И теперь Россия еще может быть спасена!
     Грандиозное, немыслимое предательство удалось предотвратить.
     Еще одна деталь, как мне кажется, весьма любопытная.
     В самом конце ужина, когда я поднялся и собирался было уже уходить, ко мне 
подошел Роберт Вильсон, бригадный генерал и агент британской короны, от острого 
взгляда которого, кажется, ничего не может укрыться: он всегда и всюду, без 
малейшего стеснения, лезет. Так случилось и на этот раз.
     Вильсон отвел меня в сторону и довольнотаки бесцеремонно и при этом 
громко, отнюдь не таясь, стал расспрашивать, в самом ли деле раскрыта тайная 
переписка канцлера Румянцева с Бонапартом.
     Я развел руками, естественно, отвечал ему, что ничего об этом не знаю, и 
добавил, что если бы и знал, то не имел бы права рассказывать об этом ровно 
ничего.
     Вильсон засмеялся, ничего не ответил и молча отошел. Я же простился с 
главнокомандующим и тут же отправился к себе.
     Поразительно всетаки, насколько слухами земля полнится, виленская в том 
числе.
     Да, британская агентура уже, видимо, успела обо всем пронюхать. Что ж, 
успела так успела: тем больше позора канцлеру и славы высшей воинской полиции 
Российской империи. А вот с бригадным генералом Вильсоном надо быть настороже, 
хоть он и наш союзник по борьбе с Бонапартом.
     Просмотрю сейчас последние донесения, отберу наиболее интересные из них, 
уложу заранее в портфель и немедля отправляюсь спать – к десяти утра меня ждет 
государь Александр Павлович.
     Непременно расскажу его величеству и об нынешнем ужине у БарклаядеТолли, 
и о беседе со мной (точнее, это был допрос) бригадного генерала Роберта 
Вильсона, и о разговоре своем с министром Балашовым и генералом Аракчеевым. Не 
премину упомянуть о поведении генераладъютанта Петра Михалыча Волконского и 
генерала от кавалерии Леонтия Леонтьевича Беннигсена, особ в высшей степени 
капризных, строптивых и заносчивых, даже какихто нервнозаносчивых. Конечно же,
 поведаю и о глухом нашем канцлере Николае Петровиче Румянцеве, на ужине 
постоянно корчившем недовольную мину, несмотря на то что Барклай со своей 
супругой весь вечер, как могли, умасливали его.
     Впрочем, поведение канцлера, с учетом событий, последовавших после отъезда 
графа Нарбонна, совершенно естественно. Более того, отныне недовольная мина, 
кажется, приклеится к канцлеру навсегда.
     
     Конец тетради 
     
Записи, сделанные на вклеенных страницах
     
     
Мая 19 дня. Первый час дня

     А вот и моя награда! Подлинная награда! Наконецто я дождался!
     Да! Да! Да! Успех несомненный, очевидный и долгожданный, но, надо честно 
признать, и заслуженный. Сей месяц в Вильне я провел недаром.
     Вот что случилось. Рассказываю по порядку, ничего не утаивая.
     С раннего утра (шел только что восьмой час) прибежал старик аптекарь. Он 
доставил мне записку.
     Когда я ознакомился с ней, то в первую минуту просто не поверил своим 
глазам – событие произошло поистине неслыханное.
     Заксмладший сообщает из Варшавы, что по указу императора Франции барон 
Эдуард Биньон отставлен с поста посланника и резидента (когда началась война, 
Бонапарт опять взял его на службу, назначив комиссаром оккупационных войск 
Литвы, но это было явное понижение. Впоследствии Наполеон завещал ему сто тысяч 
франков и поручил написать историю французской дипломатии. – Позднейшее 
примечание Я. И. де Санглена ).
     Мальчишка пишет также, что в варшавском обществе уже несколько недель как 
говорят, будто Бонапарт чрезвычайно раздражен на Биньона и крайне недоволен 
работой разведывательного бюро, возглавляемого им. Император, видимо, понял, 
что из Варшавы в Вильну происходит довольнотаки сильная утечка информации.
     Кроме того, сын аптекаря в своем донесении отмечает, что сам барон Биньон 
в последнее время несколько раз достаточно прозрачно намекал в разговорах с ним 
на возможность скорой своей отставки.
     Меня Заксмладший спрашивает относительно собственной своей судьбы, ожидая 
от меня дальнейших указаний.
     Спрашивает он также, не буду ли я возражать, ежели он всетаки через 
некоторое время отправится в йешибот (школу) ребе ШнеураЗалмана из Ляд, 
добавляя, что борьбы с Бонапартом он все равно ни при каких обстоятельствах не 
оставит (к этому, было сказано в записке сына аптекаря, постоянно призывает его 
в своих посланиях и сам старый ребе, видящий в императоре Франции страшную 
угрозу для своей веры).
     Возможность потери столь первоклассного агента меня совершенно вывела из 
равновесия. Такую возможность я все время предвидел, но осуществление ее 
почемуто относил лишь к самому отдаленному будущему.
     Я предельно взволнованно, но четко на словах передал через Заксастаршего, 
дабы сын его по истечении срока своей секретарской работы у Биньона (а барон, 
несомненно, останется в Варшаве до приезда нового резидента и нового посланника 
– это опятьтаки, видимо, будет одно лицо) сразу же и непременно возвращался бы