мы всегда только понемецки):
     – Как вам это стало известно, граф?
     – Мне рассказал государь. У меня сегодня была с ним аудиенция в двенадцать.

     Досада! Итак, за мной следят. Следят за профессиональным шпионом, который 
слежки и не заметил. Я стал мысленно перебирать возможных доносчиков. И быстро 
нашел ответ – губернатор Лавинский, в доме у которого остановился Балашов.
     – Государь недоволен вашей встречей с Балашовым, – монотонным голосом 
произнес князь. – И настоятельно просил передать вам прекратить с министром 
Балашовым впредь всякие сношения, и это во избежание монаршего гнева. Передаю 
слова государя de texto, – подытожил главнокомандующий.
     Я поклонился в знак согласия.
     Все было ясно как божий день.
     Итак, мы с Балашовым обречены на продолжение вражды.
     Делать нечего. Придется повиноваться. Значит, мы с ним завтра не 
встретимся, и он вконец озлится на меня.
     Но что Балашов делает в Вильне? И что будет тут делать в дальнейшем? 
Возможно, Государь намерен давать ему какието параллельные поручения.
     Мне стало ясно, что Александр Павлович будет и дальше разжигать нашу 
обоюдную ненависть.
     Нужно быть начеку. Государь любит играть своими шпионами, быть хитрее и 
проницательнее их. Он любит их стравливать, как владелец псарни своих собак.
     Обо всем этом я размышлял, возвращаясь домой от графа БарклаядеТолли.
     В пять назначена была встреча с поручиком Шлыковым, человеком дельным, 
расторопным, сметливым. Он неизменно доставлял ценные сведения.
     Я знал его еще по министерству полиции и, перейдя под начало военного 
министра, просил прикомандировать ко мне.
     Ужинал я у графа де Шуазеля, страстного поклонника Бонапарта.
     Граф скрытничал, остерегался сказать лишнего, но я всетаки сумел из него 
коечто вытащить. Несколько имен, несколько возможных нитей.
     Камергер Коссаковский, его прелестная племянница и граф Тышкевич с сыном.
     С графом Коссаковским я уже знаком. Он показался мне легковесным 
острословом и слишком страстным поклонником южных вин.
     А племянница его? О, эта женщина давно занимает мои мысли. Я наслышан о ее 
изысканной красоте.
     На дворе – глубокая ночь. Меня клонит в сон. Завтра аудиенция у императора 
Александра. Государь ждет подробного отчета о работе воинской полиции и 
настроениях в Вильне.
     А с Балашовым теперь начнется неминуемая война. Все сначала.
     Министр полиции, конечно, не простит мне, что я завтра не явлюсь к нему на 
условленную встречу. Не простит и будет прав.
     Но выхода нет. Я не могу ослушаться государя.
     А ведь Балашов не так еще давно был моим благодетелем и покровителем – 
никак не могу забыть этого.
     В начале царствования императора Александра он был сделан исправляющим 
должность петербургского военного губернатора. Я его помнил по юности своей в 
Ревеле, где он при императоре Павле был военным губернатором.
     Явился я к Балашову в Петербурге, и он сразу же предложил мне служить при 
нем – я возглавил иностранное отделение.
     В 1809 году открылось министерство полиции, и Балашова назначили министром.
 Он попросил мне написать устав министерства, и сей устав был утвержден 
государем без малейшей поправки. Вскоре я был сделан правителем Особой 
канцелярии при министре полиции. В этом звании я с Балашовым жил в добром 
согласии, как вдруг явились обстоятельства, совершенно от меня не зависящие.
     Натурально, что я старался все заготовляемые для государя доклады писать 
сообразно тому, как говорил мне Балашов. А он говорил мне: государь любит, 
чтобы доклады были как можно более сокращены, переписаны четкой рукою и на 
хорошей бумаге.
     Один раз министр сказал мне с видом явного неудовольствия: «Только ваши 
доклады сходят, а прочие, из других департаментов, я привез назад».
     Чрез некоторое время объявил он мне, возвратясь от государя: «Поздравляю 
вас – и ироническая улыбка явилась на устах его, – государь приказал вам 
исправить доклады прочих департаментов».
     Хотя я и видел, что мне предстоит беда, то есть неминуемая ссора с 
министром и благодетелем моим, но делать было нечего, и самолюбие не позволяло 
пренебрегать докладами.
     Однажды Балашов с величайшим неудовольствием сказал мне: «Государь 
приказал мне брать вас с собою в Царское Село, чтобы вы, в случае неисправности,
 поправляли доклады других департаментов». И прибавил еще сердито: «Только ваши 
доклады и хороши».
     С сего времени я уже всегда ездил с министром в Царское Село.
     Но это еще не все. В декабре 1811 года, пополудни в 6 часов, вошел ко мне 
дежурный офицер с докладом, что меня желает видеть Зиновьев. Я думал, что это 
друг Балашова камергер Зиновьев, снабжавший министерский стол фруктами, и велел 
ему отказать. Дежурный воротился и объявил, что Зиновьев утверждает, будто 
имеет крайнюю нужду до меня.
     Входит низенький, тоненький человек, который требует говорить со мной 
наедине. На вопрос мой «С кем имею честь говорить» он отвечал: «Я камердинер 
его величества». Я ввел его в свой кабинет, где он вручил мне записку. Можно 
представить себе мой испуг – то была рука императора.