Через несколько дней Зиновьев явился опять. Он пришел с объявлением: 
«Государь вас ожидает». – «Я только прощусь с женою и детьми», – сказал я.
     Зиновьев ответил мне: «Сделайте милость, никому о том не говорите. 
Государь именно это запретил».
     Однако я не послушался, ибо был убежден, что Балашов жаловался на меня 
государю. Я страшился ареста.
     Под предлогом переодеться я пошел к жене и просил ее не беспокоиться. 
«Вероятно, на меня донесли, – говорил я ей, – может быть, куданибудь ушлют, но 
я увижу государя и буду просить об отправлении всех вас ко мне».
     Мы сели с камердинером в сани, и нас повезли к маленькому подъезду. Повели 
меня по множеству лестниц. Наконец Зиновьев ввел меня в небольшую комнатку, в 
которой стояли комоды и шифоньеры, и просил меня тут обождать. Нигде не было 
свечей – темнота наводила на меня дурные предчувствия. Я все более утверждался 
в мысли, что буду отправлен.
     Наконец сквозь щель двери в другой комнате проявился свет – зажглись свечи.
 Дверь отворилась, и император стоял передо мною. Я поклонился.
     Государь с удивительно милостивою улыбкой сказал мне: «Entrеz, je vous 
prie».
     Я вошел, император сам притворил дверь и сказал: «J’ai desir? faire votre 
connaissance, pour vous demander quelques renseignements sur des articles, que 
je ne puis bien concevoir, et que vous devez connaоtre».
     Я подумал: «Не полагает ли император по фамилии моей, что я француз?», и 
отвечал: «Государь! Я русский и на отечественном своем языке изъясняюсь не 
менее свободно, чем на французском».
     Государь засмеялся и сказал: «Очень рад, ведь и я русский. Будем говорить 
порусски».
     Погодя немного, он продолжал: «Вы имели, я думаю, случай заметить, что я 
вашими трудами доволен».
     Я поклонился.
     Государь заметил: «Я хотел бы получить некоторые разъяснения. Вот в чем 
состоит дело. Министр полиции Балашов жаловался мне на вас, но я хорошенько не 
понял, что, собственно, произошло».
     Я отвечал: «По долгу моему я часто делаю представления господину министру, 
которые не всегда принимаются с тою благосклонностью, какой бы требовала 
чистота моих намерений. Но в точности мне неизвестно, в чем состояла жалоба 
господина министра».
     Начиная с этой встречи, государь стал мне давать приватные поручения. Тут 
мы с Балашовым окончательно разошлись: благосклонности ко мне императора 
Александра Павловича перенести он никак не мог.
     
     
Апреля 18 дня. Два часа пополудни

     Завтракал с майором Бистромом в трактире, который держит некто Кулаковский 
на углу Немецкой и Доминиканской улиц. Отличное заведение: чисто, вкусно и при 
том недорого.
     Майор утверждает, что граф Коссаковский водит странные знакомства. Я 
приказал Бистрому установить наблюдение за домом камергера.
     Вернувшись после завтрака к себе, я принялся разбирать свою 
корреспонденцию: ее скопилось предостаточно – три дня у меня не было ни 
малейшей возможности прикасаться к письмам, не считая, конечно, тех записочек, 
которые приносил мне императорский камердинер Зиновьев.
     Копаясь в своей почте, ничего особенно ценного я, в общемто, не обнаружил.
 Мое внимание привлекло только свеженькое донесение поручика Шлыкова.
     Там было отмечено, что буквально каждый день, от пяти до шести, у графа де 
Шуазеля неизменно собирается одно и то же общество: аббат Лотрек, граф 
Коссаковский и граф Тышкевич.
     Постоянно к ним присоединяется одна дама (судя по фигурке, чрезвычайно 
молоденькая), но кто она, нет никакой возможности узнать: дама входит в дом де 
Шуазеля, будучи плотно закутанной в голубую шаль.
     Я тут же отписал Шлыкову, приказывая в точности узнать следующее: когда 
заговорщики (а это, несомненно, были заговорщики) станут расходиться, то 
необходимо проследить, куда направится дама, и немедленно сообщить мне.
     В пять часов у меня встреча с государем.
     
     
Апреля 18 дня. После десяти часов вечера

     Мы встретились, как и уговаривались, у Замковых ворот.
     Государь был в духе, подробнейшим образом расспрашивал меня о полученных 
донесениях, весьма заинтересовался сообщениями поручика Шлыкова, подчеркнул – 
очень важно узнать, кто же эта дама в голубой шали.
     Когда мы подошли к кафедральному костелу, государь остановился, резко 
повернулся ко мне и сказал:
     – Любезнейший Яков Иванович, буквально сегодня я получил уведомление от 
берлинского оберполицмейстера Грунера, что в Вильне уже несколько месяцев как 
скрываются французские офицеры, шпионы, их должно непременно отыскать, 
арестовать и допросить. Ты сможешь сделать это?
     Я тут же кивнул в знак согласия и спросил государя, известны ли имена 
французских офицеров, или, может быть, в уведомлении означены какиелибо их