любопытство.
     – Как бы вы ни называли этот странный интерес, он мне не нравится. Моя 
личная жизнь вас не касается. Я вам не слуга и не обязан отвечать на подобные 
вопросы. Я рискую жизнью, доставая вам документы. Вы платите за них. Этим дело 
и должно ограничиться. Я не вижу оснований делать для вас чтото eщё. Кроме 
того, мне, может быть, вовсе не хочется говорить о своем прошлом.
     – Я был бы самым последним человеком, если бы пытался заставить вас делать 
это. Я не знал, что смерть вашего отца связана с какойто тайной. Однажды вы 
упомянули, что его убил англичанин, и меня заинтересовали подробности.
     – Его застрелили, и тут нет никакой тайны. Это был несчастный случай, 
который произошёл на охоте. Моего отца наняли загонщиком, и глупость одного 
дуракаангличанина стоила ему жизни. Но кому дорога жизнь бедного албанца!
     Цицерон успокоился и выпил eщё немного вина. Я ничего не сказал, а он, 
помолчав немного, продолжал:
     – Если бы этот идиотангличанин, прежде чем идти на охоту, научился 
правильно обращаться с ружьем, вся моя жизнь сложилась бы совсем иначе. Может 
быть, у меня было бы счастливое детство. Теперь, конечно, у меня есть деньги, 
много денег, и будет eщё больше, но…
     Он,  не договорив, замолчал.
     – Видите ли, – снова заговорил Цицерон, – мой отец ненавидел иностранцев. 
В наши горы они не принесли с собой ничего, кроме несчастья. Я ненавижу их eщё 
больше, чем отец.
     – Вам известно имя англичанина, который убил вашего отца? – спросил я 
после продолжительного молчания.
     – Я никогда не видел эту свинью, но я знаю его имя. Когда я немного подрос,
 я обратился по этому поводу к властям. В конце концов они дали мне немного 
денег. Компенсация за сиротство! Их мне хватило, чтобы добраться до Турции. Но 
от этого я не перестал ненавидеть англичан. – Затем он добавил театральным 
тоном: – А теперь я мщу.
     – Есть ли у вас eщё какиенибудь причины ненавидеть их?
     – Много. Они плохо обращаются со мной. Не посол – он достаточно вежлив, – 
но некоторые другие. Они не считают слуг за людей.
     – В таком случае, почему же. вы продолжаете служить у них?
     – Если бы я не делал этого, вы бы не получили их секретные документы, не 
так ли? Мне доставляет удовольствие обманывать их. Но скоро наступит момент, 
когда с меня будет довольно. Тогда я уеду куданибудь, где меня никто не знает 
и где нет никаких англичан.
     – При условии, если они раньше не поймают вас.
     – Я не думаю, что они поймают меня. К этому я готовился годами, все 
продумал до мельчайших деталей. Но даже если меня поймают, им все равно не 
удастся взять меня живым.
     За вечер он уже второй раз сказал это. Было почти одиннадцать, когда 
Цицерон ушел от меня, взглянув на свои дешевые часы из сплава меди с оловом и 
цинком. От моего предложения подвезти его он отказался. Вероятно, он сп'ешил.
     Я поехал обратно в посольство, где запер фотопленки в своем сейфе. Мое 
прежнее рвение теперь несколько охладело после того приема, который был оказан 
мне в Берлине; с проявлением пленки и печатанием снимков можно было повременить 
до утра. Я отправился домой, раздумывая о том, что мне рассказал Цицерон.
     Еги рассказ показался мне правдоподобным, однако в нем слышались нотки 
дешевой мелодрамы, заставившей меня отнестись ко всему этому несколько 
скептически. Я был уверен, что в Берлине его рассказ не произведет никакого 
впечатления.
     Я понимал, конечно, что мне, европейцу, воспитанному в Австрии, мир 
магометанина – албанца, выросшего в горах, в атмосфере жестоких распрей и 
кровной мести, должен был казаться странным, надуманным. Но мы так' никогда и 
не узнали, правдоподобен ли был рассказ Цицерона о смерти отца или он выдумал 
его, чтобы менее корыстной выглядела причина его предательства. Его рассказ не 
помог нам решить вопрос о подлинности документов, и это совершенно необходимо 
было выяснить в ближайшие несколько дней.
     Следующим курьерским самолетом я отправил в Берлин двадцать новых 
фотоснимков. Один из них вызвал в Берлине больше волнений, чем какойлибо 
другой из доставленных Цицероном до сих пор. Это был текст радиограммы, на 
полях которой имелись сделанные от руки технические пометки, относящиеся к 
радиосвязи между Лондоном и Анкарой. Как я узнал потом, он оказался чрезвычайно 
ценным для германской секретной службы: с его помощью удалось разгадать очень 
важный шифр англичан.
     Среди отправленных документов был также материал, имевший довольно большое 
политическое значение. Это был черновик доклада посла Великобритании о 
взаимоотношениях между Анкарой и Лондоном. Почти весь он был написан ровным, 
четким почерком самого посла; в нем было много поправок, сделанных очень 
аккуратно. Для нас, сотрудников германского посольства в Турции, этот доклад 
был исключительно важен: он ясно показывал решимость турок воздержаться от 
участия в войне. Англичане же, естественно, стремились к тому, чтобы Турция, 
сохраняя нейтралитет, вооружилась, а затем сконцентрировала свои войска во 
Фракии, тем самым заставляя немцев держать как можно больше дивизий в Болгарии. 
Разрыв дипломатических отношений между Германией и Турцией должен был быть 
первым шагом на пути к этому.
     Конечно, мы и раньше прекрасно видели, к чему стремились англичане, но мы 
не знали, как близки они были к реализации своих планов. Больше того, намерения 
противника, так детально излагаемые его авторитетным представителем,