставали огромные черные столбы. Горела земля. Теперь мы были окружены 
не только немцами, но и кольцом огня нашей артиллерии. Только бы не оборвалась 
связь…
     Но бой был слишком неравным, и силы нашей группы таяли. Появились раненые, 
остальные выбивались из сил. На исходе боеприпасы, гранат несколько штук. А 
ведь раненые в воде, им не продержаться – утонут. Полукольцо немцев вокруг нас 
сузилось метров до пятнадцати.
     Капитан Попов, замещавший начальника разведки, с правого берега передал:
     – Продержитесь до темноты. Берегите каждый патрон, каждую гранату. Раненых 
укройте в окопах. Высылаю боеприпасы.
     Мы и сами понимали, что нужно продержаться до темноты, забота командира 
радовала и поддерживала. И в то же время все понимали – сил может не хватить: 
ведь мы мокрые, замерзшие, усталые. Решили несколько сменить тактику – не 
стоять на месте, а чаще менять позиции: пусть противник рассеивает внимание, 
пусть считает, что нас гораздо больше. Как только откатывалась очередная волна 
атакующих, мы медленно, не столько шли, сколько выплывали на новые позиции, 
постепенно расширяя наш «пятачок». Получалось, что наступают не немцы, а мы.
     А ведь нас осталось восемь человек. Восемь советских бойцовразведчиков. 
Мы держали клочок чужой земли, хорошо зная, что это нужно для нашей победы над 
врагом, которую мы ждем со дня на день. И мы честно, не боясь высоких слов, 
поклялись друг другу:
     – Погибнем, но назад – ни шагу!
     Но клятва клятвой, а силы оставляли нас. И тут случилось такое, что я и 
сам не знаю, как объяснить. Мы вдруг запели. Кончались силы, кончались гранаты, 
в дисках остались считанные патроны, и мы взяли и запели. Синие губы, спазмы от 
дикого, пронизывающего холода перехватывают горло, иногда темнеет в глазах, а 
мы под непрерывным огнем, по пояс, а коегде и по грудь в воде, поем. Скрипим, 
хрипло выкрикиваем слова, но всетаки поем.
     Когда немцы услышали это наше пение, они прямотаки осатанели и поперли 
напролом. Мы понимали, что это последний приступ – патроны на исходе. И мы 
стреляли одиночными выстрелами или короткими очередями и пели. Пели и стреляли. 
И немцы опять откатились.
     Может быть, это нас спасло. Потому что песня обозлила фашистов, и они все 
бросились в атаку и поэтому не заметили, как через реку переправились два 
красноармейца. Капитан Попов сдержал свое слово: нам доставили боеприпасы и 
продукты. Разведчики быстро перевязали и накормили раненых.
     Стемнело. Гитлеровцам стало трудно наблюдать за рекой, а мы приготовились 
к отражению последних атак. И вдруг совсем рядом, справа и слева от нас, 
донеслось многоголосное «ура».
     Это шли в атаку пехотинцы дивизии, переправившиеся через реку.
     С «пятачка», удержанного группой разведчиков, начиналось новое наступление.
 Громко звучали голоса:
     – Вперед, на запад!
     Это кричали мы, разведчики, перебегая через дамбу, у которой, дрались, как 
подобает воинам Страны Советов. Не знаю, откуда у нас появились силы, но, как и 
положено разведчикам, мы опять оказались впереди.
     Такая уж судьба у разведчиков: всегда быть впереди. Что бы ни было, где бы 
ни было и как бы ни было, обязательно быть впереди.
     
ПОСЛЕДНИЙ ПОИСК
     
     Весенний свирепый ветер дул с Альп. Идти было трудно. Наконец 
вскарабкались на небольшую высоту и залегли. Прислушивались к порывам ветра, 
всматривались в зябкую тьму, уже потревоженную начинающимся рассветом.
     Прошло двое суток, как наша поисковая группа оставила позади нейтральную 
полосу и проникла в тыл врага.
     Вспомнилось, как командир дивизии генерал Василевский, склонившись над 
картой, говорил:
     – Нужны новые сведения о противнике. А их нам может дать только хороший 
«язык». – Комдив немного помолчал и добавил: – Скажу прямо: трудности предстоят 
большие – в полосе поиска горная местность.
     Вот и все. Приказ в нескольких словах. Выполнить его надлежало нам, 
разведчикам, – старшему сержанту сибиряку Абашкину, юркому черноглазому юноше 
из Казани Карабердину, тихому, но смелому Седову и мне…
     Шоссе, обогнув высоту, убегало на север. Почемуто на дороге никакого 
движения.
     – Эх, махнуть бы сейчас по такому поясочку в Вену, – мечтательно 
проговорил Седов.
     – Да, – отозвался Карабердин. Видать, в тебе музыка крепко живет.
     – А что, браток? – Седов повернулся на бок, и их взгляды встретились. – 
Разве ты отказался бы сейчас послушать Штрауса?
     – Немцы. Идут немцы!
     – Тише! – шепнул Абашкин.
     Колонна гитлеровцев шла по шоссе. Чуть сутулясь, некоторые несли на плечах 
ручные пулеметы, минометы, фаустпатроны, другие – ящики с боеприпасами… 
Подсчитали – рота!
     Абашкин поглядел в хвост колонны, которую замыкали связисты. Потом 
обернулся ко мне и кивнул головой влево. Я сразу понял: медлить нельзя.
     Раздвигая заросли, ужом проутюжил склон высоты, сполз к шоссе. Гитлеровцы 
остановились. Послышалась команда, немцы разошлись и по обе стороны дороги 
стали копать землю. Ясно: готовят огневые точки. Работали они суетливо, 
нервозно. Офицер переходил от группы к группе.
     Я вернулся к своим.
     – Спешат, – сказал командир. – Усиливают охрану аэродрома. – И достал 
карту.
     – Как стемнеет, будем брать «языка», сказал Абашкин и, немного подумав, 
добавил: – Но здесь оставаться рискованно. Нужно выбрать другое место. Твое 
мнение?
     – А вот смотри – водосточная труба… Может быть…
     Так и решили. Все четверо мы укрылись в этой широкой трубе. Конечно, здесь 
было не очень уютно: сырость, темень. Но, продвинувшись дальше, в другой конец 
ее, почувствовали приток теплого воздуха, а вместе с ним до нас стали 
доноситься звон лопат и немецкая речь. Здесь, за холмами, фашисты чувствовали, 
видимо, себя в безопасности. Они, не маскируясь, продолжали рыть траншеи, 
соединяя ими огневые точки.
     А когда к вечеру земляные работы были закончены, подъехала автомашина, из 
которой вышла группа гитлеровских офицеров. Осматривая линию обороны, один из 
них, видимо, был особенно придирчив. Он то и дело размахивал руками, глядя на 
небо. И немцы вновь забегали, стали носить охапки веток, которыми маскировали 
огневые точки.
     Вечерело быстро. Траншеи, люди, дорога уже терялись во мраке. Наступала 
третья ночь в тылу противника. Разработали план захвата «языка». Решили брать 
одного из младших командиров.
     – Пора, – сказал Абашкин.
     Традиционно растянулись цепочкой. Я полз последним. Каждый из нас знал 
свою роль не хуже, чем артист, занятый в спектакле.
     Подползли к блиндажу. Пахло свежей землей, опилками.
     Гитлеровцы, свесив ноги в котлован, отдыхали. Один рассказывал смешную 
историю – слышался хохот. Но мы следили за другим. Наши наблюдения в течение 
дня подтверждали догадку, что он – правая рука командира роты. От безделья 
немец не знал, куда себя деть. То у лесорубов побудет, то возвратится к тем, 
что строили блиндаж.
     Выбрав удобный момент, Абашкин повернулся к Седову. Старший сержант еще 
ничего не успел ему сказать, как сзади, чуть левее, донесся треск сухих сучьев. 
Ктото шел, раздвигая ветки, приблизился к поляне. Наконец мы его увидели. Это 
был связист. Тяжело дыша, он нес телефонный аппарат и катушку. Абашкин 
молниеносно принял решение:
     – Брать!
     Седов вырос перед гитлеровцем так неожиданно, что тот остолбенел. Он 
открыл было рот, но закричать не успел. С кляпом немец лежал у ног разведчика. 
Теперь нас беспокоило другое: успеем ли мы до рассвета вернуться в часть?
     Обратно шли прежним маршрутом. Гитлеровца несли по очереди. В долине 
услышали шум. Потом увидели огонек: он то гас, то снова сверкал.
     – Передний край, сказал Абашкин.
     Догадка подтвердилась. В долине расположились фашистские минометчики, 
которых наши отбросили на значительное расстояние.
     – Проверить кляп у «языка», – приказал Абашкин. – И взять левее.
     Подошли к переднему краю противника. Немцы то и дело подвешивали ракеты. 
Надо было найти проход. С этой задачей легко справился юркий Карабердин.
     – Есть один проход, – доложил он, вернувшись. – Но там недалеко от 
стрелкового окопа пулеметная ячейка. Дежурит фриц.
     – Переходим. В случае обнаружения пробиваться огнем.
     Ползли медленно. Вот и проход. Хорошо видны пулемет, голова гитлеровца. Я 
до боли в глазах слежу за ним, направив свой автомат. Мне приказано прикрывать 
разведчиков. Но что это? Справа ударила автоматная очередь, еще одна. Закрутил 
головой и мой «объект». Ребята продолжали ползти по нейтральной полосе, не 
обращая внимания на стрельбу. Когда они были уже недалеко от наших позиций, 
снялся и я. С нейтральной полосы дал красную ракету – сигнал возвращения. Он 
был принят. Артиллерия ударила по немцам. На флангах заговорили пулеметы. Мы 
сделали последний бросок и ввалились в свои окопы. Нас тискали в объятиях 
друзья. Но что это с Седовым? Крепко сжав в руках автомат, он попятился назад и 
упал.
     – Ранен, – сказал Карабердин. – Санинструктора! Наступил новый майский 
день. Снова заклокотали орудия, и вскоре дивизия перешла в наступление.
     А через пять дней все мы услыхали радостное слово: «Победа!»
     В своем фронтовом дневнике я сделал тогда последнюю запись: «9 мая 1945 
года. Позавчера наша дивизия овладела сильным опорным пунктом гитлеровцев – 
австрийским городом Галабруном. А сейчас в городе – белые флаги капитуляции. 
Войне конец!.. Великий праздник пришел в советские семьи. Праздник долгожданной 
Победы!»