в Вильну, ибо тут есть до него настоятельнейшая необходимость.
     Я прямо и откровенно объяснил Заксу, что без его сына нам просто не 
справиться в эти тяжелейшие и ответственнейшие дни. Старик обещал все в 
точности передать.
     И тут же, едва только за аптекарем закрылась дверь, не дожидаясь 
назначенных десяти часов, я ринулся в Виленский замок и не медлил при этом ни 
единого мгновения, в спешке забыв даже свою неизменную трость.
     Внутри же у меня все буквально дрожало, а точнее, бурлило, и неспроста, 
конечно. Событие всетаки произошло из ряду вон выходящее.
     Государь Александр Павлович сразу же принял меня (он вообще по возможности 
меня всегда принимал без задержек), хотя до десяти часов оставалось еще добрых 
получаса.
     По моему счастливому виду его величество сразу понял: чтото произошло, и 
это «чтото» не совсем печальное, скорее наоборот. Но государь и виду не подал 
и не стал ни о чем расспрашивать меня, видимо, ожидая, что я сам обо всем ему 
поведаю.
     Когда же я торопливо передал Александру Павловичу спешную и при этом 
довольнотаки неожиданную, совершенно непредвиденную новость, сообщенную мне 
сыном аптекаря, то Александр Павлович, довольно улыбаясь, сказал мне тут же, 
буквально ни минуты не раздумывая:
     – Да, Санглен! На территории герцогства Варшавского Бонапарт свой бой 
проиграл, это несомненно, и как проиграл: оглушительно, с треском. Знаешь, 
отставку барона Биньона я ставлю тебе в личную заслугу. Молодец! А ведь Биньон 
– сильный противник, и притом сам Бонапарт, со своей исключительной любовью к 
шпионам, направлял его действия, перестроил работу всего варшавского бюро. Им 
ничего не помогло, все их усилия оказались тщетными, и вот ныне – форменная 
катастрофа.
     Так прямо и сказал мне наш государь император. В этих самых словах. Я все 
в точности запомнил.
     Еще бы не запомнить таких слов! Александр Павлович их не каждый день, 
почитай, раздает. Его величество изысканно вежлив, галантно комплиментарен, но 
в деловых отношениях похвалу он просто так не отпустит.
     Что ж, теперь министру Балашову, любезнейшему нашему Александру Дмитричу, 
уж точно придется прикусить губу.
     Хехе, если он не скажет, конечно, что это именно его успехи вынудили 
Бонапарта отправить своего варшавского резидента в отставку.
     Да, с Балашова станется! Он страсть как любит приписывать себе чужие 
заслуги. Но его величеството знает, кто на самом деле одолел барона Биньона, 
кто ловил в Вильне агентов Бонапарта.
     Поговорив еще минут с двадцать (естественно, беседа между нами шла 
исключительно об отставке барона Биньона), мы с императором спустились на 
нижний этаж, зашли в кабинет к БарклаюдеТолли, чтото в большой задумчивости 
вычерчивавшему на карте.
     При нашем появлении он тут же вскочил и застыл без движения, не шевеля ни 
единым мускулом, но во взгляде его читался немой вопрос. Видимо, он мучительно 
разгадывал причину нашего столь неожиданного появления.
     После приветствия и нескольких совершенно малозначащих общих вопросов 
Александр Павлович остановился, сделал паузу, взял меня за руку, подвел к 
неподвижно и выжидательно стоявшему в глубине своего огромного кабинета 
главнокомандующему и торжественно сказал ему при этом:
     – Михаил Богданович! Любезнейший! Можешь поздравить де Санглена. А заодно 
поздравь и меня, и себя, и вообще всех нас. В одном бою мы одолели Бонапарта – 
в шпионском.
     Напряжение тут же слетело с лица главнокомандующего (кажется, он боялся, 
что мы пришли с дурными вестями), и он довольно рассмеялся.
     Рассказав вкратце БарклаюдеТолли о сути происшедших перемен, государь 
потом медленно и раздумчиво добавил, как бы размышляя вслух (в эти минуты его 
величество говорил чрезвычайно тихо, но зато при этом предельно четко, даже 
както чеканно):
     – Всетаки это был правильный выбор – прикомандировать тебя к военному 
министерству и отдать под твое начало всю высшую воинскую полицию империи, хотя 
многие меня отговаривали, и как еще отговаривали (имей в виду, Санглен, что в 
их числе был отнюдь не один Балашов). Но теперьто совершенно очевидно: я был 
прав, что не послушался их всех, исключительно прав.
     Затем государь вдруг неожиданно повернулся в сторону БарклаядеТолли и 
спросил, глядя на него в упор (я обратил внимание, что выражение его льдистых 
голубых глаз в этот миг было пронзительнопронизывающим, понастоящему 
испытующим):
     – Граф, скажика напрямую мне: а доволен ли ты нашим Сангленом? 
Работенкато у него непростая (полагаю, далеко не всякий с такой и сладит?!). 
Как ты полагаешь, он справляется? Жду от тебя, Михаил Богданович, трезвой, 
продуманной оценки. У меня есть свое собственное мнение, но я хочу услышать 
твое. Что ты сам думаешь о работе высшей воинской полиции при особе военного 
министра?
     Как только императором были заданы сии вопросы, мне кажется, даже 
остроносая лысая макушка главнокомандующего тут же радостно засветилась.
     БарклайдеТолли покинул свое место в глубине кабинета, занятое было в 
выжидательной позиции «Что же будет? с чем пожаловал император?», подошел к нам 
поближе и чрезвычайно прочувствованно проговорил, обращаясь к Александру 
Павловичу, а на меня даже не глядя, как будто меня тут и не было вовсе.