в углу кабинета, все копии, я отослал поручика за купцом, приказав привести его 
немедленно.
     Через полчаса явилась троица. Розен и Ланг ухмылялись, а Менцель дрожал 
как осиновый лист, взгляд его был мутный и блуждающий. Полковники остались 
стоять у двери, а купец бросился ко мне, крича чтото невнятное. Я взял со 
стола сверток и протянул Менцелю, молвив при этом: «Кажется, мы все разыскали, 
любезнейший».
     Купец задрожал еще больше, судорожно схватил сверток и, ни слова не говоря,
 выбежал. Мы в голос тут же расхохотались. Когда приступ смеха закончился, я 
сказал Розену и Лангу: «Господа, не спускайте глаз с его дома и каждый вечер 
представляйте мне список лиц, посещающих его. И стоит подружиться с кемнибудь 
из его слуг». Розен понимающе кивнул: он легко знакомился с лакеями лиц, 
находящихся на подозрении, и отличнейшим образом спаивал их – ему это не 
впервой.
     Генералинтендант Канкрин принял меня в девятом часу вечера. Когда я вошел,
 он играл на скрипке и играл невообразимо плохо, но по лицу его видно было, что 
он самозабвенно наслаждается своей игрой. Увидев меня, он не только не прервал 
свое занятие, а, наоборот, продолжал пиликать с еще большим энтузиазмом. Я 
уставился в стоявший в углу кабинета страшный зеленый зонтик и стал ждать.
     Наконец пиликанье закончилось, и чудак многозначительно поглядел на меня. 
Я понял, что нужно хвалить его игру, и стал выдавливать из себя какието жалкие 
и, в общемто, малоубедительные комплименты, но Канкрин был доволен и весь 
расплылся в улыбке. Не постигаю, как можно иметь такие странности и 
одновременно быть таким умницей.
     Получив требуемую дозу похвал, генералквартирмейстер осведомился, что же 
меня, собственно, привело к нему.
     Я рассказал в общих чертах Канкрину о варшавском донесении, прибавив, что 
оно единственное в этом роде, что другие агенты молчат – нет буквально больше 
ни одного сообщения о возможной миссии генерала Нарбонна в Вильну.
     – Галупчик, не пойтесь профала, – сказал на своем невозможном русском 
языке, – фолка пояться ф лес не хотить. Нарпонн весьма опасен. Нушно пыть 
котофыми к его фстрече. Пеките и расскашите фсе касутарю. Неметленно, галупчик, 
неметленно.
     Я тут же бросился к государю (до этого я еще успел забежать к 
БарклаюдеТолли и наспех посоветоваться, но он совершенно не знал, как 
поступить, заметив только, что не мог бы работать с агентами и при этом не 
доверять им; на это я отвечал, что я верю всем, но всех пытаюсь проверить).
     Александр Павлович был милостив, долго расспрашивал меня, живо 
интересовался подробностями разрабатываемых мною операций. Особо он спросил, 
установлена ли слежка за домом купца Менцеля и просил сразу же докладывать, как 
будут оттуда известия. «Это крайне важно, – резонно заметил он. – Менцель, судя 
по всему, связан с резидентом Бонапарта в Варшаве, но как они сообщаются друг с 
другом, кто у них исполняет роль курьера, вот в чем вопрос». Я отвечал, что в 
скорейшем времени мы непременно узнаем об этом. Я и в самом деле так думаю.
     Когда же государь спросил о новостях, то я тут же выложил ему сведения, 
полученные мною от сына аптекаря. Сведения эти произвели необычайно сильное 
впечатление.
     Александр Павлович был явно не на шутку взволнован. По прошествии 
нескольких прошедших в полном молчании минут он спросил меня: «Зачем же 
Бонапарт собирается послать в Вильно Нарбонна, как ты считаешь?»
     Я отвечал, что причин тут может быть несколько. Конечно, Бонапарт очень 
хочет знать, насколько готовы мы к войне. Но одновременно он через графа 
Нарбонна постарается уверить ваше величество в том, что сам он к войне не 
готовится.
     – Ты прав, – заметил государь, – что ж, будем ждать.
     Потом он поведал мне, что Нарбонн – потомок знатнейшего испанского рода, с 
XIII века владевшего графством Нарбонн в Южной Франции, что на гербе Нарбоннов 
начертан девиз: «Nous ne descendens pas des rois, mais les rois descendent de 
nous» (Не мы от королей, а короли от нас), что граф получил блистательное 
образование, слушал лекции по международному праву в Страсбурге, дружил со 
знаменитой мадам де Сталь и другими парижскими литераторами.
     От происхождения Нарбонна разговор перекинулся на мое происхождение. 
Государь стал расспрашивать о моих родителях.
     Вот что вкратце я поведал ему.
     Фамилия моего деда со стороны отца была de St. Glin. Женат он был на 
девице de Lortal. Жили в своем поместье, расположенном у берегов реки Адур. 
Старший сын моего деда поступил в военную службу и дослужился до бригадного 
генерала.
     Мой же отец, который был младшим сыном, был предназначен для духовного 
звания. Он пошел в монастырь, но через некоторое время бежал, ибо монашеская 
жизнь пришлась ему совершенно не по вкусу. Через некоторое время он прибыл в 
Париж вместе с родственником своим chevalier de la Payre. Отец мой поступил 
капитаном в королевские мушкетеры.
     Он поссорился с одним офицером, который обозвал его беглым монахом. Дело 
закончилось дуэлью, на которой отец заколол своего соперника. Секундантом его 
был chevalier de la Payre. Спасаясь от судебного преследования, мой отец со 
своим секундантом бежали в Россию и остались там навсегда.
     В 1775 году отец женился в Москве на девице de Brocas. Через год родился я.
 Отец мой давно умер, а chevalier de la Payre жив и обитает в Москве. Наезжая в 
первопрестольную столицу нашу, я с ним всегда встречаюсь.