прекрасно отдает себе отчет, что выиграть военную кампанию без умных, хитрых и 
дерзких лазутчиков немыслимо. Так что мою необходимость и значение воинской 
полиции он ясно и точно понимает.
     Я рассказал Барклаю, что Алина (не называя, конечно, ее подлинного имени) 
входила в кружок виленских бонапаратистов и, может быть, даже заправляла им. И 
добавил, что Алина пряталась в доме гражданского губернатора Лавинского от нас 
и одновременно следила за министром Балашовым по заданию варшавского резидента 
барона Биньона.
     – Кто же мог ее убить? – осведомился граф, потрясенный всем услышанным, 
шпионство вообще было не по нем.
     – Полагаю, что это наши патриоты отмстили за убийство поручика Шлыкова – 
ответил я достаточно уклончиво, но всетаки излагая суть дела.
     – Жаль девушку, – так довольно неожиданно отреагировал на мои слова 
военный министр. Надо сказать, что он вообще был довольно сентиментален: это в 
нем, видимо, сказывались шотландсконемецкие корни.
     А для меня вот Алина Коссаковская прежде всего была противником, и 
противником достаточно серьезным. Если бы она была уничтожена раньше, меньше бы 
нашей крови пролилось: Шлыков бы остался в живых и приносил бы пользу отечеству.

     Днем в трактире Кришкевича встречался с полицмейстером Вейсом. Я сказал 
ему, что взамен погибшей Алины варшавский резидент барон Биньон неминуемо 
должен прислать нового человека. Так что среди виленского общества нужно 
ожидать пополнения. Вейс обещал присматриваться.
     Я распорядился, дабы он сегодня же заготовил список всех новоприбывших и 
чтобы такой список он заготавливал каждый день и хранил в особой папке.
     Поиски продолжателя дела Алины Коссаковской весьма занимали меня. 
Несомненно, ктото новенький должен был у нас объявиться. Нужно готовиться к 
встрече. А может, уже и объявился.
     Ужинал я у графа Кутайсова (геройски погиб в сражении при Бородине 26 
августа 1812 года. – Позднейшее примечание Я. И. де Санглена ). Он, как всегда, 
был любезен и в высшей степени приятен.
     Было многолюдно, оживленно, весело – мне досаждал только Закревский: уж 
очень он нахален и самонадеян, беспардонен и завистлив, – вино было отменное, 
угощение разнообразное и вкусное.
     Канкрин забавлял всех своим несуразным акцентом и оригинальным остроумием, 
невинными чудачествами. Жаль, что я не запомнил большинства его высказываний, 
они чрезвычайно оригинальны. Но, конечно, их нужно не записывать, а слышать.
     Граф Кутайсов рассказывал, при общем смехе, что Бонапарт, завоевав Россию, 
собирается отправиться походом в Индию. Он прибавил при этом, что тому, видимо, 
не дают спать лавры Александра Македонского.
     – Клупец и нефеша, – закричал в запальчивости Канкрин, – креки кафарили: 
нелься ф атну и ту ше реку файти тфашты. Панапарте – нефеша. Запомните это, 
каспата! Прежте, чем потрашать Макетонскому, пусть читает крекоф.
     При этих словах смех многократно усилился, но, кажется, в слова 
генералинтенданта почти никто не вдумался: один хозяин (благороднейший и 
умнейший граф Кутайсов) посмотрел на Егора Францевича Канкрина одобряюще и 
понимающе.
     И еще БарклайдеТолли вслушался в забавную реплику своего гениального 
снабженца. Но вообще он весь вечер как будто грустил: все дело в том, что 
военный министр не очень любил общее веселье. Он переговаривался вполголоса со 
мной, с начальником моей канцелярии губернским секретарем Протопоповым, с 
генералом Кутайсовым, с дежурным генералом Кикиным, но не более, кажется, ни с 
кем.
     Супруга же БарклаядеТолли была довольна сверх меры. В политические 
разговоры она совершенно не вслушивалась, а исключительно наслаждалась 
нескончаемыми комплиментами адъютантов главнокомандующего. Еще с ней любезничал 
подлиза и хам Закревский, что вызвало ее полнейшее одобрение.
     Когда я вернулся к себе, меня ждала записка, подписанная именами Розена и 
Ланга. В записке сообщалось, что к Розену и Лангу явился граф де Шуазель и 
спрашивал о розыске по делу об убийстве Алины Коссаковской. Я отвечал, что 
пусть господа полковники отвечают примерно таким образом: «Не сумневайтесь, 
ищем и непременно найдем».
     Хочется спать, но надо еще разобрать корреспонденцию.
     
     
Апреля 29 дня. Одиннадцатый час ночи

     Уже в девять часов утра у меня был сын аптекаря, и вот что он рассказал 
мне.
     Вчера днем граф де Шуазель заявил, что отпускает его на два часа, ибо 
устал от работы и отправляется на прогулку в городской сад. Но умный мальчик 
пошел не по своим делам, а решил тихонько проследить за своим патроном.
     В саду к графу подошел некто в широкой темнофиолетовой накидке и огромной 
шляпе, надвинутой чуть ли не на глаза.
     Они уединились в пустынной темной аллейке и минут сорок прогуливались не 
спеша. А когда они расставались, сын аптекаря успел заметить, что де Шуазель 
вручил незнакомцу небольшой сверток.
     Мальчик решил узнать, куда отправится незнакомец, и осторожно стал 
красться за ним. Обладатель огромной шляпы дошел до дома нумер девятнадцать по 
Доминиканской улице. Это особняк, занимаемый графом Румянцевым.