ЧЕЛОВЕК, ДЛЯ КОТОРОГО НЕ БЫЛО ТАЙН

Юрий КОРОЛЬКОВ


Анонс

     Имя бесстрашного антифашиста и борца "невидимого фронта” Рихарда Зорге 
известно всему миру.
     В продолжение многих лет, не скрывая своего имени, Зорге - официально в 
качестве немецкого журналиста - жил и работал в Японии, выполняя важнейшие, 
ответственейшие задания советского разведывательного Центра. В ноябре 1964 года 
товарищу Рихарду Зорге за выдающиеся заслуги перед Родиной и проявленные при 
этом мужество и героизм посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.
     Автор предлагаемой вниманию читателей книги писатель Юрий Корольков в 
течение нескольких лет работал над темой, посвященной Рихарду Зорге. Он 
совершил поездку в Японию, где побывал на местах минувших событий, встречался с 
людьми, знавшими славного советского разведчика.

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

АДЪЮТАНТ ИМПЕРАТОРА

     Горели архивы, умирали люди - и все для того, чтобы сохранились тайны... 
Он старался идти прямо, военным шагом, каким ходил всю жизнь, но плечи 
опускались сами, будто под непосильным грузом, и деревянные гета едва 
отрывались от мостовой. Он выглядел совсем дряхлым в своей церемониальной 
одежде, которую надел по такому необычайному поводу. Ему было страшно. Он шел 
умирать...
     Когда-то Хондзио мечтал умереть за императора - потомка богов, - то было в 
юности, теперь он стар и у него нет желания уходить из жизни. Но он должен 
умереть, потому что так решил клан, к которому он принадлежал.
     Старому японцу казалось, что все на него смотрят. Поэтому он свернул в 
глухую улочку. Скрипнули ржавые петли, и человек очутился в заброшенной части 
сада. Он вошел в сад через калитку, о существовании которой едва ли кто знал из 
новых хозяев, и, вероятно, поэтому его никто не задержал. Узкая тропинка в 
зарослях кустарника вела к серому зданию, похожему на казарму. Прежде здесь 
была Академия генерального штаба, теперь помещение заняли американцы, открыли 
институт по изучению проблем оккупации. Кому нужен такой институт? Человек в 
церемониальной одежде не понимал этого. Великая Япония, потомки богини 
Аматэрасу Омиками потерпели поражение в войне, ее оккупировали чужие солдаты. 
Что же им еще изучать?..
     Человек вышел на открытое место. Вот знакомое дерево с хвоей, похожей на 
зеленые метелки риса. Человек знал его молодым. Криптомерия стала громадной, а 
тогда, он легко доставал рукой нижние ветви. Под сенью этого дерева они давали 
друг другу клятву верности, клятву крови - он, Хондзио, и Доихара Кендзи. 
Итагаки тоже... Когда это было? Лет сорок назад... Теперь Доихара первым 
сказал: тебе надо умереть, чтобы сохранить тайну. Потом Итагаки, Тодзио. Они 
тоже сказали: да, надо умереть - империя превыше всего, таков закон самураев. 
Нет выше чести, чем умереть за микадо... Только почему он? Почему не Итагаки, 
не Тодзио, не Иосахара... Но теперь об этом поздно раздумывать. Он поступит так,
 как повелевает закон Бусидо...
     На газоне у входа в здание большое темное пятно от костра, на траве черный 
пепел, прибитый дождем. Здесь тоже сжигали архивы, чтобы сохранить тайны... 
Скоро и его сожгут, словно кипу бумаг с надписью “Кио ку мицу” - “Совершенно 
секретно, при опасности сжечь”.
     "Кио ку мицу!”...
     Он с трудом поднялся по каменной лестнице. Распахнутая дверь, коридор, 
ведущий в конференц-зал. Здесь тоже не обратили внимания на старого человека в 
черной церемониальной одежде. Дверь в конференц-зал была закрыта. На дверных 
створках висел замок, рядом клочок бумаги с надписью: “Вещевой склад. 
Посторонним не входить!"
     "Почему английская надпись? - подумал пришелец. - Почему не написано 
японской катаканой. Никто здесь не обязан понимать английский язык...” Но 
человек в церемониальной одежде понял: идти дальше некуда, здесь конец пути. 
Так пусть же свершится, что предначертано!.. Есть рыбы, которые возвращаются 
умирать туда, где родились, - в Саргассово море. Для него академия - Саргассово 
море. Он умрет у этого порога, через который шагнул в жизнь, в армию совсем 
молодым офицером... Пусть свершится, что предначертано!..
     Его обнаружил американский сержант, шедший в вещевой склад. Старый японец 
еще подавал признаки жизни. Он открыл глаза и глухо сказал:
     - Я адъютант благословенного императора... Это случилось 20 ноября 
двадцатого года эры Сева, что соответствует 1945 году европейского 
летоисчисления, - через три месяца после капитуляции Японии. В Токио, в здании 
бывшей Академии генерального штаба покончил самоубийством генерал-лейтенант 
японской армии Сигеру Хондзио, бывший главный адъютант императора Хирохито.
     Сигеру Хондзио совершил харакири в здании военной академии, где провел 
лучшие годы, откуда вышел в жизнь, сулившую успех и победы. Карьера не подвела 
барона Хондзио - он командовал Квантунской армией, состоял членом Тайного 
совета империи, был кавалером всех восьми степеней ордена “Восходящего солнца”, 
был удостоен высшего ордена “Священного сокровища” и многих других регалий. Он 
занимал почетные должности при дворе императора на протяжении многих лет. 
Находился в центре больших государственных событий. И вот финал - самоубийство 
по приказу военной клики, к которой принадлежал сам императорский адъютант.
     В черном портфеле, что хранился в бомбоубежище личной резиденции генерала, 
лежало завещание Хондзио, составленное еще за два месяца до смерти. Под 
диктовку своих единомышленников Хондзио написал на бумаге “хоосе”, 
приличествующей такому случаю:
     "Хотя меня уже нет в живых, я, который в течение многих лет занимал важные 
военные посты, испытываю чувство страха потому, что я привел империю в 
состояние, близкое к разрухе, которой еще не знала история. Свою вину я могу 
искупить, только умерев десять тысяч раз, так как виноват только я и никто 
больше. Я никогда в своих действиях не получал никаких указаний правительства 
или высшего японского командования. Я поступал только по велению своего разума.
     Оставляя этот мир и сознавая личную ответственность за все совершенное, я 
молюсь от всего сердца за здоровье императора, за возрождение империи, которой 
я посвятил свою жизнь.
     Сентябрь двадцатого года Сева. Хондзио Сигеру”.
     В “лирическом отступлении”, приложенном к завещанию, генерал написал:
     "Когда птица чувствует приближение смерти, она поет лучше, а человек, стоя 
на краю могилы, раскрывает душу и говорит только правду”.
     Адъютант императора хотел, чтобы ему поверили. Генерал Хондзио, знавший 
многие государственные тайны, безропотно согласился с решением своих 
единомышленников - унести в могилу сокровенные тайны, к которым был как-то 
причастен. Он приносил себя в жертву, брал на себя вину, чтобы выгородить 
остальных.
     Конечно, генерал преувеличивал степень собственной ответственности. Но он 
действительно знал многое. Среди тайн, которые Хондзио хранил долгие годы, было 
и убийство китайского маршала Чжан Цзолина, правителя Маньчжурии, и подготовка 
японской оккупации этой провинции. Захват Маньчжурии дал возможность вывести 
японские войска к границам Советской России и Внешней Монголии. С этими 
событиями тоже было связано немало тайн японских милитаристов. А похищение 
китайского экс-императора Пу-и, ставшего токийской марионеткой, “главой” 
марионеточного государства Маньчжоу-Го, а секретные укрепления на отдаленных 
тропических островах Тихого океана, дворцовые перевороты в Токио, заговор 
против России, союз с Берлином. Тайны, тайны, тайны...
     Среди множества тщательно охраняемых государственных тайн была еще одна - 
тайна падения правительственного кабинета принца Коноэ осенью 1941 года. В ночь 
на 17 октября в императорском дворце было созвано экстренное заседание дзусинов 
- членов Тайного совета высших советников империи. Явились семь бывших 
премьер-министров, председатель Тайного совета и хранитель государственной 
печати. Девять старцев олицетворяли мудрость Страны восходящего солнца. Именно 
они должны были обсудить совершенно неслыханное событие в истории Японии.
     После ночного заседания Тайного совета принц Коноэ внезапно подал в 
отставку вместе с членами своего кабинета. Новым премьер-министром Японии стал 
главарь военной клики генерал Тодзио, тот самый Тодзио Хидеки, который лет 
десять назад служил в Маньчжурии под началом будущего императорского адъютанта 
Сигеру Хондзио. Хондзио командовал тогда Квантунской армией, а Тодзио был у 
него начальником полевой жандармерии. Потом их пути расходились, скрещивались и 
снова расходились, но тайны, связывавшие их, оставались. И вот главный жандарм 
Квантунской армии стал премьер-министром.
     Хондзио знал, как это произошло. Но главному адъютанту императора Хирохито 
даже ценой своей смерти не удалось сохранить в тайне причины внезапного 
правительственного кризиса, как, впрочем, и многие другие государственные тайны.

     Кабинет Коноэ в полном составе подал в отставку в тот самый день, когда 
японская контрразведка - кемпейтай - арестовала личного советника и секретаря 
премьер-министра Ходзуми Одзаки Его обвинили в тайной связи с иностранной 
державой. Но дело было не только в Одзаки. Сотрудники кемпейтай после 
многолетних бесплодных поисков обнаружили наконец след действовавшей в Японии 
тайной группы “Рамзай”, долго остававшейся неуловимой. Даже название группы 
удалось узнать лишь незадолго до ареста Одзаки. В течение шести лет японская 
контрразведка не могла раскрыть тайну секретных радиопередач, которые велись из 
Японии. В архивах кемпейтай хранилась целая кипа непонятных радиограмм - 
опытнейшие дешифровщики не могли расшифровать ни одной строки. А таинственный 
передатчик появлялся то там, то здесь, и его тоже не могли обнаружить. То ночью,
 то днем в эфир летели группы загадочных цифр. Было ясно: из Японии уходят 
какие-то таинственные сообщения, но кто их передает, каково их содержание, кому 
они адресованы, никто не знал. Решили, что, по всей вероятности, передачи 
ведутся с неизвестных подводных лодок у берегов Японии. Но это было совсем не 
так.
     Арест советника премьер-министра Одзаки послужил началом бурных событий, 
которые привели к острому правительственному кризису. Министр юстиции Ивамура, 
представший перед членами Тайного совета, сообщил, что во главе раскрытой 
организации “Рамзай” стоит Рихард Зорге, немецкий корреспондент и ближайший 
доверенный сотрудник германского посла в Токио. По данным, полученным кемпейтай,
 Рихард Зорге в продолжение многих лет является советским разведчиком.
     Министр Ивамура доложил далее, что, учитывая сложившуюся обстановку - в 
этом деле замешан сотрудник посольства дружественной державы, - он, Ивамура, не 
осмелился подписать ордер на арест Зорге и просит кабинет дать ему необходимые 
указания. Что же, касается Ходзуми Одзаки, то связь его с Зорге доподлинно 
установлена. Как выяснено, он оказался человеком коммунистических убеждений.
     В правительственных кругах арест Одзаки произвел впечатление разорвавшейся 
бомбы: недавний секретарь и советник Коноэ, непременный участник всех интимных 
завтраков с премьером - советский разведчик! В высших сферах Японии молниеносно 
распространился слух, будто не только Одзаки, но и сам принц Коноэ был связан с 
русским агентом, и что уже издан указ о его аресте...
     Никто не знал, какие тайны японской империи Ходзуми Одзаки передал доктору 
Зорге, но, будучи личным другом премьера, Одзаки всегда был посвящен в самые 
сокровенные дела и планы японского правительства. Следовательно, о них мог 
знать и Рихард Зорге, корреспондент газеты “Франкфуртер цайтунг”, пресс-атташе 
германского посольства и.... советский разведчик в Японии.
     Событие, потрясшее правительственные круги Японии, произошло на исходе 
2601 года существования империи. Раньше, на протяжении всей японской истории не 
было случая, чтобы иностранец проник в хранилище тайн Страны восходящего солнца.
 Таким иностранцем оказался Рихард Зорге - стойкий боец невидимого фронта, 
убежденный антифашист, человек, ненавидевший войну и отдавший жизнь за то, 
чтобы предотвратить военные преступления. Он стал человеком-легендой. На Западе 
до сих пор Рихарда Зорге называют “крупнейшим разведчиком XX века”. И по сей 
день там задают вопрос. “Кто вы, доктор Зорге?” Спрашивают - и не находят 
ответа.

1. ВПЕРЕДИ - ЯПОНИЯ...

     Курортный город Карлсбад, которому сейчас вернули его древнее название - 
Карловы Вары, лет тридцать назад выглядел почти так же, как и теперь. 
Раскинутый в зеленом ущелье по берегам торопливой, весело журчащей реки, он 
будто застыл, окаменел в позднем средневековье. Здесь все что-то напоминает: 
вот строения ганзейских поселений, это улица старой Праги, а там вычурные 
французские виллы с амурами на фасаде, опоясанными венками каменных роз. А 
православный собор петровских времен будто перенесли из русского Суздаля. 
Знаменитую прогулочную колоннаду, где расположены целебные источники, построили 
в древнегреческом стиле; ее каменные изваяния точь-в-точь такие, как на крышах 
готических храмов. Даже лесистые горы, нависшие над долиной, напоминают Кавказ 
в миниатюре...
     Здесь все что-то напоминает, но в то же время город имеет неповторимое, 
столетиями сохраняющееся лицо.
     Война пощадила Карлсбад. Американские летчики не нашли его среди гор и 
сбросили бомбы на рабочий пригород. Главной потерей курорта во время войны 
оказалась колоннада над горячим гейзером, изображенная на всех старинных 
гравюрах, но в этом не были повинны бомбежки или артиллерийский обстрел.
     Когда Геринг приехал в оккупированный Карлсбад, местные фашисты - 
генлейновцы <Генлейн - агент Гитлера, руководивший нацистской партией Судетской 
области Чехословакии.> “преподнесли” ему эту колоннаду, чтобы переплавить 
металл для нужд войны. Прекрасную колоннаду разрушили. Но оказалось, что сплав 
негоден для военного производства. А колоннады уже не было. Потом генлейновцы 
оправдывались - война требует жертв.
     Однако все это произошло значительно позже тех событий, о которых идет 
речь.
     Если от горячего гейзера пойти мимо костела с темными, будто графитовыми 
куполами и подняться наверх по каменным ступеням, сразу же очутишься в 
лабиринте маленьких, пустынных, горбатых улочек с булыжными мостовыми. Здесь и 
сейчас еще стоит трехэтажный дом с потускневшей золоченой надписью - названием 
пансиона.
     В самом конце лета 1933 года старомодный экипаж с откинутым верхом 
остановился перед подъездом этого дома, и услужливый извозчик снял с козел 
серый клетчатый чемодан под цвет макинтоша его владельца. Прибывший был 
человеком средних лет, высокого роста, с крупными чертами лица, которое 
оживляли внимательные серо-голубые глаза. Широкие, приподнятые брови вразлет 
придавали его лицу выражение восточного воителя. На нем был светлый дорожный 
костюм, отлично сидевший на его широкоплечей спортивной фигуре, и галстук 
темно-вишневого цвета.
     Откинув рукой прядь темных, с каштановым отливом волос, человек, 
прихрамывая, вошел в дом.
     - Я приехал ненадолго, - сказал он владелице пансиона. - Хорошо бы 
поселиться на солнечной стороне, и обязательно нужна тихая комната. Не выношу 
шума.
     Приезжий протянул хозяйке свой паспорт. Она раскрыла его.
     - Господин Рихард Зорге?
     - Да, Рихард Зорге. Но меня знают больше как Джонсона. Вы слышали о таком 
журналисте? Это мой литературный псевдоним - Александр Джонсон. Впрочем, 
называйте меня как вам нравится...
     Элегантный иностранец, умеющий держать себя просто и непринужденно, 
произвел выгодное впечатление на хозяйку пансиона. Она проводила гостя на 
второй этаж и распахнула перед ним дверь.
     Гость бегло осмотрел комнату и как будто остался доволен. Был 
послеобеденный час, и в комнату лились потоки света. Зорге подошел к окну и 
взглянул на открывшуюся панораму: буро-оранжевые черепичные крыши, почерневшие 
трубы, рядом с костелом резная колоннада, увенчанная открытым куполом, из-под 
которого тянулись белесые струйки пара от горячего гейзера. Еще дальше 
виднелась часть набережной, аллея каштанов, и все это на фоне зеленых круч, 
нависших над городом. Зеленый цвет листьев нарушался малиновыми, желтыми даже 
лиловыми мазками подступающей осени.
     В тот день Зорге никуда не выходил и попросил принести ему ужин наверх. 
Только совсем поздно, когда на улицах схлынула толпа отдыхающих, он вышел 
подышать свежим воздухом. По лестнице с железными перилами спустился к костелу 
и сквозь высокие, как в храме, двери прошел внутрь колоннады. Рихард 
остановился перед гигантской каменной чашей, в которой бились пульсирующие 
струи гейзера, постоял перед статуей богини здоровья и отправился дальше. Он 
перешел через мост на тесную площадь, прошелся вдоль набережной и возвратился в 
пансион.
     Вечерняя прогулка освежила его. Рихард запер дверь, сбросил пиджак и 
прилег на тахту под окном. Облегченно вздохнул: все сделано! Осталось только 
ждать парохода. С улицы тянуло прохладой, было приятно лежать и наслаждаться 
покоем. Рихард подумал: все же хорошо, что он сможет здесь отдохнуть несколько 
дней. Говоря по правде, он чертовски устал за последние недели, хотя еще и не 
начинал работать по-настоящему.
     Рихард любил этот курорт, он бывал здесь, когда еще жил в Германии, и 
теперь охотно заглянул сюда перед отъездом в Японию. Конечно, дело не в отдыхе, 
отдохнуть можно было бы и на море, в пути, но лучше никому не мозолить глаза 
перед отъездом, - Паспорт готов, - ответил Зорге. - Билет я заказал на Ванкувер.
 Предпочитаю ехать через Канаду. Пароход уходит в субботу из Гамбурга.
     Он говорил лаконично, собранно, хорошо зная, что разговор может быть 
неожиданно прерван.
     - Вы едете корреспондентом?
     - Да... Об этом я уже сообщил в Центр. Вероятно, еще не дошло. 
Аккредитован корреспондентом “Франкфурте? цайтунг” и еще буду представлять две, 
возможно, три небольшие газеты... Уже заказал визитные карточки.
     Зорге с усмешкой достал визитную карточку и протянул ее Людвигу:

     "Доктор Рихард Зорге.
     Корреспондент в Японии.
     Газеты “Франкфуртер цайтунг”
     (Франкфурт-на-Майне)
     "Берзен курир” (Берлин)
     "Амстердам ханделъсблад” (Амстердам)”.

     - “Франкфурте? цайтунг” - это наиболее солидная газета, - говорил Зорге. - 
Негласно ее поддерживают директора “ИГ Фарбен”. Она распространена среди 
немецкой интеллигенции. Геббельс пока оставляет газету в покое. Считаю, что 
получилось удачно, но от заключительного визита в министерство пропаганды я 
уклонился. Это могло бы вызвать дополнительную проверку моей персоны... Точно 
так же и со вступлением в нацистскую партию Я сделаю это в Токио, там это проще,
 а главное, подальше от полицейских архивов.
     Зорге рассказал о своей работе в последние месяцы. Людвиг, видимо, хорошо 
был информирован о делах разведчика - понимал с полуслова, а порой даже 
прерывал его сухими, короткими фразами:
     "Я знаю... Знаю... Я это читал у вас..."
     Прожив несколько лет по заданию Центра в Китае, Зорге вернулся в Москву и 
оттуда уехал в Германию - вскоре после фашистского переворота. В последний день 
января 1933 года Гитлер захватил власть, и страшный террор обрушился на 
Германию. А в мае советский разведчик Рихард Зорге был уже в этом пекле, где 
царил фашистский разгул, где охотились за коммунистами, социал-демократами, 
профсоюзными функционерами, за любым демократически настроенным немцем, бросали 
их в концлагеря на муки, на смерть. Вполне возможно, что в полиции сохранилось 
досье и на коммунистического редактора, партийного активиста Рихарда Зорге, 
участника кильского, гамбургского, спартаковского и саксонского восстаний, с 
1925 года жившего в Советском Союзе, в Москве. В этих условиях уже сам приезд 
Зорге в фашистскую Германию под своей фамилией, под своим именем был поступком 
героическим. И он пошел на это, коммунист Зорге.
     Конечно, было величайшей дерзостью прибывшему из Москвы коммунисту пойти к 
редактору респектабельной буржуазной газеты и предложить свои услуги в качестве 
иностранного корреспондента. Но Старик именно в такой дерзости видел успех 
операции. Старик - это Ян Карлович Берзин, он же Павел Иванович, человек 
легендарный, стоявший уже много лет у руля советской разведки.
     Рихард отчетливо помнил, как все произошло. Берзин встретил его в тесном 
коридоре старого особняка в Знаменском переулке и сказал: “Зайди, потолкуем”. А 
когда пришли в кабинет, спросил: “Что ты думаешь относительно Гитлера?”...
     Рихард много размышлял об этом. Гитлеровцы у власти - это приближение 
войны, в первую очередь войны против Советской России. Он резко обрушивался на 
тех, кто воспринимал фашизм как временное, недолговечное явление. Партийный 
работник и социолог, отлично разбиравшийся в политической обстановке Германии, 
Зорге глубоко анализировал положение и делал вывод - дальнейшие события могут 
привести к объединению международной реакции, прежде всего Германии, Японии, 
Италии. Нужно предвидеть, что силы фашизма несомненно готовятся к широкому 
наступлению против демократии...
     - Я думаю, - сказал Рихард, - что фашизм усиливается, наступает, и это 
намного повышает угрозу войны против Советского Союза.
     Ян Карлович согласился с этими соображениями Зорге.
     - А это значит, - добавил Берзин, - что нам надо знать планы вероятных 
противников, проникать в их организации... Не так ли? Это наш вклад в оборону 
страны. -Узнать мысли противника - значит сорвать его агрессивные планы или во 
всяком случае упредить их... Отвести угрозу войны - вот главное.
     - Именно так! - воскликнул Зорге. - И я просил бы, Ян Карлович, послать на 
эту работу меня. У меня есть некоторые соображения в пользу собственной 
кандидатуры.
     - Для этого я и пригласил тебя, - сказал Берзин. - Давай подумаем...
     И они стали думать - руководитель советской разведки и боец незримого 
фронта Рихард Зорге.
     Было много встреч в кабинете Яна Карловича Берзина. Как в шахматах, Берзин 
и Зорге прикидывали различные варианты, отбрасывали их, возвращались к ним, 
выдвигали новые, и постепенно складывался план, получивший название “Операция 
Рамзай”.
     А время не ждало. Захват Гитлером власти до предела осложнил обстановку. 
Фашисты - эти цепные псы германского империализма - задолго до поджога 
рейхстага вынашивали мысль о разбойничьем походе на Советскую страну. Их 
главарь открыто писал об этом.
     Как-то раз, беседуя с Рихардом, Ян Карлович подошел к шкафу, взял с полки 
книгу в коричневом переплете и принялся ее листать. Это был перевод мракобесной 
книги Гитлера “Майн кампф”. Берзин нашел нужное место и прочитал:
     "Мы переходим к политике завоеваний новых земель в Европе. И уж если 
желать новых территорий в Европе, то в общем и целом это может быть достигнуто 
только за счет России. К этому созрели все предпосылки”.
     Ян Карлович швырнул книгу на стол.
     - Видишь, на что они замахиваются! - сказал он. - История не простит нам, 
если мы упустим время, притупим бдительность. Мне кажется, мы решаем правильно: 
через Германию проникнуть в Японию и там добывать информацию об агрессивных 
замыслах фашистской Германии. Именно там!
     Потом, по привычке ударяя кулаком в открытую ладонь другой руки, Берзин 
остановился перед Рихардом и добавил:
     - В нашем деле расчет, самая дерзкая смелость, трезвый риск должны 
сочетаться с величайшей осторожностью. Вот наша диалектика!.. Понимаешь?
     Да, Рихард понимал этого человека, которого уважал, любил, считал своим 
учителем. Он преклонялся перед Яном Карловичем - представителем старшего 
поколения революционной России.
     Ян Берзин, человек с молодым лицом и неугомонным характером, был умудрен 
большим житейским и революционным опытом. Уже в шестнадцать лет, поротый 
казачьими шомполами, трижды раненный н схватке с жандармами, приговоренный к 
смерти, замененной потом пожизненной каторгой, Петер Кюзис сделался совершенно 
седым. Когда он бежал из далекой Якутии и тайком, среди ночи прибрел домой, 
мать не узнала его. Он усмехнулся:
     - Так и должно быть... Теперь я Берзин, Ян Берзин, а Петрика не существует.
 Он пропал без вести где-то в Сибири, в тайге... Знаешь, мама, я взял себе имя 
отца. Я никогда не посрамлю его, никогда!..
     Эту клятву Ян никогда не нарушал. В феврале, в июльские дни семнадцатого 
года, в Октябрьскую революцию Ян Берзин - на революционном посту, он сражается 
с юнкерами, участвует в вооруженном восстании в Петрограде, потом в Латвии...
     - Вот откуда моя седина! Жандармы и охранка научили меня уму-разуму. 
Учился шесть лет в школе и почти столько же провел в тюрьме. Хорошо, что 
удалось сократить эту науку - бежал с каторги...
     Когда Зорге и Берзин уставали, Ян Карлович предлагал сыграть партию в 
шахматы - “просветлить мозги”. Пили чай, крепкий до коричневой черноты, и снова 
принимались раздумывать вслух о предстоящей “Операции Рамзай”, и снова, как бы 
между делом, Ян Карлович говорил о характере и целях советской разведки, о 
качествах разведчика.
     Рихарду вспомнилась одна фраза Берзина, которую бросил он в разгаре 
шахматной партии:
     - Ты знаешь, Рихард, что должен я тебе сказать? Требуется всегда быть 
начеку, а в противнике видеть не глупого, не ограниченного человека, но 
изощренного, умного врага. Побеждать его надо мужеством, дерзостью, 
находчивостью и остротой ума... Извини меня за такие сентенции, но вот смотри - 
ты приезжаешь в Берлин...
     И снова оставлены шахматы, стынет чай, забытый на столе. Уже сложился план 
операции, нужно только отшлифовать детали - ведь каждая деталь может быть 
причиной поражения или успеха.
     - В нашем деле, в советской разведке, нужно иметь горячее сердце патриота, 
холодный рассудок и железные нервы, - говорил Берзин. - Мы люди высокого долга 
и своим трудом должны сделать все, чтобы предотвратить войну, и в частности 
войну между Японией и Советским Союзом. Это основное задание твоей группе. Но, 
конечно, ты должен знать и главное - планы врага номер один - фашистской 
Германии... Все это трудно, чертовски трудно, но это нужно сделать, Рихард. 
Понял меня?..
     Такая уж была привычка у Берзина - спрашивать, понял ли его собеседник, 
сотрудник, единомышленник.
     Когда идея “Операции Рамзай” была ясна, начали обдумывать оперативную 
сторону дела. Прежде всего нужно внедряться не в Германии, а в Токио, но 
проникнуть туда через Германию. Бить на два фронта. Прикрываться нацистской 
фразеологией, войти в доверие. Для этого Зорге должен использовать старые связи 
в деловом мире, связи, установленные им еще в Китае. Как это сделать 
практически? Берзин полагался на самого Зорге - у него есть партийная хватка, 
навык, наконец, интуиция, присущая опытному разведчику.
     Лучше всего, если бы для этого представилась возможность поехать в Японию 
корреспондентом солидной немецкой газеты. Ян Карлович согласился с Зорге, 
который предложил использовать “Франкфурте? цайтунг” - там сохранились 
некоторые связи. На том и порешили. Берзин просил держать его постоянно в курсе 
дела. Связь обычная, но если понадобится - через специального человека.
     Прощаясь, начальник разведки вынул из сейфа две американские 
пятидолларовые бумажки и одну из них протянул Зорге.
     - Другую получишь в обмен, когда приедет наш человек. Можешь доверять ему, 
как мне, знай твердо: это я послал доверенного человека.
     И вот пошел третий месяц, как Зорге покинул Москву. Берзин послал к нему 
своего связного, и Рихард рассказывал ему о том, что удалось сделать за это 
время.
     Они поднимались все выше по отлогой тропе, вышли на северную сторону 
лохматой горы. Видимо, солнце редко сюда проникало, и тропинка, как малахитом, 
была покрыта темным зеленым мхом. Людей здесь не было. Сели на уединенную, 
грубо сколоченную из жердей скамью перед обрывом, круто спускающимся к реке.
     - Доложите Старику, - продолжал Рихард Зорге, - что мне удалось получить 
рекомендательное письмо к германскому послу в Токио Герберту фон Дирксену. 
Написал его директор химического концерна “ИГ Фарбен” из Людвигсхафена. Это 
дальний родственник посла фон Дирксена и его покровитель. Директор позвонил и в 
редакцию. После этого передо мной открылись многие двери...
     Когда-то в Китае, где Зорге официально изучал экономические проблемы - 
банковское дело и емкость китайского рынка, он оказал коммерческую услугу 
химическому концерну. Это закрепило деловые отношения доктора Зорге с дирекцией 
“ИГ Фарбен”. Да и сама поездка была осуществлена через немецкое химическое 
общество, членом которого состоял Зорге. Общество химиков и газета “Франкфурте? 
цайтунг” находились под негласным руководством могучего концерна, дирекция 
которого тоже находилась во Франкфурте-на-Майне. Все это как нельзя лучше 
способствовало планам Рихарда Зорге.
     Редактором “Франкфурте? цайтунг” оставался не чуждый либеральных 
настроений человек, которого нацисты еще не успели сменить. Он предупредительно 
встретил Зорге, расспросил его о Китае, внимательно выслушал пожелание доктора 
заняться корреспондентской работой и без долгих раздумий пригласил его 
сотрудничать в газете.
     - Я уже слышал о вас, господин доктор! Редакция “Франкфурте? цайтунг” 
будет рада видеть вас своим сотрудником. Мне говорили о вас весьма почтенные 
люди. Иных рекомендаций не требуется.
     Представьте, вы попали в самое удачное время - наш токийский корреспондент 
намерен вернуться в Европу. Его место остается вакантным...
     Теперь Рихарду Зорге предстояло обойти еще одно серьезное препятствие в 
лице амтслейтера - особого уполномоченного нацистской партии в редакции газеты. 
Такие представители появились во всех немецких учреждениях после гитлеровского 
переворота. Без них никто не смел и шагу шагнуть, они же решали вопросы 
благонадежности отъезжающих за границу.
     Зорге явился к амтслейтеру во второй половине дня. За столом сидел 
начинающий тучнеть молодой человек с покатой спиной и тяжелой челюстью. Шрамы, 
которыми было иссечено его лицо, - следы многочисленных студенческих дуэлей - 
придавали ему свирепое выражение. Было жарко, и амтслейтер сидел в расстегнутом 
эсэсовском кителе.
     Еще с порога Зорге крикнул: “Хайль Гитлер!” - и вытянул руку в фашистском 
приветствии. Затем Рихард без обиняков начал деловой разговор:
     - Моя фамилия Зорге, - сказал он, развалясь в" кресле. - Из-за дерьмового 
режима Веймарской республики я восемь лет прожил за пределами фатерланда. 
Теперь вернулся, хочу служить фюреру и возрожденному им рейху. Мне предлагают 
уехать в Японию корреспондентом газеты. Нужен совет: как поступить?
     Зорге хорошо усвоил несложную терминологию гитлеровцев, их примитивные 
идеи и лозунги и легко сошел в разговоре за убежденного нациста, желающего 
послужить фюреру. Через час они были с амтслейтером на “ты”, а вечером сидели в 
“Кайзергофе”, излюбленном месте сборищ франкфуртских наци, пили водку и пиво, 
стучали по столу кружками, пели песни, ругали евреев и коммунистов.
     Амтслейтер был еще довольно трезв, хотя движения его становились все 
неувереннее. Он убеждал Зорге:
     - Ты, брат, об этом не думай... Фюреру служить можно везде. В Японии нам 
тоже нужны надежные люди... Давай лучше выпьем!.. Цум воль!
     Недели через три все документы были оформлены, амтслейтер обещал перед 
отъездом Зорге устроить ему встречу с Геббельсом - таков порядок для всех 
аккредитованных за рубежом корреспондентов перед выездом из рейха. Рихард 
поблагодарил своего нового приятеля, но принял решение - постараться от 
аудиенции уклониться.
     - Вот и все, - закончил Зорге. - Передайте товарищам, и прежде всего 
Старику, мой самый горячий привет. Скажите, что буду стоять на посту до конца...
 Пусть побыстрей присылают людей, прежде всего радиста.
     - Передам обязательно, - ответил Людвиг. - Из Центра просили сообщить, что 
связь пока будете поддерживать через Шанхай. Люди прибудут за вами следом. 
Сигнал дадут сразу же после вашего приезда в Токио... Павел Иванович просил еще 
раз напомнить вам, что Центр интересует в первую очередь информация о политике 
Японии в отношении Советского Союза. После захвата Маньчжурии это первое... 
Второе...
     Людвиг излагал вопросы, по которым Центр ждал сообщений от Зорге.
     ...Оккупация Маньчжурии, осуществленная в 1931 году в результате 
“мукденского инцидента”, позволила японской армии выйти к дальневосточным 
границам Советского Союза и Монгольской республики. Это резко меняло 
политическую обстановку на Дальнем Востоке, усиливало угрозу войны. Секретный 
меморандум премьера Танака прямо намечал агрессивные пути японской военщины. В 
этих условиях надо было знать, как теперь станет вести себя Квантунская армия, 
сосредоточенная в Маньчжурии, какими силами она располагает и вообще какие 
наземные, морские, военно-воздушные силы Япония может бросить против Советского 
Союза. Следовало знать, каков вообще военный потенциал страны, где у власти 
оказалась агрессивно настроенная военная клика.
     Это были военно-технические, экономические проблемы, но советскую разведку 
интересовали также и проблемы политические. Многое в международной обстановке 
зависело от того, сколь тесными будут отношения между Японией и фашистской 
Германией после захвата Гитлером власти. Зная их взаимоотношения, можно было 
судить о конкретных агрессивных намерениях этих двух стран, наиболее вероятных 
противников Страны Советов.
     Представляла интерес и японская политика по отношению к Китаю, 
англо-японские и японо-американские отношения... Нужны были факты, 
подтверждающие или опровергающие, что англо-американские правящие круги 
подталкивают агрессоров к нападению на Советский Союз.
     Людвиг сжато перечислил вопросы, которые интересовали руководство.
     В мире отчетливо вырисовывались два очага войны - на Западе и на Востоке. 
Рихарду Зорге и его людям предстояло выполнить важнейшее задание для 
обеспечения безопасности Советского государства.
     - Повторить задание? - спросил Людвиг.
     - Не нужно, - возразил Зорге. - Я надеюсь на свою память. К тому же эти 
проблемы мы уже обсуждали в Москве.
     Обратно разведчики возвращались разными путями - Зорге лесными тропами 
поднялся в верхнюю часть города и вскоре был в гостинице, а связной Центра 
вышел на шоссе и затерялся в нарядной толпе гуляющих курортников. Они 
условились встретиться на другой день. Людвиг должен был передать Рихарду 
кое-что из техники связи.
     За ночь погода испортилась, и с утра моросил мелкий теплый дождь. Зорге и 
Людвиг встретились в сквере у памятника какому-то императору. Будто 
ссутулившись, он стоял под дождем в каменной мантии, с каменными атрибутами 
давно ушедшей власти. Рихард попросил у Людвига огня, прикурил и ушел, сжимая в 
руке маленький пакетик. Больше они не сказали ни слова - посланец из Москвы и 
разведчик, направлявшийся в Японию.
     В комнате Рихард развернул полученный пакетик - броши, брелоки, ожерелье, 
браслетик... Все будто бы купленное в лавочке сувениров и бижутерии. И еще - 
использованный билет в парижскую оперу без контрольного ярлыка, половина 
маленькой любительской фотографии, немецкая бумажная марка с оторванным 
казначейским номером, что-то еще...
     Да, это было совсем недавно. И вот теперь краткий отдых в Карлсбаде.
     Через два дня Рихард Зорге уезжал в Мюнхен повидаться со своим старшим 
братом. Поезд отправлялся поздно вечером, и Рихард пошел побродить по Карлсбаду.
 Его привлекала улица, название которой он узнал от матери только в свой 
последний приезд в Гамбург.
     Мать его, Нина Семеновна, украинская женщина, связавшая судьбу с отцом 
Рихарда, была как бы хранительницей семейных реликвий, преданий, легенд, 
родословной семейства Зорге. Когда отношения родителей Рихарда еще не были 
омрачены жизненными разногласиями, носившими, пожалуй, политическую окраску, 
Нина Семеновна Зорге, урожденная Кобелева, по письмам сдружилась с дедом 
Рихарда - Фридрихом Зорге - соратником Маркса, хотя никогда с ним не 
встречалась. Старик в письмах к невестке каждый раз рассказывал о каком-либо 
эпизоде из своей жизни, о своих встречах и взглядах. По мере того как 
возрастала их духовная близость, Фридрих Зорге все больше места уделял в 
письмах ушедшему, пережитому. Он приводил выдержки из своей переписки с Марксом 
и Энгельсом, с которыми дружил и взгляды которых разделял. С Энгельсом его 
роднило еще и другое - оба они были участниками Баденского восстания, их 
связывало боевое содружество в революции, прокатившейся через все европейские 
страны.
     Дед Рихарда умер в Америке четверть века назад, давно в живых нет и отца, 
но мать заботливо хранит резной ларец с дорогими ей письмами. Среди этих писем 
оказалось и письмо Маркса, написанное старому Зорге из Карлсбада. На поблекшем 
конверте стоял обратный адрес. И вот теперь Рихарду захотелось найти дом, в 
которою жил тогда великий друг его деда.
     Он вышел из пансиона, перешел реку и поднялся в верхнюю часть города. Его 
охватили сложные чувства, схожие с теми, что испытал он впервые при входе в 
Мавзолей Ленина...
     Захваченный мыслями о прошлом, Зорге шел через город. Это не были 
воспоминания, Рихард совсем не знал деда, но он испытывал проникновенное 
чувство благоговения человека, отдающего долг ушедшему из жизни единомышленнику 
и соратнику. Рихард как-то особенно ясно ощутил себя наследником идей своего 
деда - наследником и носителем. И с особенной теплотой вспомнил мать. В семье 
она была как бы связной двух поколений - поколений Фридриха и Рихарда Зорге.
     Середина прошлого века... Революционные борцы повторяют вдохновенные 
слова: “Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма...” Это из 
“Коммунистического манифеста”. И еще призывная завершающая фраза: “Пролетарии 
всех стран, соединяйтесь!"
     Эти слова вместе с друзьями повторяет и молодой учитель музыки Фридрих 
Зорге. Для него манифест звучит могучей, волнующей симфонией.
     Через год “призрак коммунизма” становится реальностью для Фридриха Зорге. 
Баден, феодально-тихую германскую землю, охватывает пламя революционного 
восстания. Улицы городов покрываются” баррикадами. Идет жестокая борьба. В 
отряде коммуниста Августа Виллиха плечом к плечу с другими повстанцами 
героически сражаются Фридрих Энгельс и учитель музыки Фридрих Зорге. Каждому из 
них нет еще и тридцати лет.
     Восстание длится два месяца. Силы реакции, поддержанные войсками прусского 
монарха, теснят повстанцев. В разгар лета 1849 года завязывается последнее 
сражение под стенами роштадтской крепости. Тринадцать тысяч восставших баденцев 
сдерживают натиск прусского войска. Но слишком неравны силы - пруссаков впятеро 
больше.
     Разрозненные отряды инсургентов отходят к швейцарской границе. Их 
прикрывает отряд коммуниста Августа Виллиха. Его адъютант - Фридрих Энгельс, 
здесь же Фридрих Зорге и его братья. Они ведут арьергардные бои, последними 
переходят границу Швейцарии.
     Реакция торжествует, по всей Германии происходят суды и расстрелы. 
Фридриха Зорге заочно приговаривают к смертной казни. Это было страшное время. 
Тысячам борцов пришлось бежать. Многие эмигранты, отверженные своей страной, 
прожив три года в близком изгнании, решили переселиться в Америку, хотя бы 
временно. Их не влекли открытые к тому времени золотые россыпи Калифорнии, - 
они не теряли надежды возвратиться в Германию, чтобы снова жить и бороться. Так 
в Нью-Йорке появились немецкие эмигранты. Среди них были братья Зорге, был их 
славный командир Август Виллих, Роберт Розе, Фриц Якоби... Многие из них 
работали с Марксом в Германии. Приехал и отставной офицер-артиллерист Йозеф 
Вейдемейер. Они создали “Пролетарскую лигу”, во главе которой через несколько 
лет стал Фридрих Зорге. В лигу вступили семнадцать немецких 
эмигрантов-марксистов. Они объединились на американской земле с другими 
марксистами, эмигрировавшими из Европы. Объединились и продолжали бороться.
     "Пролетарская лига” ширилась, в Нью-Йорке возник Коммунистический клуб, 
тоже возглавляемый Зорге. В то время в Соединенных Штатах разгоралась борьба за 
устранение рабства. Когда началась война Юга и Севера, немецкие коммунисты 
оказались в первых рядах северян, сражавшихся за освобождение негров.
     В армии Севера половину солдат составляли рабочие. Герои Баденского 
восстания заняли командные посты в освободительной армии Авраама Линкольна. 
Генералом стал Август Виллих, тот, что сражался с немецкой контрреволюцией под 
стенами роштадтской крепости. Йозеф Вейдемейер, первый руководитель 
марксистской “Пролетарской лиги” в Соединенных Штатах, сформировал отряд 
добровольцев, стал полковником армии Севера и погиб в бою. В сражении под 
Фридерихсбургом был убит Фриц Якоби...
     Честно воевал за правое дело Роберт Розе, не щадил крови и сил Фридрих 
Зорге.
     Еще шла война на американском континенте, когда в Европе родилось 
международное объединение рабочих, названное Первым Интернационалом. Во главе 
его стал Карл Маркс. Прошло еще несколько лет, и Генеральный совет 
Международного товарищества рабочих переселился в Нью-Йорк. Его генеральным 
секретарем по рекомендации Маркса становится Фридрих Зорге.
     Шли годы, десятилетия, рушились надежды возвратиться в Европу, но Фридрих 
Зорге и его товарищи никогда не порывали связей с Германией. Одной из таких 
связей была переписка Зорге с Марксом и Энгельсом. Она продолжалась десятки лет,
 и Фридрих Зорге, хранивший всю жизнь дорогие для него письма, опубликовал их 
незадолго до своей смерти.
     Рихард читал их в немецком и в русском издании с предисловием В. И. Ленина,
 но еще до этого многое рассказывала ему мать. Давным-давно она показала 
Рихарду письмо деда, в котором он вспоминал о последних годах переписки с 
Марксом. К довершению невзгод и лишений на Маркса свалились тяжелые удары 
судьбы - умерла жена, а вскоре, почти следом за ней, и его старшая дочь Женни. 
Как только Зорге узнал о горе, постигшем Маркса, он отправил ему письмо, 
которое подписали и члены его семьи - жена, преданная, заботливая Катрин, и сын,
 тогда еще подросток, Адольф, будущий отец Рихарда Зорге. Семейство Зорге 
приглашало Маркса переселиться к ним в Америку. Они обещали внимание, заботу, 
любовь - все, все, пусть только приезжает... Но Марксу не довелось 
воспользоваться радушием друзей, вскоре он умер.
     И еще одно письмо вспомнилось Рихарду... В семье деда не все было 
благополучно, его тревожила судьба сына. Адольф рос типичным молодым 
американским бизнесменом, который не желал иметь ничего общего с идеями отца, 
идеями людей, участвовавших в революции, в борьбе Севера с Югом. В семье 
нарастал конфликт. В самом конце столетия Фридрих Зорге написал о своих 
огорчениях Энгельсу, писал, что сын его работает инженером и намерен уехать в 
Европу.
     Рихард невольно усмехнулся, подумав об этом эпизоде. Как меняются роли! 
Дед огорчался, тяжело переживал, что сына развратила американская жизнь, что он 
стал бизнесменом, таким далеким от революции. Но Рихард помнит и другое - 
огорчения своего отца, который стремился сделать из Рихарда 
предпринимателя-коммерсанта. А он, как и дед, стал революционером, и мать была 
на его стороне...
     Погруженный в эти мысли, Рихард медленно шагал по городу, отыскивая нужную 
ему улицу. Он нашел ее, нашел и тот дом, в котором жил Маркс, - высокий, с 
колоннами, с каменными мансардами и сводчатыми проемами окон. Здесь и сейчас 
был пансион. Рихард прошел мимо подъезда вверх по улице, вернулся назад. Вдруг 
подумал: “А зачем это? Нужен ли этот поиск, который он предпринял? Наивный 
романтик?” И Рихард сам же ответил себе: “Да, романтик!.. Или, точнее, 
хранитель революционных традиций!.."
     Зорге гордился своим дедом, его дружбой с людьми, которые определили и его,
 Рихарда, мировоззрение. Взгляды младшего Зорге сформировались не сразу. В 
борьбе отца с дедом за Рихарда Зорге мог одержать верх коммерсант, делец. Этому 
воспрепятствовало многое, главное - жизнь, война, революции, заочное знакомство 
Рихарда с дедом через полвека...
     Рихард вновь тепло подумал о матери - он обязательно навестит ее в 
Гамбурге. Иначе когда же еще они свидятся?
     Он посмотрел на часы: времени было достаточно, но все же пора на вокзал...
     А через месяц, 6 сентября 1933 года, немецкий корреспондент Рихард Зорге 
прибыл в Иокогаму. Чуть прихрамывая, он сошел по трапу на берег, в многоголосый 
шум порта.
     Так вот она - Япония...

2. РАМЗАЙ ВЫХОДИТ НА ПЕРЕДНИЙ КРАЙ

     Первые месяцы после приезда в Токио Рихард Зорге жил в “Санно-отеле”, 
гостинице средней руки, которая не могла, конечно, тягаться с “Империалом”, но 
имела репутацию вполне солидного заведения. Гостиница с несколько тесноватыми, 
на японский манер, номерами, стояла в стороне от шумной Гинзы и в то же время 
не так уж далеко от нее, чтобы обитатели отеля могли чувствовать оторванность 
от городского центра.
     В “Санно-отеле” останавливались главным образом деловые люди, прибывшие в 
Японию ненадолго, туристы, журналисты, военные - люди самых различных профессий 
среднего достатка. Именно такая гостиница больше всего устраивала журналиста, 
впервые приехавшего в Японию и не завоевавшего" еще признания читателей.
     На первом этаже, рядом с лоби - просторным гостиным залом, разместился 
портье с неизменными своими атрибутами - полками для ключей, пронумерованными, 
как рулетка, громоздкими книгами для записи приезжающих, коллекцией телефонов 
на полированной стойке. Рядом суетились услужливые бои в жестких картузиках с 
позументом; бои мгновенно угадывали и выполняли любое желание клиентов.
     Был здесь еще один завсегдатай - человек неопределенной наружности и 
возраста. По утрам, когда Зорге спускался вниз и подходил к портье, чтобы 
оставить ключи, этот человек либо мирно беседовал с портье, либо сосредоточенно 
перелистывал книгу приезжих. Он вежливо кланялся Зорге и потом, нисколько не 
таясь, неотступно следовал за ним, куда бы тот ни направлялся. Он часами ждал 
Рихарда у ворот германского посольства, в дверях ресторана или ночного клуба, 
куда заходил Зорге, потом сопровождал его до гостиницы и исчезал только 
глубокой ночью, чтобы рано утром снова быть на посту.
     Это был “ину”, в переводе “собака”, полицейский осведомитель, 
приставленный к иностранцу или подозрительному японцу. Всегда молчаливый и 
вежливый, он тенью ходил следом, ни во что не вмешивался, ни о чем не спрашивал.
 Он только запоминал, что делает, где бывает его подопечный.
     Иногда этого плохо одетого человека сменял другой - молодой и развязный. 
Иногда за журналистом следовала женщина с ребенком за спиной. Появлялись 
какие-то другие люди, с безразличным видом крутившиеся рядом. У себя в номере 
Зорге обнаруживал следы торопливого обыска: кто-то рылся в его чемодане. Это 
была система тотального сыска, надзора за всеми подозрительными людьми. А 
подозрительными считались все, кто приезжал в Японию.
     Однажды зимой, когда стояла холодная, промозглая погода и ветер швырял на 
землю мокрый снег с дождем, Рихард пожалел своего безответного спутника. 
Веселая компания журналистов направлялась в “Рейнгольд” - немецкий кабачок на 
Гинзе. Зорге уже познакомился со многими корреспондентами, с работниками 
посольства, с членами германской колонии, которая в те годы насчитывала больше 
двух тысяч человек. Новичка журналиста охотно посвящали в токийскую жизнь, 
водили вечерами в чайные домики и японские кабачки. Но нередко предпочтение 
отдавалось немецким заведениям, где можно было есть сосиски с капустой, 
наслаждаться баварским пивом, чокаться глиняными кружками под крики “Хох!” и 
непринужденно болтать о чем вздумается.
     Уже смеркалось, когда они свернули в маленькую улочку, густо завешанную 
круглыми цветными фонариками, множеством, светящихся вывесок, вспыхивающих 
иероглифов. Казалось, что стены улицы фосфоресцируют в густой пелене падающего 
снега.
     Зорге приотстал от компании и пошел рядом с осведомителем.
     - Как тебя зовут? - спросил он.
     - Хирано...
     - Послушай, Хирано-сан, тебе ведь очень холодно. - Зорге обвел взглядом 
его стоптанные башмаки, жиденькое пальтецо и непокрытую голову. - Давай сделаем 
так: от Кетеля я не уйду раньше десяти часов. Обещаю тебе это. Ступай пока 
погрейся, выпей саке или займись своими делами... Держи! - Рихард сунул в руку 
осведомителя несколько мелких монет.
     Хирано нерешительно потоптался перед, выпуклой дверью, сделанной в форме 
большой винной бочки, перешел улицу и нырнул в кабачок, перед которым, как 
лампада, висело смешное чучело рыбы с черным цилиндром на голове. На притолоке 
был прикреплен еще пучок травы, сплетенный в тугую косу, и спелый оранжевый 
мандарин, чтобы отгонять злых духов, - таков новогодний обычай. Хирано 
прикоснулся к талисману - пусть он оградит его от неприятностей. Полицейский 
осведомитель не был уверен, что его не обманет этот европеец с раскосыми 
бровями... Но так не хотелось торчать под холодным дождем...
     "Папаша Кетель”, как называли хозяина кабачка, был из немецких 
военнопленных, застрявших в Японии после мировой войны. Сначала он еще рвался 
домой, в фатерланд, а потом женился на хозяйке квартиры, открыл собственный 
бар; появились дети, и уже не захотелось ехать в Германию. Но папаша Кетель 
считал себя патриотом - в его кабачке все было немецкое, начиная с вывески 
“Рейнгольд” и винной бочки на фасаде и кончая пышными мекленбургскими юбками и 
фартуками разных цветов, в которые папаша Кетель обрядил официанток-японок. 
Здесь чаще всего собирались немцы, и Зорге уже не в первый раз был у Кетеля.
     Время текло быстро и весело. Рихард рассказывал смешные истории, вспоминал 
про Китай, где прожил три года - изучал банковское дело и писал в газеты. 
Кто-то сказал, что не так давно из Китая приехал также подполковник Отт, не 
знает ли его Рихард?
     Подполковник Отт? Нет, не слыхал. У Чан Кайши было много советников...
     Из “Рейнгольда” ушли поздно, забрели еще в “Фледермаус” - “Летучую мышь”, 
тоже немецкий , ресторанчик, но рангом пониже. Здесь за деревянными столами, 
выскобленными добела, сидели подвыпившие завсегдатаи, разговаривали с 
кельнершами, которые едва виднелись в сизом табачном дыму. У девушек, одетых в 
кимоно, были высокие прически.
     Осведомитель Хирано встретил Зорге у дверей “Рейнгольда”, облегченно 
вздохнул и больше уже от него не отходил. И тем не менее именно в этот день 
Рихард Зорге отправил в Центр одно из первых своих донесений. Он писал:
     "Я особенно не боюсь больше постоянного и разнообразного наблюдения и 
надзора за мной. Полагаю, что знаю каждого в отдельности шпика и применяющиеся 
каждым из них методы. Думаю, что я их всех уже стал водить за нос”.
     Рихард сообщал о своих первых шагах, о деловых встречах, расстановке людей,
 тревожился, что не может установить надежную связь с “Висбаденом”, то есть с 
Владивостоком, как шифровался в секретной переписке этот город.
     В условиях непрестанного наблюдения и слежки Рихарду Зорге все же удалось 
кое-что сделать и в эти первые четыре месяца жизни в Японии. И как ни странно, 
именно этот тотальный сыск, нашедший такое широкое распространение в Японии, в 
какой-то мере способствовал конспирации Зорге. Он сделал один немаловажный 
вывод: кемпейтай - японская контрразведка - следит огульно за всеми, 
разбрасывается, распыляет силы и посылает своих агентов не потому, что кого-то 
подозревает, а просто потому, что таков порядок. Значит, тотальной слежке надо 
противопоставить резко индивидуальную, очень четкую и осторожную работу, чтобы 
не попасть нечаянно в сеть, расставленную не для кого-либо специально, а так, 
на всякий случай.
     Первые месяцы Рихард “создавал себе имя” - он много писал во “Франкфурте? 
цайтунг”, в популярные иллюстрированные журналы, искусно устанавливал связи 
среди дипломатов, в деловых кругах, в кругах политиков, актеров, военных 
чиновников... И только с одним человеком Рихард не мог пока сблизиться, хотя 
отлично знал о его присутствии и даже мельком встречался с ним в Доме прессы, 
на Западной Гинзе, где многие корреспонденты имели свои рабочие кабинеты. Это 
был французский журналист Бранко Вукелич, приехавший в Токио на полгода раньше 
Зорге. Он был уведомлен, что должен работать под руководством Рамзая, но не 
знал, кто это. Оба терпеливо ждали, когда обстановка позволит им встретиться. 
Сигнал должен был подать Зорге. Но он не спешил, присматриваясь, изучая, нет ли 
за ним серьезной слежки. Разведчик придавал слишком большое значение встрече со 
своим помощником Вукеличем, чтобы допустить хоть малую долю риска.
     Интеллигентный, блестяще образованный, Бранко Вукелич, серб по 
национальности, представлял в Токио французское телеграфное агентство Гавас и, 
кроме того, постоянно сотрудничал в известном парижском журнале “Ви” и в 
белградской газете “Политика”. Моложавый, с тонкими чертами лица, прекрасной 
осанкой и красиво посаженной, немного вскинутой головой, он слыл одним из самых 
способных токийских корреспондентов. Ему было тридцать пять лет, когда он 
приехал в Токио по заданию Центра, чтобы подготовить базу для подпольной 
организации. Сын отставного сербского офицера, Бранко Вукелич учился в 
Загребском университете, когда в стране вспыхнуло народное освободительное 
движение за независимую Хорватию. Член марксистской студенческой группы, он с 
головой ушел в борьбу, но вскоре вынужден был покинуть родину и поселился в 
Париже. Снова учился, увлекался архитектурой, юриспруденцией. Потом, казалось, 
целиком посвятил себя журналистике и уехал на Дальний Восток.
     Он поселился в особняке на улице Санайте недалеко от университета Васэда, 
в одном из аристократических кварталов Токио. Бранко терпеливо ждал, когда 
среди его гостей появится человек с подпольной кличкой Рамзай, который, как 
предполагал Вукелич, давно уже должен быть в Токио.
     Служебные помещения токийских корреспондентов находились в многоэтажном 
сером доме с широкими окнами, и этот дом называли “лагерем прессы”, а чаще 
шутливо - “пресс-папье”, вероятно потому, что над входом висела литая бронзовая 
доска, в самом деле похожая чем-то на пресс-папье. Офис Зорге был на третьем 
этаже, и окно его выходило на Западную Гинзу. Агентство Гавас занимало 
помещение этажом выше. Однажды Зорге лицом к лицу столкнулся с Вукеличем на 
лестнице, возле лифта. Зорге нагнулся, будто что-то поднимая.
     - Простите, вы что-то уронили, - сказал он, протягивая Вукеличу какую-то 
бумажку.
     Это было неожиданно - услышать пароль от человека, с которым много раз 
встречался здесь и знал его как нацистского журналиста. Но ни один мускул не 
дрогнул на лице Бранко.
     - Благодарю вас, - ответил он, - это старый билет в парижскую оперу. 
Теперь это только воспоминание...
     Опустился лифт, и оба вошли в него.
     - Нам нужно встретиться, - негромко сказал Зорге.
     - Я давно жду, - улыбнулся Вукелич. - Хотите в субботу. У меня собирается 
компания журналистов...
     - Согласен.
     Зорге вышел, приветливо махнув рукой.
     В субботу в квартире Вукелича собралось человек двадцать, почти одни 
мужчины, и Бранко пригласил по телефону гейш. Они приехали тотчас, как пожарная 
команда... Их появление встретили веселым шумом. Гейши вошли чинно, в изящных 
нарядах, держа в руках сямисены <Сямисен - струнный музыкальный инструмент.>. 
Они сбросили в прихожей дзори и в одних чулках прошли в гостиную. По японскому 
обычаю, все гости Вукелича сидели в носках, оставив обувь при входе.
     Бранко Вукелич устроил вечер на японский манер. Расположились за низеньким 
столиком на подушках, подобрав под себя ноги. Гейши принесли с собой атмосферу 
непринужденной веселости. Они, как хозяйки, уселись среди гостей, принялись 
угощать их, наливая саке, зажигая спички, как только видели, что кто-то достает 
сигареты. Они поддерживали разговор, пели, когда их об этом просили, играли на 
сямисенах. С их приходом гостиная сделалась такой нарядной, будто сюда 
слетелись яркие тропические бабочки.
     После ужина, разминая затекшие ноги, перешли в курительную комнату. Здесь 
была европейская обстановка, сидели в удобных креслах, курили, пили кофе, лакеи 
разносили спиртное, им помогали гейши. Бранко Вукелйч, переходя от одной группы 
к другой, очутился рядом с Зорге.
     - Идемте, я покажу свою лабораторию, - сказал он, тронув его за локоть. - 
Вы, кажется, тоже увлекаетесь фотографией.
     Они прошли в дальнюю часть дома. Бранко включил свет и провел Рихарда в 
небольшую затемненную комнату, со стенами, до половины облицованными деревянной 
панелью. На столике стоял увеличитель, рядом ванночки, бачки для проявления 
пленки, на стенах легкие шкафчики, полочки. Это была фотолаборатория любителя, 
сделанная умело, удобно, и, может быть, только излишне громоздкий запор на 
плотной двери нарушал легкость стиля, в котором была задумана лаборатория.
     - Здесь мы можем поговорить несколько минут, - сказал Бранко, запирая за 
собой дверь. - Прежде всего, здравствуйте, наконец! - Он протянул Зорге руку. 
Рука была плотная, крепкая. Зорге любил людей с такими энергичными руками. Этот 
интеллигентный французский корреспондент вызывал у Рихарда чувство дружеского 
расположения.
     - Здесь я устроил фотолабораторию, - продолжал Бранко, - здесь же 
разместил пока рацию. Радист прибыл, но пробные сеансы не дают надежной связи с 
“Висбаденом”. По-видимому, недостаточна мощность.
     Вукелйч отодвинул столик, открыл в панели невидимую дверцу и вытащил 
рацию-чемоданчик. Зорге присел, бегло взглянул, открыл крышку и сказал:
     - Радиостанцию надо менять. И не рекомендую держать ее здесь, это опасно...
 Ну, а как с людьми? Истоку прибыл?
     Истоку - это художник Иотоку Мияги, которого ждали из Лос-Анжелоса.
     - Мияги, видимо, в Токио, но я с ним не связывался, ждал вас, - ответил 
Вукелйч.
     - Тогда свяжитесь, я тоже должен с ним встретиться... И еще: в редакции 
“Асахи” работает журналист Ходзуми Одзаки. Дайте ему знать, что Александр 
Джонсон, его китайский знакомый, хотел бы с ним поговорить. Пошлите к нему 
надежного человека, и, конечно, только японца. Сами останетесь в стороне... Ну, 
нам пора...
     Их отсутствия никто не заметил. В курительной они появились из разных 
дверей. Зорге держал в руке коньячную рюмку, прикидывался, что много выпил, был 
разговорчив, смешлив и остроумен.
     Вечер удался на славу.
     Спустя несколько дней в одной из рекламных токийских газет появилось 
небольшое объявление: коллекционер, любитель японской старины купит “укийоэ” - 
традиционные гравюры работы старых японских мастеров. Вскоре Бранко Вукеличу 
позвонил издатель рекламной газеты: один японский художник прочитал объявление 
и предлагает прекрасные “укийоэ”.
     Через день они встретились в редакции “Джапаниз адвертайзер” - журналист 
Вукелйч и японский художник Иотоку Мияги.
     Художник - невысокий японец с узким, нервным лицом - выложил целую серию 
прекрасных “укийоэ”. Они долго обсуждали достоинства каждой гравюры, 
восхищались изяществом линий, выразительностью рисунка, спорили о качестве 
бумаги - Мияги предпочитал японскую “хоосе”, она нежна, не имеет холодного 
глянца и напоминает матово-мягким цветом только что выпавший снег. На такой 
бумаге пишут дневники, завещания и делают оттиски старинных гравюр.
     Вукелйч отобрал несколько “укийоэ” и просил художника позвонить ему в 
агентство - он подумает. Они незаметно обменялись половинками бумажной иены - 
теперь все становилось на свои места.
     Разорванная иена подтверждала, что художник Мияги - тот самый человек, 
которого ждали в Токио.
     Вскоре Вукелич представил его доктору Зорге.
     Истоку Мияги родился и вырос на юге - на острове Окинава, “среди теплых 
дождей и мандаринов”, как любил он сам говорить. Но кроме теплых дождей там 
царило страшное угнетение, и нелегкая жизнь гнала людей за океан. В семье Мияги 
ненавидели японскую военщину, милитаристов. В шестнадцать лет Иотоку уехал в 
Соединенные Штаты. Жил в Сан-Франциско, Сан-Диего, потом в Лос-Анжелосе; учился 
в художественных училищах, но, став художником, понял, что одним искусством 
прожить невозможно. Он собрал все свои сбережения, продал, что только мог, и 
сделался совладельцем маленького ресторанчика “Сова” в отдаленном квартале 
Лос-Анжелоса. Здесь собирались активисты - рабочие, профсоюзные функционеры, 
учителя, студенты, сюда приезжали киноактеры Голливуда - публика интеллигентная 
и в большой части лево настроенная. В Лос-Анжелосе было много немецких 
эмигрантов. Они давно переселились из Европы, но десятки лет продолжали 
держаться на чужбине вместе. Немцы также были завсегдатаями “Совы”, и главным 
образом для них художник создал дискуссионный кружок “Ин дер деммерунг” - “В 
сумерках”. Именно в сумерках посетители заходили обычно в “Сову”. Среди немцев 
тоже были сильны прогрессивные настроения. Годы были горячие, бурные, все жили 
здесь событиями, происходившими в революционной России, и вполне естественно, 
что Мияги стал разделять революционные взгляды. Жил он тогда у японки “тетушки 
Китабаяси”, которая зарабатывала себе на жизнь тем, что содержала пансионат и 
кормила обедами жильцов. Она тоже придерживалась левых взглядов, и в ее 
пансионате жило несколько членов кружка “Ин дер деммерунг”.
     Художнику Иотоку Мияги исполнилось ровно тридцать лет, когда он снова 
вернулся в Японию, на этот раз в Токио.
     ...В один из январских дней 1934 года, когда на улицах царило новогоднее 
праздничное веселье, когда еще не были завершены традиционные визиты и встречи 
друзей, в редакцию “Асахи симбун” зашел художник Мияги и спросил, где он может 
увидеть господина Ходзуми Одзаки, обозревателя по Китаю. Услужливый клерк 
провел художника наверх в громадный зал, занимавший целый этаж, больше похожий 
на гараж, чем на редакцию, загроможденный десятками столов, шкафов, стульев. 
Сюда доносился рокот наборных машин, в котором растворялся гул голосов 
множества сотрудников, делавших текущий номер газеты.
     Клерк уверенно провел Мияги сквозь лабиринт тесных проходов и остановился 
перед столом широколицего японца в европейском костюме. Тот отложил в сторону 
гранки, которые читал, и поднялся навстречу. Клерк ушел, и Мияги после 
традиционного поклона сказал:
     - Одзаки-сан, меня просили узнать, не пожелаете ли вы встретиться с вашим 
знакомым по Китаю господином Джонсоном?..
     Одзаки настороженно вскинул глаза на художника, перевел взгляд на 
сотрудников, которые сосредоточенно занимались каждый своим делом.
     - Знаете что, идемте куда-нибудь пообедаем, - вместо ответа сказал он. - Я 
очень голоден...
     Они вышли на улицу и спустились в подвальчик рядом с отелем “Империал”. 
Когда официант принял заказ, Одзаки спросил:
     - Так что вы хотите мне сказать о мистере Джонсоне? Он в Японии?
     Мияги объяснил, что Джонсон в Токио и хотел бы восстановить добрые 
отношения с Одзаки-сан.
     С Ходзуми Одзаки Рихарда Зорге связывали годы работы в Китае, откуда тот 
уехал несколько раньше Зорге. Убежденный антимилитарист оказывал Рихарду 
немалую помощь в Шанхае, и Зорге надеялся теперь привлечь его к участию в 
подпольной организации, которую создавал. Ему нравились убежденность и 
осторожность Одзаки.
     - Передайте мистеру Джонсону, - предложил Одзаки, - что в ближайшее 
воскресенье я собираюсь проехать в Нара, это, недалеко - всего несколько часов 
поездом. Было бы хорошо встретиться там, ну, предположим, часов в десять у 
изваяния Большого Будды перед бронзовым лотосом. Если его это устроит, пусть 
приезжает, я буду там при всех обстоятельствах...
     Когда Вукелич со слов художника рассказал Зорге о состоявшемся разговоре, 
Рихард воскликнул:
     - Узнаю! Честное слово, узнаю Ходзуми! Если он станет нам помогать, 
считайте, что мы с вами сделали уже половину дела. Осторожность, точность и 
эрудиция! Уверяю вас, я не знаю другого человека с таким глубоким знанием 
дальневосточных проблем, особенно Китая... Еду! Тем более что по дороге я смогу 
ненадолго остановиться в Нагоя, там у меня тоже может быть интересная встреча.
     В субботу ночным поездом Зорге выехал в Нара - древнюю японскую столицу, 
город парков и храмов, о которых Рихард так много слышал и читал.
     В Нара поезд пришел ночью, но Рихард, успев выспаться в гостинице, ранним 
утром был уже на ногах. Стояла ясная, теплая, совсем не зимняя погода, и он 
вышел на улицу без пальто. Дорога к храму Большого Будды тянулась вдоль парка, 
и торговцы сувенирами уже раскидывали здесь свои палатки. Туристы, как 
паломники, тянулись в одном направлении; людей сопровождали сотни ручных оленей,
 живущих при храме. Священные животные бесцеремонно втискивались между 
прохожими, подталкивали их безрогими лбами, требуя внимания, пищи. Продавцы 
оленьего корма бойко торговали коричневыми вафлями, и олени брали пищу из рук, 
теплыми шершавыми губами подбирали сухие крошки с протянутых ладоней.
     Толпа людей, сопровождаемых оленями, становилась все гуще. Зорге 
протиснулся к кассе, купил билет и прошел во внутренний двор старого 
буддийского храма. Рихард замер перед раскрывшейся паторамой тысячелетней 
пагоды, устремленной ввысь, такой воздушной и массивной одновременно. В нем 
проснулся интерес ученого-ориенталиста. Он готов был бесконечно долго созерцать 
это великолепное творение древних, но, взглянув на часы, заторопился. Эдзаки 
уже ждет его где-то здесь.
     По упругому мелкому гравию Зорге прошел к подножию храма, поднялся по 
широким ступеням и вошел внутрь. И снова его охватил трепет ученого, открывшего 
для себя что-то новое, неожиданное и прекрасное. Поразило его не столько 
величественное изображение Будды, сколько его рука, живая, человеческая рука, 
чуть приподнятая, предостерегающая. Неизвестный скульптор вылепил и отлил ее в 
бронзе так искусно, что видна была каждая линия на раскрытой ладони, каждая 
складка на сгибах припухших пальцев, а каждый палец - в рост человека...
     Здесь все было невиданно громадно, и людям казалось, что они смотрят на 
окружающие их предметы сквозь волшебную лупу. Такими, во много крат 
увеличенными, были здесь и цветы, листья изящного лотоса, тоже из бронзы и тоже 
будто живые, поднявшиеся из воды. Зорге даже не расслышал сначала, что кто-то 
его негромко окликнул. Потом еще раз:
     - Мистер Джонсон? - услышал Зорге. Рихард оглянулся. Перед ним, протягивая 
руку, стоял улыбающийся Одзаки.
     Рихард горячо ответил на рукопожатие, говорившее ему больше, чем любые 
слова.
     - Я очень, очень рад встрече, - сказал Одзаки. - Смотрите, какие 
великолепные лотосы!..
     Они заговорили о буддийском искусстве и, казалось, совсем забыли о том, 
что привело их к статуе Будды, к бронзовым листьям лотоса. Продолжая беседу, 
они вышли из храма, свернули влево, аллеей каменных светильников вышли в парк, 
и только здесь Одзаки спросил:
     - Вы хотели со мной поговорить, доктор Зорге?
     - Да, мне нужна ваша помощь, - ответил Рихард. - Он решил говорить 
откровенно и прямо. - Я знал ваши убеждения, разделял их и надеюсь, что они не 
изменились.
     - Конечно!.. Больше того, я поверил в существование меморандума Танака. 
Помните наш спор в Шанхае?
     Когда в Китае опубликовали секретный меморандум премьер-министра Танака 
японскому императору, Ходзуми Одзаки высказал сомнение в его достоверности. Уж 
слишком циничны и откровенны были высказывания генерала по поводу расширения 
японской агрессии на Дальнем Востоке. Сомнение вызывала и таинственная, как в 
детективном романе, история похищения этого документа. Некий китаец нанялся 
слугой в дом генерала Танака, вошел в доверие, работал у него несколько лет и 
украл архисекретнейший меморандум. Слуга исчез, запрятав документ под домом 
премьера. Взять с собой меморандум он не решился, опасаясь, что его поймают. 
Понадобилось еще два года, чтобы выждать, когда в контрразведке утихнет 
волнение, вызванное скандальным происшествием. Меморандум выкрали вторично, 
из-под дома Танака и опубликовали его в Шанхае.
     Зорге подробно изучил меморандум и, сопоставив действия японских 
агрессивных кругов, пришел к выводу, что это подлинный документ. С Ходзуми 
Одзаки они долго спорили по этому поводу. Но жизнь доказывала правоту Зорге. 
События на Дальнем Востоке развивались по плану генерала Танака - одного из 
организаторов интервенции в Советском Приморье. Японская военщина захватила 
Маньчжурию, вышла к границам Советского Союза и Монгольской Народной Республики.
 Готовилась агрессия против Китая, Монголии, Советской России - осуществлялось 
то, что предлагал в меморандуме генерал Танака.
     - Я думаю, - продолжал Зорге, - что опасность сейчас возросла еще больше. 
На международную арену вышла фашистская Германия. Она ищет союза с 
милитаристской Японией. Такой союз не принесет народам ничего хорошего. Я 
посвятил свою жизнь борьбе с войной, я сам испытал ее и не хочу, чтобы она 
вспыхнула снова. Прежде всего надо предотвратить войну между Японией и 
Советским Союзом. Помогите мне в этом, Одзаки-сан! Если война разгорится, она 
станет трагедией и для России, и для Японии! Я говорю с вами открыто и жду от 
вас того же...
     Они вышли к оврагу с насыпным мостом, перешли на другую сторону. Зеленые 
гиганты криптомерии уходили высоко в небо, и воздух под ними тоже казался 
зеленым. Одзаки шел, глубоко задумавшись. Зорге не мешал ему. Потом Одзаки 
сказал;
     - Вы знаете, о чем я думал? Вот мы встретились с вами и говорили об 
искусстве, о храмах, о нашей поэзии... Я предпочел бы всегда говорить только на 
эти темы. Но мы заговорили о войне, которая если возникнет, то уничтожит 
искусство, древние храмы, и не будут нужны стихи, потому что в ожесточенные 
души не проникает поэзия. А я люблю все это, не могу без этого жить и, значит, 
прежде всего должен бороться против войны. Я считаю себя патриотом моей Японии 
и поэтому говорю вам - согласен! Да, я готов помогать вам.
     Они еще долго гуляли в парке, говорили о разном, но главное было сказано. 
Эти два человека навсегда связывали свои судьбы.
     Зорге уехал из Нара ближайшим поездом, а Ходзуми Одзаки отправился 
осматривать другие храмы. Они условились о новой встрече в Токио.
     Через два часа, еще засветло Рихард приехал в Нагоя, остановился в 
гостинице, которую назвал ему подполковник Отт, и тут же принялся разыскивать 
по телефону своего знакомого.
     С Эйгеном Оттом Зорге случайно познакомился в посольстве несколько недель 
назад. Эйген Отт подъехал в машине, когда Зорге выходил из посольства. Рядом с 
ним сидела его жена - фрау Хельма Отт, высокая, элегантно одетая женщина 
средних лет с тонкими, ярко накрашенными губами. Моложавое лицо ее 
контрастировало с пышными седыми волосами. Это лицо было удивительно знакомо 
Рихарду, но он никак не мог вспомнить, где мог его видеть. Потом осенило - так 
ведь это та самая Хельма, с которой он встречался в Германии.
     - Вот так встреча! - воскликнула Хельма, выходя из машины. Она протянула 
руку в тонкой черной перчатке, сквозь которую просвечивала очень белая кожа.
     - Какими судьбами, Ики?.. Познакомьтесь, это мой муж.
     Отт церемонно представился. На нем была форма германского штабного 
артиллерийского офицера, витые погоны и Железный крест на груди.
     Отт сказал, что в Японии они уже несколько месяцев, он приехал сюда 
военным наблюдателем, живет в Нагоя при японском артиллерийском полку; жена с 
детьми в Токио, сам он бывает здесь наездами, но скоро надеется осесть тут 
более прочно: надоело жить одному.
     Так они познакомились. И тогда же условились встретиться в Нагоя, как 
только для этого представится возможность.
     Теперь такой случай представился.
     Зорге позвонил в номер к Отту, но никто не ответил, и он позвонил портье. 
Тот сказал, что ключа на месте нет, вероятно, господин подполковник где-то в 
гостинице, может быть в ресторане. Рихард сошел вниз и увидел в ресторане за 
табльдотом Эйгена Отта с женой и детьми. На этот раз Отт был в форме японского 
офицера. Подполковник поднялся, приветствуя Зорге и приглашая к столу. Отты 
только что начали обедать, и Зорге присоединился к ним. За обедом Рихард шутил 
с детьми, показывал им смешные фокусы, и малыши были в восторге от “дяди 
Рихарда”.
     После обеда фрау Хельма сразу же поднялась из-за стола и, извинившись, 
ушла с детьми наверх. Мужчины остались одни.
     Отт рассказал, что обычно он живет в японской казарме, здесь, в гостинице, 
поселился на время приезда жены. Вообще здесь очень тоскливо, и настроение 
кислое. Работает он над военным обзором для генерала фон Бока, но испытывает 
затруднения в подготовке внешнеполитического раздела. Не может ли доктор Зорге 
порекомендовать ему надежного, осведомленного в этих делах, человека?
     Перед Зорге сидел человек с грубым, будто наспех вырубленным из камня 
лицом - типичный представитель прусской военной касты, думающий медленно, но 
обстоятельно, обладающий железной хваткой, умеющий добиваться поставленной цели.

     Выходец из семьи высших государственных чиновников, Эйген Отт избрал себе 
военную карьеру, но одно время был преподавателем танцев при Вюртембергском 
дворце. В мировую войну он служил в артиллерии, был начальником полкового штаба 
в “черном рейхсвере”, работал под началом патриарха германской разведки 
полковника Николаи в Институте истории новой Германии. Эта существенная деталь, 
как рентгеном, просветила фигуру Отта. Зорге отлично знал, что такое Институт 
истории. Под ширмой “научных учреждений” после первой мировой войны в Германии 
работали военные штабы, органы разведки, мобилизационные управления. Связанный 
с высшими кругами немецкого генералитета, Отт был на разведывательной работе в 
Китае, значит, и здесь, в Японии, он занимается тем же. Перед Зорге сидел 
опытный немецкий разведчик, который, судя по всему, нуждался в серьезной помощи.

     - Я думаю, - сказал Зорге, - политику современной Японии можно понять 
только в свете прошлого... Я поясню свою мысль: император Мэйдзи с полвека 
назад, может быть немного раньше, сказал, что раса ямато сможет начать 
завоевывать мир лишь после того, как осуществит три фазы его императорского 
плана. Это захват Тайваня, во-первых, Кореи, во-вторых, Маньчжурии, а затем и 
всего Китая, в-третьих. Тайвань уже захвачен, Корея тоже. Сейчас осуществляется 
третья фаза - Маньчжурия оккупирована, очередь за Китаем... Все это часто 
называют политическим синтоизмом - культом идей предков в политике. Так или 
иначе, но японцы упорно осуществляют традиционную политику главенства в мире, и,
 будем говорить прямо, Европу они считают полуостровом азиатского материка. Это 
не только самурайская география...
     Эйген Отт внимательно слушал доктора Зорге. Да, это как раз то, чего ему 
недостает в отчете - дальновидные суждения, раскрывающие широкий кругозор 
автора. Военный наблюдатель хорошо представлял себе, что от содержания отчета, 
который он должен представить в Берлин, будет зависеть его дальнейшая карьера. 
Отправляясь в Японию, Отт имел тайное, совершенно конкретное задание - 
установить сотрудничество двух разведок - императорской Японии и нацистской 
Германии. Многое ему удалось сделать, но это еще не все. Нужны ясные выводы, 
отчетливые перспективы. Было бы полезно привлечь к работе такого человека, как 
Зорге.
     Тем временем доктор Зорге продолжал развивать свою мысль. Он, казалось, 
увлекся, говорил громко и темпераментно:
     - Теперь еще один тезис: Япония нуждается в военном союзнике для 
осуществления своей политики на континенте. Это ясно. Кого она может привлечь? 
Советскую Россию? Нет! Америку, Англию? Тоже нет! Кого же? Только Германию! 
Немецкий национал-социализм и японский политический синтоизм, если можно так 
выразиться, имеют общие идейные корни. Вспомните “лебенсраум” и “дранг нах 
Остен”, разве у военных кругов Японии нет тех же устремлений? Отсюда я делаю 
вывод: Германии фюрера тоже нужны союзники, и таким союзником может быть 
сегодняшняя Япония. Вот наша перспектива, основа нашей политики на Дальнем 
Востоке.
     Я высказываю свою точку зрения, может быть, она и не верна, - сказал в 
заключение Зорге. - Я подумаю, кто бы мог вам помочь. Дайте мне для этого 
несколько дней.
     - Я не осмеливаюсь просить вас, - возразил Отт, - но, может быть, вы сами 
согласитесь мне помочь?
     Зорге этого ждал. Теперь главное - не дать преждевременного согласия. Он 
рассмеялся:
     - Господин Отт, но я же почти невежда в этих вопросах! Какой из меня толк? 
Я сам хотел обратиться к вам за консультацией. Я найду вам более сведущего 
человека.
     - Нет, нет, я вас очень прошу. Конечно, если сможете найти время.
     - Ну, мы еще поговорим об этом...
     Своими рассуждениями Рихард не открывал Америки, он просто хорошо знал 
настроения в Берлине, изучил психологию нацистских дипломатов, которые жаждут 
получить подтверждение собственного мнения. И если наблюдатель угадывает мнение 
начальства, считают, что он разбирается в обстановке, отличается острым умом... 
Почему бы не подсказать несколько мыслей Эйгену Отту. Он может пригодиться...
     Отт предложил подняться наверх, у него есть настоящий кюммель. Еще из 
Германии. В Японии такого не найти...
     Когда они вошли в комнату, фрау Хельма сидела в кресле и вязала. Большой 
клубок шерсти лежал рядом. Спицы быстро мелькали в ее руках. Она задумчиво 
поглядела на Рихарда. С тех пор, когда они встречались, прошло, вероятно, лет 
пятнадцать. Хельма была тогда женой архитектора Мея, баварского коммуниста. 
Потом они разошлись. Мей уехал в Россию, а Хельма вышла замуж за молодого 
рейхсверовского офицера. Оказывается, это был Отт! В те годы Хельма разделяла 
левые убеждения. Что думает она сейчас?..
     Когда Отт вышел, чтобы раскупорить бутылку кюммеля, Хельма оторвалась от 
вязанья и сказала:
     - Я очень довольна, что мы встретились... Помните, вы жили во Франкфурте у 
вокзала и у вас была старинная мебель и много картин...
     - У вас хорошая память, - ответил Зорге. Вошел Отт с бутылкой кюммеля, 
поставил на стол. Предложил сыграть в шахматы. Фрау Хельма продолжала вязать.

3. В ПРАЗДНИК ЦВЕТУЩЕЙ ВИШНИ

     Принцесса с длинным и трудно произносимым именем Коноямодзакура-химэ шла с 
юга по всем островам Японии, и все газеты, даже самые солидные, каждый день 
печатали сводки о ее приближении. Волшебная принцесса, превращая на своем пути 
нежные бутоны в прекрасные цветы, пришла в Киото, в Нагоя и, наконец, в Токио. 
Наступил праздник цветущей вишни, самый красивый, самый веселый праздник цветов.

     В матсури - в праздники - нечего и думать пригласить гейш, они нарасхват, 
поэтому пришлось это сделать заранее, за несколько дней, когда принцесса 
Коноямодзакура-химэ была еще далеко от столицы.
     Доктор Зорге после долгих поисков нашел себе отдельный домик в тихом 
районе Акабуку на улице Нагасаки и оставил изрядно надоевшую гостиницу. 
Двухэтажный почти игрушечный домик с традиционной энгава - крытой галереей 
вдоль стен - притулился рядом с просторным домом токийского аристократа. От 
такого соседства он казался еще меньше, еще невзрачнее. Пройти к домику можно 
было только узким переулком, таким тесным, что никакая машина и даже коляска 
рикши не могли бы протиснуться сквозь эту городскую расщелину. В проулке на 
бамбуковых шестах, как на веревках, висело белье; вместо мостовой посередине 
тянулся деревянный настил, покрытый слоем засохшей грязи. С улицы Нагасаки за 
деревьями и забором виднелись крыша домика да окна верхнего этажа. Это 
обстоятельство имело немаловажное значение при выборе доктором Зорге своей 
новой квартиры: он хотел иметь именно такое жилье - подальше от улицы, но чтобы 
окна были видны издалека.
     Через дорогу, выше по улице, стоял дом полиции с железными решетками на 
окнах, дальше шли магазинчики, лавки, портняжная мастерская, чередовались 
фонарики, вывески - обычный токийский пейзаж. Недалеко находилось советское 
посольство, и Рихард по дороге в центр часто проезжал мимо него. Дом стоял в 
глубине двора, ворота были открыты, но Зорге ни разу не бывал внутри этого дома.
 Немецкое посольство тоже было, неподалеку.
     После того как Зорге переселился на улицу Нагасаки, у него не раз уже 
собирались приятели, но он решил устроить официальное новоселье и приурочил его 
к празднику вишни.
     Среди гостей был князь Альбрехт Урах, корреспондент “Фелькишер беобахтер”, 
руководитель нацистской организации посольства и двоюродный брат бельгийского 
короля. С помощью Ураха Рихард оформил свое вступление в партию и теперь на 
лацкане пиджака носил нацистский значок. Присутствовали Пауль Веннекер, 
военно-морской атташе посольства, полицейский атташе Хуберт, другие работники 
посольства, знакомые корреспонденты. Были здесь также Ходзуми Одзаки, Бранко 
Вукелич и еще несколько журналистов.
     Сначала поехали в парк Муиядзима любоваться цветущими вишнями, огромными, 
как старые сосны. Их вершины сплетались, образуя великолепный розоватый свод. 
Здесь, как условились, встретились с гейшами. Молодые женщины тоже были похожи 
на цветущие вишни в своих светлых кимоно, расшитых розовыми цветами. Потом, в 
праздник лотоса, они наденут белые кимоно, в сезон ирисов их наряды приобретут 
лиловые оттенки, затем цвета хризантем... Такова традиция, соблюдаемая 
столетиями.
     Вернулись на улицу Нагасаки, когда стало уже темнеть. Здесь всюду: над 
входными дверями, на окнах - в керамических вазах стояли вишневые ветви, еще не 
успевшие обронить лепестки. Батарея винных бутылок вызвала веселые возгласы. 
Щедрость хозяина великолепна! Пили много, бурно веселились и лишь далеко за 
полночь начали расходиться.
     Ушли гейши.. Они низко кланялись, касаясь ладонями своих колен, и, по 
старинному обычаю, их провожали до ворот с зажженными фонарями. Вот поднялись и 
последние гости. Рихард, покачиваясь, вышел их проводить. Опершись на косяк и 
беспричинно смеясь, он неуверенно помахал им рукой, потом вошел в комнату, 
запер дверь. В квартире оставалось трое - Рихард Зорге и Вукелич с Одзаки, 
отставшие от гостей. Как по мановению жезла, все вдруг отрезвели. Зорге оглядел 
закоулки дома и, не обнаружив ничего подозрительного, пригласил всех наверх. 
Маленький кабинет казался совсем тесным от множества книжных полок, 
поставленных вдоль стен. У окна на письменном столе, подобрав ноги, сидел на 
лотосе бронзовый Будда.
     - Нам нужно поговорить, - сказал Зорге, - такая возможность вряд ли скоро 
представится вновь. - Рихард говорил тихо, будто раздумывая вслух. - Зачем мы 
здесь? - спросил он, задумчиво стиснув рукой подбородок, и сам ответил:
     - Чтобы бороться против войны, против агрессивных планов нацистской 
Германии и японских милитаристов, ставших на сторону Гитлера. Это главное. Мы 
не враги Японии. Мы должны сделать все возможное и невозможное, чтобы помочь 
отвести вероятность войны между Японией и Советским Союзом. И мы должны 
выполнить эту благородную миссию.
     - Вы правы, - взволнованно воскликнул Одзаки, - именно благородную. Вы 
правы, и хорошо, что вы сказали эти слова именно сейчас, сегодня, когда мы 
начинаем борьбу. Да, мы патриоты, мы не враги Японии! Пусть думают обо мне что 
угодно - я чист перед собственной совестью. Вот моя рука!
     Он протянул руку Зорге, и она потонула в большой ладони Рихарда. Сверху 
легла рука Вукелича.
     Зорге снова повторил товарищам, чего ждет от их группы Москва. Центр 
поручает им выяснить: собирается ли Япония совершить нападение на Советский 
Союз на маньчжурской границе? Готовит ли она свои сухопутные и морские силы для 
этого? Как складываются отношения между Токио и Берлином после прихода Гитлера? 
Какова будет политика Японии по отношению к Китаю, к Англии, к Соединенным 
Штатам? Какие тайные силы движут японской политикой на международной арене, 
какова роль военной, наиболее агрессивно настроенной группировки? Переходит ли 
японская промышленность, вся экономика на военные рельсы?
     Зорге перечислял задачи, на которые требовалось дать ответ.
     - Но прежде чем отвечать на поставленные вопросы, - сказал он, - мы должны 
уяснить себе очень многое. Мы не должны быть только “почтовыми ящиками”, 
пересыльными пунктами для чьих-то сообщений. Мы сами должны стать источниками 
информации, а для этого нам нужно хорошо знать обстановку, досконально изучить 
каждую область, которая привлекает наше внимание.
     Еще раньше Зорге говорил с каждым в отдельности о его работе. Вот Ходзуми 
Одзаки - он специалист по Китаю, пользуется популярностью, уважением, доверием. 
Это даст ему возможность приблизиться к правящим кругам Японии. Он должен 
прежде всего добывать сведения о планах правительства, планах генерального 
штаба, военного министра. Конечно, это неимоверно трудно. Но все же Одзаки, 
видному обозревателю крупнейшей газеты, тут легче добиться успеха.
     Мияги должен расширять и поддерживать свои связи с военными кругами, 
наблюдать за внутренней жизнью страны, собирать факты, обобщать, делать выводы.
     Бранко Вукелич уже сумел установить связи с корреспондентами, он будет 
собирать информацию от журналистов - англичан, французов, американцев - о 
политике западных стран, касающейся дальневосточных проблем и особенно 
перспектив советско-японских отношений.
     На себя Зорге брал обязанность изучать связи нацистской Германии с" 
японским правительством. Здесь, как в фокусе громадной невидимой линзы, 
перекрещивались многие линии международной политики, от этих связей зависело 
очень многое.
     Спустя годы, когда выполнено было задание Центра и эта встреча разведчиков 
в праздник цветущей вишни стала воспоминанием, Рихард Зорге писал:
     "Мое изучение Японии не ограничивалось изучением книг и журнальных статей. 
Прежде всего я должен упомянуть о моих встречах с Одзаки и Мияги, которые 
состояли не только в передаче и обсуждении тех или иных сведений. Часто 
какая-нибудь реальная и непосредственная проблема, казавшаяся мне Довольно 
трудной, представала в совершенно ином свете в результате удачно подсказанной 
аналогии, сходного явления, развивающегося в другой стране, или же уводила 
русло беседы в глубины японской истории. Мои встречи с Одзаки были просто 
бесценными в этом плане из-за его необычайно широкой эрудиции как в японской, 
так и всеобщей истории и политике. В результате именно с его помощью я получил 
ясное представление об исключительной и своеобразной роли военной верхушки в 
управлении государством или природе “Генро” - Тайного совета государственных 
деятелей при императоре, который хотя и не был предусмотрен в конституции, но 
на деле являлся наиболее влиятельным политическим органом Японии...
     Никогда не смог бы я понять и японского искусства без Мияги. Наши встречи 
часто проходили на выставках и в музеях, и мы не видели ничего необычного в том,
 что обсуждение тех или иных вопросов нашей разведывательной работы или текущих 
политических событий отодвигалось на второй план экскурсами в область японского 
или китайского искусства...
     Изучение страны имело немаловажное значение для моего положения как 
журналиста, так как без этих знаний мне было бы трудно подняться над уровнем 
среднего немецкого корреспондента, который считался не особенно высоким. Они 
позволили мне добиться того, что в Германии меня признали лучшим 
корреспондентом по Японии. Редакция “Франкфурте? цайтунг”, в штате которой я 
числился, часто хвалила меня за то, что мои статьи поднимали ее международный 
престиж. Именно благодаря моему солидному положению как журналиста германский 
МИД предложил мне высокую официальную должность пресс-атташе... Вместе с тем 
моя журналистская слава влекла за собой бесчисленные просьбы о статьях от 
различных немецких периодических изданий, а “Франкфурте? цайтунг” и 
“Геополитика” настаивали, чтобы я как можно быстрее написал книгу о Японии..."
     Все это Зорге написал позже, а тогда весной 1934 года все его помыслы были 
направлены на организацию своей группы. Политическая обстановка все усложнялась,
 и время не ждало.
     В стране совершенно отчетливо проступали фашистские тенденции. Военщина 
рвалась к власти. Военный министр Араки потребовал от кабинета, чтобы вся 
государственная политика определялась правительством с участием военных кругов.
     Это требование военщины Зорге связывал с другими явлениями, фактами. В 
минувшем году военные расходы в государственном бюджете так возросли, что 
пришлось исключить статьи экономической помощи разоренной японской деревне. В 
бюджете следующего года почти половина расходов Отводилась на военные нужды. 
Морской флот и сухопутная армия требовали все новых ассигнований.
     Рихард знал, что это такое - военный бюджет. Пушки делают для того, чтобы 
они стреляли. Куда они будут стрелять? В гитлеровской Германии готовят военную 
машину, кричат, что пушки нужнее масла.
     Военное министерство Японии издало брошюру, которая начиналась словами: 
“Война является отцом созидания и матерью культуры..."
     Все это настораживало, требовало дополнительных исследований, изучения, 
тщательного анализа. Тем более что генерал Араки открыто заявил на совещании 
губернаторов:
     "В проведении государственной политики Япония неизбежно должна столкнуться 
с Советским Союзом, поэтому Японии необходимо овладеть территориями Приморья, 
Забайкалья, Сибири..."
     Эти слова стали известны Зорге.
     Не менее цинично Араки написал в “Кайдзо” - в военном журнале:
     "Монголия должна быть Монголией Востока... Вероятно даже, при 
распространении принципа “кондо” - императорского пути, монгольская проблема 
станет гораздо большим препятствием, нежели проблема Маньчжурии. Однако, коль 
скоро могут появиться враги императорского пути, здесь необходимо ясно и прямо 
изложить наши позиции: нам надо отбросить этих врагов, кто бы они ни были”.
     Статья называлась “Миссия Японии в эпоху Сева”. Сева - эпоха царствования 
современного императора Хирохито.
     Уйдя с поста военного министра, генерал Араки через некоторое время стал 
министром просвещения. К руководству наукой, культурой пришли солдафоны. 
Началось преследование интеллигенции. Уволили профессора Такикава из Киотского 
университета. В знак протеста вместе с ним ушли сорок профессоров, доцентов, 
преподавателей. Но это ничего не изменило.
     Зорге знал, к чему приводит наступление против интеллигенции, против 
рабочих организаций. В Германии тоже всем жанрам литературы предпочитали 
военные уставы. Было совершенно ясно: военизация страны принимала угрожающие 
масштабы.
     От военных не отставали и дипломаты. В те дни на стол министра иностранных 
дел Японии лег меморандум Сиратори - сторонника решительных действий. В нем 
говорилось:
     "Сама судьба решила, что славяне и раса ямато должны бороться друг с 
другом за главенство на азиатском материке. Советская Россия должна разоружить 
Владивосток, вывести свои войска из Внешней Монголии, не оставив ни одного 
солдата в районе Байкала. Это должно быть нашим минимальным требованием. Сюда 
же включается передача нам Северного Сахалина по умеренной цене. В будущем надо 
иметь в виду также покупку приморских областей, Сибири. Эти требования должны 
быть осуществлены со всей решительностью. Сейчас остро ощущается необходимость 
решений со стороны кабинета относительно великих целей нашей дипломатии. Эта 
цель - решительный разрыв отношений с Советским Союзом”.
     Министр Арита, которому было адресовано это письмо, был полностью согласен 
с мнением Сиратори.
     Япония шла к войне. Усилилась активность кемпейтай. Японские 
контрразведчики стремились сохранить в глубокой тайне все, что было связано с 
подготовкой к войне. Уничтожали всякого, кто пытался дерзнуть приподнять завесу 
над государственными тайнами.
     Вот почему в праздник цветущей вишни Зорге подробно говорил со своими 
друзьями о конспирации. Это было одним из главных условий успешной работы. Еще 
в Москве разработали конспиративную сторону дела: прежде всего участники группы 
ничем не должны вызывать подозрений в своей повседневной жизни, в быту, в 
работе. Чтобы не привлечь внимания агентов кемпейтай, они не должны 
поддерживать никаких контактов с японскими коммунистами. Все записи могут 
вестись только на английском языке и уничтожаться немедленно, как только в них 
отпадет надобность. Каждый из четверки сам подберет себе нужных людей, но эти 
люди ничего не должны знать о руководящей четверке...
     Благодаря строгой конспирации, дисциплине, которая неизменно соблюдалась 
участниками организации, японская контрразведка долгие годы была бессильна 
обнаружить ее.
     Связь с Центром, естественно, лежала на самом Зорге. В радиопередачах, 
переписке упоминались только клички и никогда - настоящие имена.
     Организацией радиосвязи Зорге пока был недоволен. Технические неполадки 
часто нарушали ее, и накопленные материалы приходилось отправлять курьерами 
через Шанхай, Гонконг, что создавало дополнительный риск. Возможно, нарушения 
связи объяснялись тем, что радист еще не привык к этой сложной работе, и Рихард 
все чаще вспоминал Макса Клаузена, своего шанхайского радиста, с которым они 
долго работали вместе в Китае.
     ...Ночь была на исходе, а трое разведчиков все еще продолжали свой 
разговор.
     - Я согласен с доктором Зорге, - сказал Одзаки, - мы должны сочетать 
конспирацию со знанием дела и умением анализировать. Нам нужно рисовое зерно, 
очищенное от половы. У людей, занимающих высокие посты, не должно возникать ни 
малейшего подозрения, что мы хотим что-нибудь выпытать у них. Наоборот, если 
создать впечатление, что знаешь гораздо больше, чем собеседник, он сам 
расскажет все, что знает. Это старый журналистский прием, но ведь журналисты 
тоже порой добывают информацию, как разведчики.
     Я проверил это на своем опыте, - продолжал Одзаки, - ко мне обращаются за 
консультацией по китайским проблемам, я отвечаю, высказываю свое мнение и при 
этом сам получаю очень много интересных сведений...
     Зорге согласился с Одзаки. Наконец как будто все вопросы были обсуждены. 
Каждый знал, что ему делать...
     Прошло еще несколько месяцев, наступило лето, знойное токийское лето, его 
не каждому европейцу по силам выдержать. Но Зорге оставался в городе. Лишь 
несколько раз выбирался он на берег моря к Отту, который поселился с семьей на 
взморье в селении Акия, километрах в сорока от Токио. Рядом находилась 
запретная зона, интересовавшая Зорге.
     Эйген Отт всего несколько недель назад вернулся в Токио из Германии, 
приехал окрыленный успехом, обласканный Гитлером. Его отчет признали удачным. 
Отто назначили на должность военного атташе, а вскоре ему было присвоено звание 
полковника. Было много поздравительных телеграмм, в том числе от советника 
Гитлера Иодля, фон Бока, Кейтеля и других генералов. Теперь Эйген Отт круто 
пошел в гору. К его карьере негласно был причастен Зорге - без него 
артиллерийский офицер, заброшенный случаем в японские казармы Нагоя, конечно, 
не смог бы представить такой отчет, не смог бы выйти “в люди”. Отт помнил об 
этом и был глубоко признателен Зорге. Эйген и Рихард становились все большими 
друзьями.
     Как-то утром они пошли на прогулку. Отт попросил Зорге захватить с собой 
“лейку”. Бродили долго и как-то незаметно оказались в запретной зоне. Много 
снимали. Зорге перезарядил “лейку”, сунув в карман заснятую пленку, собирался 
снимать еще - редко ведь выпадает такая удача, - как вдруг на дороге со стороны 
Акия появились два жандарма и с ними человек в штатском.
     - Кажется, мы с тобой попадем в неприятное положение, - сказал Зорге, 
который первым заметил жандармов, вышедших из-за пригорка.
     Засвечивать пленку на глазах у шпика было рискованно - это сразу вызвало 
бы подозрение, но и оставлять такие кадры, чтобы их проявили в полиции, тоже 
невозможно.
     Жандармы приближались.
     - Послушай, - небрежно сказал Зорге, - у тебя ведь дипломатический 
иммунитет, положи в карман мою пленку и аппарат тоже, иначе не избежать 
осложнений...
     Незаметно он передал Отту заснятую кассету и аппарат.
     - Предъявите документы, - потребовал человек в штатском.
     Зорге кивнул на Эйгена Отта. Тот показал свой дипломатический паспорт. 
Штатский внимательно прочитал, заулыбался и возвратил.
     - Ваш паспорт, - повернулся он к Зорге.
     - Он со мной, сотрудник посольства, - ответил за Рихарда Отт. - ..Можете 
идти. Жандармы ушли.
     - Слушай, Эйген, - захохотал Зорге, - да я за тобой, как за каменной 
стеной!.. Ты меня выручил!..
     - Так это же моя вина, - возразил Отт. - В самом деле, пришлось бы тебе 
объясняться в полиции... А теперь пошли обедать.
     Военный атташе и не предполагал, от каких неприятностей он избавил 
руководителя советской разведки в Японии...
     Вечером, когда они играли на веранде в шахматы, полковник сказал:
     - А ты и не представляешь, Рихард, какой я тебе приготовил сюрприз! Завтра 
обязательно приезжай в посольство к пяти часам. Больше ничего не скажу... 
Останешься доволен!
     ...В Академии японского генерального штаба, где шел прием по случаю 
выпуска нового отряда штабных офицеров, собрался цвет императорской армии. 
Кроме офицеров-выпускников, которые держались несколько скованно и по привычке 
еще робели перед своими учителями, сюда приехали старые генералы, помнившие 
корейскую войну, русско-японскую кампанию, интервенцию в Сибири... Те, что 
помоложе, обеспечивали “мукденский инцидент”, продвигались во главе своих войск 
к границам Монголии, высаживались с десантами в Китае, располагались на 
Хейлунцзяне - на Амуре вдоль советских границ. Молодые и пожилые военные были 
одинаково самоуверенны. Все они вступили на императорский путь - “кондо”, путь 
завоеваний далеких и близких земель.
     Знающим древнюю книгу “Ниппонсеки” - историю Японии - известен рескрипт 
императора Дзимму, жившего больше тысячи лет назад: “Накроем весь мир одной 
крышей и сделаем его нашим домом”. По-японски это звучало весьма лаконично: 
“Хакко Итио”. Таков был завет божественного предка нации Ямато, населяющей 
Страну восходящего солнца.
     Как раз об этом и рассказывал в машине Рихард Зорге Эйгену Отту по пути на 
прием в Академию генерального штаба. Среди приглашенных было всего, несколько 
штатских, и среди них доктор Зорге. Об этом постарался полковник Отт, который 
приобретал все больший вес в Токио.
     В академии собралось много военных, снискавших честь получить приглашение. 
Оставив в гардеробе свои мечи и фуражки, они проходили в конференц-зал и прежде 
всего кланялись портрету императора, изображенному на троне, в парадной одежде.
     Когда входили в конференц-зал, Отт шепнул Рихарду:
     - Сегодня я покажу тебе много интересного, только не отставай...
     Гостей принимал начальник академии, совсем уже дряхлый генерал с лентой 
через плечо, увешанный орденами. Но и другие генералы не были обойдены 
вниманием императора - орденов на всех было великое множество.
     Полковник Отт и Рихард Зорге выделялись среди собравшихся своим ростом, 
каждый из них был на голову выше любого японского генерала. Церемонно 
раскланиваясь, они пробирались вперед, лавируя между группами военных. 
Подобострастный майор-порученец вел за собой полковника Отта, чтобы проводить и 
представить прибывшему на прием военному министру, сменившему генерала Араки. 
Здесь стояли начальник генерального штаба, военные советники, члены 
императорского военного совета, командующий флотом, его начальник штаба... 
Поклоны, улыбки, рукопожатия...
     Майор-порученец куда-то исчез, и полковник Отт с доктором Зорге были 
предоставлены самим себе. Отт называл Зорге имена генералов. Некоторых из них 
Рихард уже знал, о других слышал, но многие были ему неизвестны.
     - Генерал Тодзио, - Отт незаметно указал на крупнолобого генерала с 
коротко подстриженными усами. - Представляет наиболее решительную группу 
военных...
     Командующий Квантунской армией генерал Хондзио... Говорят, получил 
повышение, будет императорским адъютантом...
     Это настоятель синтоистских общин в Маньчжурии генерал Ходзимото, - указал 
Отт на военного, который прошел мимо. - Кроме того, он еще начальник полиции 
Квантунской армии...
     Вот принц Асаки, женат на дочери императора Мейджи...
     А это генерал Доихара... Подойдем...
     Так вот он каков, генерал Доихара Кендзи, - Рихард знал многое о нем - 
крупнейший японский разведчик, которого называют дальневосточным Лоуренсом. 
Сейчас он управлял японской разведывательной службой на континенте. Это был 
коротко, под машинку, остриженный невысокий человек, с очень широким лбом и 
большими ушами. Нос луковицей - узкий у переносицы и очень широкий книзу. На 
груди ордена “Священного сокровища” всех степеней, ордена “Тигра”, “Золотого 
коршуна”, “Двойных лучей восходящего солнца”, какие-то еще...
     "Да, разведка у них в почете...” - мелькнуло в голове Зорге. С помощью 
Отта он оказался в самой гуще японской военной касты. Вот они - хранители 
военных тайн, заговоров, которые он, Рихард Зорге, обязан раскрыть. Если бы 
только ему удалось это сделать!
     Поздоровавшись, Доихара спросил по-немецки:
     - На каком языке будем говорить?
     - На монгольском, - шутливо ответил Рихард.
     - Зюйте - согласен, - сказал по-монгольски Дойхара. - Сайн байну...
     - Нет, нет, - воскликнул Зорге, - я предпочитаю китайский, либо английский,
 а лучше всего немецкий...
     - Ну что ж, давайте говорить на любом из них, - Доихара улыбнулся одним 
ртом, обнажив неровные зубы. Лицо его оставалось бесстрастным.
     Они поговорили несколько минут и разошлись. Отт пригласил Доихара заехать 
в посольство. Видимо, они были на короткой ноге.
     Когда отошли, Отт сказал:
     - Этот человек говорит на тринадцати языках, в Китае он прожил пятнадцать 
лет...
     Рихард выразил удивление, хотя все это он отлично знал.
     На этом приеме Зорге познакомился также с генералом Итагаки Сейсиро, 
разведчиком такого же высокого класса, как Доихара. Если бы они знали, кого 
привел к ним в академию германский военный атташе!
     Итагаки работал начальником штаба Квантунской армии и вместе с командующим 
Сигеру Хондзио прилетел в Токио, приурочив свою поездку к выпускному вечеру в 
Академии генерального штаба. Существовал неписаный закон, по которому все 
воспитанники академии, пусть они закончили ее хоть сорок лет назад, раз в год 
собирались в ее стенах, а потом отправлялись в ресторан Акабана на Кодзимати, 
где в молодости офицеры проводили свободное время.
     Генералы Итагаки и Доихара были людьми, само появление которых где-либо 
было весьма многозначительно. Или они оба, или один из них обязательно 
появлялись именно в тех местах, где намечалась агрессия - в Маньчжурии, в Китае,
 на границах Монголии или советского Забайкалья. Организаторы международных 
провокаций, диверсий, политических убийств, интриг и заговоров, Итагаки и 
Доихара были самыми реакционными деятелями военно-фашистской клики Японии. 
Зорге не был лично знаком с Итагаки, но заочно знал его давно и гораздо лучше, 
чем многие из собравшихся здесь на приеме в Академии генерального штаба. И вот 
теперь генерал Итагаки стоял перед Зорге с застывшей улыбкой фарфоровой 
статуэтки, и на его бесстрастном лице ничего нельзя было прочитать. Недвижимы 
были его брови и плоские густые усы, будто наклеенные, сделанные из черной 
бумаги. Широкая переносица и прижатые уши, словно у лошади, готовой куснуть, 
дополняли облик Итагаки Сейсиро.
     Разговор с Итагаки не получился - все куда-то вдруг заторопились, и Рихард 
вместе с Оттом двинулся в толпе военных к выходу в сад. Ночь стояла теплая, 
душная, светила луна, и в этом призрачном свете люди казались плоскими, как 
тени в старом китайском театре. Перед зданием тянулась полоса коротко 
подстриженного газона, а деревья отступили назад, только одна высокая 
криптомерия стояла на отшибе почти рядом с крыльцом. Под ее раскидистыми 
ветвями собралось много военных, которые развлекались тем, что старались 
достать рукой нижние ветви дерева. При этом тени разбегались, подпрыгивали, 
вскидывая вверх руки, и со стороны это выглядело каким-то ритуальным танцем. 
Старые генералы, стоявшие на ступенях крыльца, снисходительно смотрели на 
молодых офицеров, но когда кому-то удалось схватить зеленую ветку, не выдержали 
и закричали: “Банзай!”, “Хакко Итио!”, “Хакко Итио!” Офицерская забава 
обернулась военной демонстрацией приверженцев агрессивного курса. Видно, здесь 
все были такими.
     Отт приподнял обшлаг парадного кителя, посмотрел на циферблат - время 
приема, указанное в пригласительном билете, уже истекло, следовало прощаться. 
Полковник был пунктуален. Другие поступили так же. Расходились, воинственно 
поправляя фуражки, пристегивая на ходу мечи.
     Встреча с генералами Итагаки Сейсиро и Доихара Кендзи вызвала у Зорге 
много воспоминании. Он давно знал их - генералов-разведчиков, носителей и 
проводников милитаристских идей, знал, что именно с ними вступает он в тайное 
единоборство. Рихард вспомнил Китай.

4. ЭТО БЫЛО В КИТАЕ...

     Зорге приехал в Шанхай в 1929 году.
     Тот, кто его сопровождал, через полгода вернулся в Москву. На прощание 
сказал:
     "Доложу Старику с чистым сердцем - работать можешь!"
     С тех пор Зорге работал самостоятельно. Сначала он поселился в отеле на 
улице Нанкин-род, в самом центре Шанхая. Окна его номера выходили на широкую 
набережную бескрайней Хуанпу - реки-работяги, которая просыпалась с рассветом в 
грохоте кранов, криках грузчиков и замирала глубокой ночью. Отель принадлежал 
бывшему контрабандисту Сашэну, торговцу опиумом и оружием для враждовавших 
китайских генералов. На том он и разбогател, контрабандист Сашэн, но времена 
наступали смутные, и он предпочел вложить добытые капиталы в более надежное 
предприятие.
     В том же отеле жила американская журналистка, писательница Агнесс Смедли, 
представлявшая в Китае влиятельную франкфуртскую газету. Рихард много слышал о 
ней еще в Германии, читал ее книги, статьи, знал о ее прогрессивных убеждениях. 
Он был благодарен случаю, который позволил ему познакомиться с Агнесс Смедли. 
Это была сорокалетняя женщина с приветливым лицом и лучистыми серыми глазами. В 
ней было что-то от далеких предков-ацтеков, кровь которых текла в ее жилах. 
Друзья в шутку называли ее дочерью Монтесумы. Она была человеком гордой души, 
не терпевшая обиды, энергичная, волевая и женственная одновременно.
     Человек передовых взглядов, она принимала участие в работе левых 
американских организаций. Чиновник, представитель калифорнийских властей, 
как-то бросил ей обидную фразу: “Вы не американка, Агнесс Смедли...” Он 
упрекнул ее в отсутствии патриотизма. Молодая женщина негодующе посмотрела на 
чиновника, глаза ее сузились, она ответила:
     - Уж не себя ли вы считаете настоящим американцем?!. Мои предки защищали 
континент от конквистадоров, и я хочу продолжать борьбу с потомками 
конквистадоров, с вами, грабящими народ!..
     Агнесс Смедли вынуждена была покинуть свою страну. Она жила то в Англии, 
то в Германии, но второй своей родиной считала Китай, прекрасно знала его, 
исколесив страну вдоль и поперек. Много лет Смедли провела в китайской Красной 
армии, участвовала в ее тяжелых походах, много писала о ней, не скрывая своих 
симпатий. В Шанхае американская корреспондентка располагала большими связями, 
она дружила с писателем Лу Синем, встречалась с Бернардом Шоу, который наезжал 
в Китай, с прогрессивными японскими журналистами. Агнесс Смедли ввела Рихарда 
Зорге в свой круг - круг прогрессивных людей.
     Уже много лет спустя Рихард писал, подводя итог своей жизни:
     "Мы старались установить, какие слои и классы населения активно 
поддерживают нанкинский режим, действительный характер изменений, происходивших 
в социальном фундаменте правительства... Собирали сведения о военных силах, 
имеющихся у правительства, и реорганизации, которая проводилась под 
руководством немецких военных советников. Кроме того, мы внимательно наблюдали 
за перемещениями в верховном военном командовании, а также за изменениями в 
вооружении армейских частей и фортов... Постепенно у нас накопилась 
исчерпывающая информация относительно так наз. “чанкайшистских дивизий”, 
имевших самое современное вооружение, - дивизий, верных нанкинскому 
правительству, и дивизий сомнительной надежности.
     Я собирал подобные сведения главным образом через китайских членов моей 
группы, хотя нередко получал весьма важные данные лично от немецких военных 
советников и предпринимателей, занимавшихся поставкой оружия...
     Помимо этого я собирал информацию о внешней политике нанкинского 
правительства.., и убедился, что оно целиком зависит от Англии и Соединенных 
Штатов... Мне стало ясно, что в будущем США займут место Великобритании, как 
господствующая держава на Тихом океане, причем указания на это я обнаружил уже 
в то время”.
     Одним из первых знакомств, которое осуществилось с помощью Агнесс Смедли, 
была встреча с Ходзуми Одзаки. Агнесс спросила однажды:
     - Хотите, Рихард, я познакомлю вас с очень милым японцем, это 
корреспондент токийской “Асахи”. У него солдатское лицо, но он ненавидит войну, 
не терпит милитаристов.
     Они сидели в летнем кафе на берегу Хуанпу в сквере рядом с садовым мостом, 
перекинутым через канал. На воротах сквера висела предупреждающая надпись: 
“Собакам и китайцам вход запрещается”. Здесь был английский сектор Шанхая. 
Рихард ответил:
     - Я хочу познакомиться со всеми, кого возмущают такие вот надписи. Уверен, 
что я найду в них своих единомышленников.
     Смедли встретилась с японским журналистом несколько месяцев назад в 
книжном магазине на одной из улочек французского сеттльмента. Заговорили о 
китайской живописи, и новый ее знакомый обнаружил глубокие познания, отличное 
понимание национального искусства Китая. Оказалось, что Одзаки знаком с книгами 
Агнесс Смедли и собирается перевести кое-что на японский язык.
     - Вы несомненно понравитесь друг другу, - сказала Смедли.
     В тот же вечер Агнесс позвонила Одзаки и пригласила его пообедать вместе с 
приехавшим недавно в Шанхай иностранным корреспондентом.
     Встретились они в гостинице, где жил Зорге, на верхнем этаже, в ресторане 
с красными, цвета счастья, стенами, расписанными золотыми драконами.
     Не было ничего примечательного ни в том, что за одним столом собрались 
коллеги-журналисты, ни в том, что американка Смедли представила японскому 
журналисту своего знакомого. Но именно в этот день произошло событие, которое 
принесло в дальнейшем столько неожиданных огорчений многим разведкам мира. 
Встреча в гостиничном ресторане положила начало большой дружбе и совместной 
работе двух ненавидящих войну людей - Рихарда Зорге и Ходзуми Одзаки.
     Одзаки и в самом деле был похож на простого солдата - своим прямоугольным 
лицом, зачесанными назад густыми черными волосами и желто-зеленым кителем, 
который он носил летом. Но лицо у него было очень бледное - результат 
непрестанного пребывания в четырех стенах без свежего воздуха, за работой, за 
книгами.
     - Одзаки-сан, ну когда вы смените свою униформу! - шутливо воскликнула 
Смедли, когда Ходзуми подошел к их столу. - Мечтаете стать солдатом?
     - Из меня выйдет только плохой солдат. Я предпочитаю быть хорошим 
журналистом...
     - Я думаю точно так же, - вступил в разговор Рихард. - Агнесс, может быть, 
вы нас все-таки познакомите?
     Поначалу Одзаки был сдержан, но к концу обеда разговорился. Речь зашла о 
политической обстановке в Китае.
     - Экономический кризис захватил и Японию, - говорил Одзаки. - Внешняя 
торговля за год сократилась у нас на одну треть. В Токио намерены поправить 
свои дела за счет Маньчжурии Японские капиталовложения непрерывно растут и 
составляют здесь уже полтора миллиарда иен. Теперь в Маньчжурии почти все 
иностранные капиталы принадлежат Японии. Исключение представляет 
Китайско-Восточная железная дорога, которую построили русские. Но это всего 23 
процента капиталов, остальное принадлежит нам, японцам... Но вы же знаете, что 
вслед за капиталом всегда маршируют солдаты. Я не верю, что политическая 
обстановка в Китае разрядится в ближайшее время. Скорее наоборот. Взрыв поезда 
Чжан Цзо-лина - это только начало. Я уверен, что Доихара причастен к убийству. 
Вы знаете Доихара, Агнесс-сан? Он был советником при Чжан Цзо-лине И еще 
Итагаки.. Эти люди не появляются случайно на горизонте и не исчезают раньше 
времени. Сейчас они в Маньчжурии...
     Зорге поразило, с какой прямотой говорил Одзаки. Два года назад при взрыве 
поезда был убит Чжан Цзо-лин, маршал-милитарист, принимавший участие в 
междоусобной войне в Китае. Он располагал крупными военными силами, 
придерживался японской ориентации, но ходили слухи, что диверсию провели 
японские агенты. Почему? Теперь Ходзуми Одзаки уверенно подтверждает это: Чжан 
Цзо-лина убили потому, что он не угоден был японцам Поезд маршала взорвали под 
Мукденом. Организатором покушения был Доихара.
     Одно из первых сообщений Рамзая в “Мюнхен”, как шифровалась Москва, 
содержало информацию о политической обстановке в Китае, об угрожающем положении 
в Маньчжурии. Зорге высказывал предположение, что японцы вероятнее всего будут 
заинтересованы в приобретении КВЖД. Однако еще не известно, какими путями они 
постараются этого добиться.
     За несколько месяцев Рихарду Зорге удалось создать в Китае активно 
действующую группу. Он должен был знать, в каком направлении будут развиваться 
события.
     Официально доктор Зорге приехал в Китай изучать банковское дело, которым 
занимался еще в Гамбургском экономическом институте. Он написал диссертацию на 
тему о государственных тарифах, защитил ее и получил звание доктора 
социологических наук. У него накопился также, пусть небольшой, журналистский 
опыт. Это очень пригодилось в Китае. В Германии он получил предложение 
корреспондировать в “Социологический журнал”, а в Соединенных Штатах, где он 
был проездом, Зорге заключил договоры с редакциями нескольких провинциальных 
газет.
     И еще одно официальное поручение имел доктор Зорге в Шанхае - германское 
химическое общество, существовавшее при гигантском концерне “ИГ Фарбениндустри”,
 интересовалось емкостью китайского рынка для сбыта своих химических товаров.
     Германский консул в Шанхае господин Борх встретил молодого экономиста 
доктора Зорге с распростертыми объятиями. Для консула рекомендательное письмо, 
представленное Рихардом, имело большое значение: Зорге получил деликатное 
поручение химического общества, будет изучать китайские банкир связан с 
газетами... Видно, это парень с головой! - решил консул. Иначе как бы могли ему 
поручить столько заданий сразу?
     Консул охотно взял на себя опеку над этим приятным, общительным немцем, 
который впервые оказался в Китае. Толстяк Борх одобрительно отнесся к идее 
доктора Зорге совмещать исследовательскую банковскую работу с работой 
корреспондента. Это позволит ему ездить по всей стране. Прежде всего консул 
Борх настоятельно рекомендовал доктору отправиться в Нанкин и познакомиться там 
с германскими военными советниками в армии Чан Кайши. Они имеют возможность 
свободно ездить, куда им вздумается.
     Борх поднялся, по-отечески обнял Рихарда за плечи и сказал:
     - Вот что, поедете в Нанкин, надевайте свой лучший костюм. Там это любят. 
И еще: если увидите Чан Кайши, будьте с ним предельно учтивы. Это лучший способ 
завоевать его расположение.
     В тот же вечер поезд доставил доктора Зорге в Нанкин - столицу 
гоминдановского Китая, где располагался штаб германских военных советников.
     Было душно, и термометр показывал выше двадцати пяти градусов. Не 
задерживаясь в гостинице, Рихард поехал в штаб. Он находился в просторной 
двухэтажной вилле с мансардой, выходившей окнами в тщательно ухоженный сад с 
прекрасными цветниками, китайскими мостиками, искусственным прудом и гротами из 
дикого серого камня. Рихард поднялся в приемную и, не дожидаясь, когда о нем 
доложит китаец-служитель, прошел на веранду, откуда доносился гул мужских 
голосов. Офицеры сидели в одних сорочках, развесив кители на спинках плетеных 
кресел. Под потолком вращались электрические опахала-вентиляторы, но они не 
спасали от духоты.
     - Господа, вам привет из Берлина! - воскликнул Зорге, останавливаясь в 
дверях с поднятой рукой. - Может быть, мне тоже дадут чего-нибудь выпить!
     Через полчаса Рихард, сбросив пиджак и засучив рукава, сидел в центре, в 
окружении сдвинутых со всей веранды кресел. Он уже перезнакомился со всеми 
советниками и как бы между делом сказал, что в мировую войну сам торчал под 
Верденом, кормил там вшей и ползал на брюхе. Конечно, среди двух десятков 
германских офицеров нашлись сражавшиеся на Западе.
     Посыпались восклицания: “А помнишь?..” “А знаешь!” К Зорге протиснулся 
капитан с эмблемой технических войск на петлицах:
     - Так слушай, мы же с тобой были рядом! Помнишь, стояла разбитая мельница. 
Вот там была наша техническая рота...
     - Ну как же! Это как раз напротив той дерьмовой высоты Мортом. Сколько раз 
я бывал на этой мельница-Капитан Меленхоф полез целоваться. Пили за военное 
братство, за высоту, которую не удалось взять. Советники приняли Зорге в свою 
компанию.
     Оказывается, этот парень тоже хлебнул войны! И у него есть Железный крест, 
полученный от Гинденбурга.
     Разошлись поздно. Рихард провел в Нанкине несколько дней. Много говорили о 
войне, о китайской армии, ее вооружении, выучке. Полковник Крибель познакомил 
Рихарда с военным министром Хо Ин-шином, правой рукой Чан Кайши. Однополчанин 
Меленхоф предложил Зорге поехать с ним в Кантон. Оттуда они проплывут вверх по 
Жемчужной реке. Там такая красота, Рихард увидит такое, что ему и не снилось! 
Летчики Бледхорн и Леман пообещали познакомить его с Чарльзом Линдбергом, тем 
самым американцем, который первым перелетел Атлантический океан. Теперь он 
полковник и работает тоже в Китае.
     Знакомство с советниками дало Зорге очень много. В нанкинский немецкий 
штаб он приезжал теперь, как домой. Вскоре его представили и Чан Кайши, и 
министру иностранных дел доктору Вану.
     В Шанхае Рихард вскоре покинул гостиницу и переселился во, французский 
сектор на рю де Лафайет - консул помог ему найти удобную недорогую квартиру. 
Здесь Зорге прожил все три года, пока не закончил работу в Китае и не уехал в 
Москву.
     Почти одновременно с Зорге в Китай приехал и Христианзен - Макс Клаузен, 
как значилось в его паспорте. Из Гамбурга по Транссибирской железной дороге он 
прибыл в Харбин, оттуда переехал в Дайрен и дальше пароходом проплыл до Шанхая.
     О приезде радиста-коротковолновика Зорге узнал на другой же день, но еще 
несколько недель он выжидал, не встречался со своим помощником, чтобы проверить,
 не привез ли Клаузен за собой “хвост”. Моряк из Гамбурга, солдат мировой войны,
 кузнец, техник Клаузен сменил, вероятно, десяток профессий до того, как стал 
радистом на германских торговых кораблях. Потом участвовал в забастовках, 
организовывал профсоюз моряков, работал в обществе “Руки прочь от Советской 
России!” в начале двадцатых годов, когда лорд Керзон в своем ультиматуме грозил 
войной молодой Советской республике.
     Но Советскую Россию надо было защищать и позже, и радист уехал в Китай, 
где его ждала тяжелая, опасная подпольная работа.
     В те годы в Шанхае каждый иностранец открывал какое-нибудь дело, открыл и 
Макс Клаузен ремонтную мастерскую с маленьким гаражом. Поселился он в районе 
Гонкю на восточной шанхайской окраине в квартирке, которую нашел ему приятель 
Вилли. В свободные вечера они посиживали вдвоем в ресторанчике “Кесей”, пили 
пиво и рассказывали друг другу истории из своей жизни. Тот же Вилли познакомил 
Клаузена с доктором Зорге, который тоже будто случайно забрел в “Кесей” и 
встретился с земляками.
     Клаузен поднялся из-за стола и протянул Зорге шершавую, крепкую руку. 
Перед Зорге стоял плотно сбитый, широкоплечий человек с грубоватым лицом, 
начавший немного полнеть в свои тридцать лет. На улице, когда приятели 
провожали доктора, Рихард сказал Максу Клаузену:
     - Указания будешь получать через Вилли. Со мной не встречайся... Сейчас 
готовь передатчик, связывайся с “Висбаденом”. Позывные есть?
     - Есть...
     - Значит, все. Мы еще поработаем! - Зорге крепко хлопнул Клаузена рукой по 
плечу, как это принято у гамбургских портовиков.
     Макс понял и рассмеялся:
     - Ты что, тоже соленый? Бывал на море?
     - Всяко бывало...
     Клаузен развил бурную деятельность: ездил в Кантон, был в Мукдене, 
оборудовал радиоточки, конструировал передатчики, но вскоре ему пришлось 
прекратить работу. Зорге через Вилли приказал Клаузену выехать в Харбин: на 
КВЖД начался вооруженный конфликт между белокитайцами и войсками советской 
Дальневосточной армии, поэтому необходимо, чтобы радист Рихарда Зорге был ближе 
к фронту. И свою информацию Зорге тоже должен был перестроить - все подчинялось 
событиям на Китайско-Восточной железной дороге. Стало известно, что японские 
агенты играли не последнюю роль в разжигании конфликта. Клаузен передавал свои 
сообщения через фронт прямо из гостиницы, которая стояла недалеко от вокзала. В 
окно он мог видеть поезда и войсковые колонны, двигавшиеся в сторону советской 
границы. Зорге в то время тоже появлялся в Харбине...
     Осенью Клаузен вернулся в Шанхай, но здесь его ждали неудачи - связь с 
“Висбаденом” была затруднена, советский радист почти не слышал его. Макс долго 
ломал голову и пришел к выводу, что одна из причин в том, что передачи ведутся 
с нижнего этажа.
     На третьем этаже под той же крышей жила одинокая молодая финка, давно 
приехавшая в Шанхай из России. Ее звали Анна. После долгих переговоров Анна 
согласилась поменяться квартирой с немцем. Так они познакомились.
     Анна не долго жила внизу, вскоре она переселилась обратно: они с Клаузеном 
решили пожениться...
     Но в подпольных условиях женитьба не простое дело, Зорге долго раздумывал, 
что-то выяснял, проверял, прежде чем разрешить своему радисту осуществить его 
намерение.
     В поле зрения Зорге был еще один круг лиц, которому он придавал 
определенное значение, - это колония белогвардейцев во главе с атаманом 
Семеновым.
     Эмигранты собирались в кабачке, в подвале с отсыревшими стенами, который 
содержал штабс-капитан Ткаченко на авеню Жоффр, недалеко от квартиры Зорге. 
“Главная квартира”, как торжественно называли эмигранты свой клуб, помещалась 
позади бара в бывшей кладовой.
     В переднем углу в старом золоченом киоте висела тусклая икона 
Николая-чудотворца, рядом на стене портрет царя Николая II, а под ним две 
скрещенные сабли с георгиевской лентой. В “главную квартиру” допускали только 
избранных, остальные собирались в большом зале, где сводчатые окна и потолки 
напоминали притвор обнищавшего храма. Посредине зала была невысокая эстрада, на 
которой стоял рояль и больше ничего не могло поместиться. Певица - дама в годах 
- исполняла старинные романсы, аккомпанируя себе на рояле. Ее грустно слушали, 
подперев подбородки кулаками, а когда пьянели, сами начинали петь “Боже, царя 
храни..."
     Иногда в кабачок заходил певец Вертинский - высокий, пахнущий дорогими 
духами, элегантный, с золотыми перстнями на пальцах. На него глядели завистливо,
 потому что он жил лучше других эмигрантов и считался в Шанхае самым модным 
певцом. Артист заказывал двойную отбивную котлету, пил много пива, смирновской 
водки, говорил громко, уверенно, раскатисто хохотал. Иногда его подобострастно 
просили, и он соглашался что-то спеть даром. Пел грустные песни о родине, 
которая далеко, о минувших днях, о надоевших тропических странах. Потом уходил, 
разбередив себя и других.
     К журналисту Джонсону в кабачке штабс-капитана Ткаченко относились с 
подчеркнутым вниманием, заискивали перед ним, часто заговаривали о своих нуждах,
 жаловались на интриги, бахвалились своим прошлым, предлагали принять участие в 
выгодном деле, где нужен лишь небольшой капиталец... Рихард не выказывал 
любопытства, рассеянно слушал эмигрантские пересуды, разыгрывал грубоватого 
гуляку-иностранца, который любит кутнуть, но знает счет деньгам. Иногда он за 
кого-то платил, кому-то одалживал по мелочам, в меру и сдержанно, чтобы не 
прослыть мотом. Здесь мистер Джонсон проявлял свои привычки и странности, но к 
ним относились терпимо. В разгар веселья он вдруг среди ночи просил тапершу 
сыграть Баха, задумчиво слушал и ревниво следил, чтобы в зале была полная 
тишина. Как-то раз он обрушился на подвыпившего белоэмигранта, который пытался 
танцевать под звуки торжественной оратории. Мистер Джонсон вытолкал святотатца 
за дверь. Когда умолкли последние аккорды, Рихард подошел к даме, игравшей Баха,
 поцеловал ей руку и положил на пианино несколько зеленых долларовых бумажек. 
Все это заметили, и таперша, бывшая воспитанница института благородных девиц, 
зарделась от удовольствия.
     Здесь все говорили по-русски, но ни единым жестом Рихард не выдал, что он 
знает русский язык, ни одно русское слово не сорвалось с его губ. Он с 
безразличным видом слушал эмигрантские разговоры и терпеливо ждал...
     Бывал здесь и атаман Семенов - плотный, с тяжелой шеей и торчащими, как у 
кайзера Вильгельма, усами. Как-то раз атаман присел за общий стол, за которым 
уже сидел Зорге. У Семенова было монгольское лицо и кривые ноги кавалериста. 
Вместе с атаманом пришел барон Сухантон, адъютант последнего русского царя, 
человек с бледным, анемичным лицом. Они разговаривали между собой, явно 
стараясь вовлечь в беседу интересовавшего их журналиста Джонсона. Здесь его 
считали американским корреспондентом, и Зорге не стал рассеивать их заблуждение.

     Семенов заговорил о России, о Забайкалье, где он воевал с большевиками в 
гражданскую войну. Атаман обращался уже к “мистеру Джонсону”, однако Зорге не 
проявлял интереса к его словам и только бросил фразу:
     - Все это прошлое, русская эмиграция, вероятно, давно уже сошла с арены 
истории...
     Слова журналиста задели атамана, он стал возражать: да знает ли мистер 
Джонсон, что он, атаман Семенов, должен был возглавить русское государство в 
Приморье и Забайкалье, но его лишили поддержки. Американцы и англичане первыми 
покинули Владивосток...
     - Видите ли, - вступил в разговор Сухантон, - атамана Григория Михайловича 
Семенова поддерживали все воюющие с большевиками страны. Однако наилучшие , 
контакты были с японской армией. Командующий Квантунской армией генерал 
Тачи-бана, который в свое время командовал оккупационными войсками в Сибири, 
сам предложил поддержку. Потом это подтвердил граф Мацудайра от лица японского 
правительства. Нам обещали деньги, оружие, амуницию...
     Зорге безразлично пожал плечами и заговорил о чем-то другом с подошедшим к 
нему знакомым, подчеркивая свою незаинтересованность затронутой темой.
     Они случайно встречались и позже. Атаман Семенов говорил все более 
откровенно. Он упрекал американцев, которые не довели до логического завершения 
интервенцию на Дальнем Востоке. Логическим завершением атаман считал бы 
создание государства в Приморье и Забайкалье, в котором главенствующая роль 
была бы отведена “здоровым силам российской эмиграции”. Семенов хвалил японцев, 
снова вспоминал о своих встречах с ними, уважительно отзывался о генерале Араки,
 с которым до сих пор имеет честь поддерживать дружеские отношения. В то же 
время атаман осторожно намекал, что было бы неплохо проинформировать 
заинтересованные американские круги о современной политической обстановке. Дело 
в том, что он, атаман Семенов, до сих пор считается единственным кандидатом на 
пост главы нового забайкальского государства и не возражал бы заранее вступить 
в деловые отношения с американцами. Все это в будущем окупится с лихвой, 
американцы не останутся в проигрыше.
     Постепенно для Рихарда Зорге раскрывалась картина нового белоэмигрантского 
заговора, который вдохновлялся генералом Араки.
     Семенов располагал войсками в 12 - 15 тысяч сабель, размещенными в 
Северном Китае с тайного благословения Чан Кайши. Но основную роль здесь играли 
японцы. Это они давали атаману оружие и предоставили ему финансовый заем. Но 
денег все равно не хватало, и Семенов искал новые возможности для того, чтобы 
где-то их раздобыть. В японском генеральном штабе, как понял Зорге, разработали 
план, по которому в нужный момент войска Семенова перейдут через советскую 
границу, поведут стремительное наступление в направлении Якутска, затем из 
бассейна реки Лены ударят на юг, захватят Байкал и перережут сибирскую железную 
дорогу. Атаману помогут бурятские и монгольские князьки, с которыми ему удалось 
наладить связи и о многом договориться.
     Сидя в “главной квартире” под портретом Николая II, Семенов и Сухантон не 
раз обсуждали основы плана новой интервенции. Атамана не устраивало то, что 
Араки слишком медлит с выполнением плана, скупится на расходы, от чего 
создается впечатление, будто японские военные круги потеряли интерес к ими же 
задуманному варианту. Конечно, атаман Семенов, как будущий руководитель 
сибирского похода, отлично понимает, что одними своими силами в 15 тысяч сабель 
он не сможет нанести решающего удара большевикам. Атаман только начнет, но 
закреплять первый удар должны будут японские войска. Конечно, хотелось бы 
привлечь сюда еще и другие силы...
     Флирт японцев с атаманом Семеновым тянулся долго и оборвался неожиданно 
для атамана “мукденским инцидентом”. Атаман Семенов временно отодвигался 
японской военщиной на задний план.
     Поздним вечером 18 сентября 1931 года под Мукденом на Южно-Маньчжурской 
железной дороге, принадлежавшей японцам, произошел взрыв, как раз в тот момент, 
когда здесь проходил скорый поезд, направлявшийся из Гирина в Пекин. Но поезд, 
не снижая скорости, благополучно миновал место взрыва и без опоздания прибыл в 
Мукден. Машинист, который вел ночной экспресс, даже не заметил повреждения пути.
 Однако в тот же час, когда прозвучал взрыв, японские войска выступили по 
тревоге и завязали ночной бой с китайцами. Откуда-то появились тяжелые пушки, 
которые открыли огонь прямой наводкой по китайским казармам. Китайские солдаты, 
потеряв около четырехсот человек убитыми, отступили из города. У японцев потерь 
не было, если не считать двух солдат, попавших под огонь собственной артиллерии.
 Утром Мукден был в руках японских войск. Полковник Доихара Кендзи стал мэром 
города.
     События в Мукдене взбудоражили колонию журналистов. Сообщения были 
противоречивые, и корреспонденты, аккредитованные при нанкинском правительстве, 
устремились на север. Среди них был и Зорге. Журналисты съехались туда через 
несколько дней после происшедшего инцидента. Их встретили ошеломляющие известия.
 Квантунская армия начала оккупацию всей Маньчжурии, войска генерала Хаяси 
также вторглись в Маньчжурию со стороны Кореи. Начальник штаба полковник ч 
Итагаки выдвинул крайне не правдоподобную версию о том, что взрыв полотна 
железной дороги был осуществлен китайскими саперами-диверсантами. И для того 
чтобы “восстановить порядок” в стране, Квантунская армия временно забрала всю 
власть в Маньчжурии. Итагаки говорил от имени командующего Квантунской армии 
генерала Хондзио. В подтверждение своих слов Итагаки предложил журналистам 
посетить японскую комендатуру, где в качестве вещественных доказательств лежат 
трупы китайских диверсантов, якобы убитых на месте преступления, и кусок рельса,
 вырванный взрывом. Но оказалось, что кусок рельса был сильно ржавым, хотя 
после взрыва прошло совсем немного времени, а убитые “саперы” были одеты в 
обычную пехотную форму. Это не смутило японских военных представителей, на 
другой день они снова пригласили журналистов и показали им те же самые трупы, 
но переодетые в одежду китайских саперов...
     Было совершенно ясно, что провокационный взрыв на Южно-Маньчжурской дороге 
ознаменовал новую стадию японской агрессивной политики на континенте. Это 
косвенно подтверждалось и появлением на месте событий таких мастеров военных 
провокаций, как Итагаки и Доихара. В самый канун “мукденского инцидента” в 
городе тайно появился начальник разведывательного отдела генерального штаба 
японских вооруженных сил генерал-майор Тетекава...
     Зорге анализировал, сопоставлял самые различные факты, и все они 
подтверждали один наиболее существенный вывод: японская агрессия придвигается к 
советским границам. Именно об этом разведчик должен был предупредить свою 
страну, уведомить о возросшей угрозе.
     В Шанхае Рихард поспешил встретиться со своим другом Одзаки. Обычно они 
заранее намечали место встреч, чтобы без надобности не пользоваться почтой или 
телефоном. Чаще всего Зорге подъезжал на машине к Садовому мосту у границы 
японской концессии, Одзаки садился сзади, и они либо ездили по шанхайским 
улицам, пока Ходзуми рассказывал новости, либо отправлялись в один из 
многочисленных китайских ресторанов. Но больше всего они любили бывать в уютной 
квартирке Агнесс Смедли, в которую она переселилась из отеля. На этот раз они 
тоже заехали к ней. Агнесс ушла в кухню готовить ужин - она слыла отличной 
кулинаркой, - и мужчины остались одни.
     Рихард рассказал о своих впечатлениях о поездке, высказал мнение, что 
“мукденский инцидент” подтверждает существование плана японской агрессии, 
изложенного в меморандуме Танака. Вот тогда они снова заспорили - Одзаки и 
Рихард Зорге. На помощь призвали Смедли.
     - Агнесс, - позвал Зорге, - помогите нам разобраться! Идите к нам или мы 
сами ворвемся на кухню.
     Агнесс появилась в фартуке, раскрасневшаяся от жара плиты.
     - Только без угроз! О чем вы так спорите?
     - У вас есть “Китайский критик” с меморандумом генерала Танака? Дайте нам 
этот журнал.
     Смедли подошла к книжной полке, порылась в ворохе журналов и протянула 
один из них Зорге.
     - Пожалуйста, но имейте в виду, что для споров вам осталось всего пять 
минут, сейчас будем ужинать.
     Зорге нашел нужное место и прочитал:
     "Для того чтобы завоевать Китай, мы должны сначала завоевать Маньчжурию и 
Монголию. Для того чтобы завоевать мир, мы должны сначала завоевать Китай. Если 
мы сумеем завоевать Китай, все остальные азиатские страны, Индия, а также 
страны Южных морей будут бояться нас и капитулируют перед нами. Мир тогда 
поймет, что Восточная Азия наша, и не осмелится оспаривать наши права. Таков 
план, завещанный нам императором Мэйдзи, и успех его имеет важное значение для 
существования нашей Японской империи”.
     - Так говорит Гиити Танака, рупор японских милитаристов, - воскликнул 
Зорге. - Вы думаете, что это миф? Нет! Все развивается по его плану. Я еще 
напомню вам другое место из меморандума:
     "Продвижение нашей страны в ближайшем будущем в район Северной Маньчжурии 
приведет к неминуемому конфликту с красной Россией..."
     - Это тоже Танака. А японские войска уже находятся в Северной Маньчжурии, 
значит, следующим может быть “конфликт с красной Россией”.
     - Но это ужасно! - воскликнул Одзаки. - Это катастрофа и для Японии.
     Вошла Агнесс и попросила мужчин накрывать на стол. За ужином Рихард опять 
рассказывал о том, что он видел в Мукдене.
     Когда Зорге вез Ходзуми Одзаки обратно к Садовому мосту, он снова 
заговорил о волновавшей его проблеме.
     - Послушайте, Одзаки-сан, подскажите, кто из надежных людей смог бы 
поехать сейчас в Маньчжурию? Мы должны знать все, что там происходит.
     - Я тоже об этом думал. Есть у меня на примете один человек. Если 
согласится, мы придем вместе.
     На следующую явку Одзаки пришел вместе с незнакомым Рихарду японцем. 
Ходзуми представил его - Тэйкити Каваи, корреспондент “Шанхайских новостей”, 
иллюстрированного еженедельника, выходившего на японском языке в Китае.
     Каваи выглядел совсем молодым, хотя ему в то время было уже далеко за 
тридцать. Худощавый, невысокого роста, он держался уверенно, а его несколько 
запавшие глаза были внимательны и задумчивы. Каваи уже несколько лет жил в 
Шанхае, входил в японскую антимилитаристскую группу, и Одзаки сразу остановился 
на нем, когда потребовалось отправить в Маньчжурию надежного человека.
     Они сидели втроем в китайском ресторанчике во французском секторе города. 
Каваи сказал:
     - Я согласен поехать, но ненадолго, на несколько месяцев. Наш журнал 
заинтересован в такой поездке. Это удобно со всех точек зрения.
     О деталях говорили в машине. Зорге сидел за рулем, Каваи и Одзаки - сзади.
     - В Мукдене, - говорил Одзаки, - корреспондентом “Асахи” работает мой 
большой друг Такеучи. Он в хороших, я бы сказал, в приятельских отношениях с 
начальником штаба Квантунской армии полковником Итагаки. Я его тоже немного 
знаю, он один из активных руководителей офицерского общества “Вишня”, 
по-японски “Сакура-кай”. Общество это объединяет сторонников наиболее 
решительных действий в Маньчжурии. Я уверен, что это их группа убрала с дороги 
маршала Чжан Цзо-лина. Роль Доихара в убийстве вы знаете.
     Зорге внимательно слушал Одзаки. Опять Итагаки, опять Доихара! Они многое 
знают и держат в своих руках нити военных заговоров. Бороться с ними - значит 
раскрыть планы японской военщины. В этом задача! И все же Рихард считает, что 
он в лучшем положении - он не знает пока их тайн, но наблюдает за ними, а они - 
Итагаки и Доихара - не знают и никогда не должны узнать о существовании Рамзая..
.
     Ходзуми Одзаки предложил хороший план. Он заключался в том, что Каваи 
будет встречаться с Такеучи и получать от него нужную информацию. Встречи двух 
японских корреспондентов не вызовут подозрений. Что же касается Такеучи, то он 
по-прежнему будет сохранять добрые отношения с начальником штаба полковником 
Итагаки и постарается прочно войти к нему в доверие.
     Свои сообщения корреспондент “Шанхайских новостей” должен посылать в 
частный адрес - служащему железной дороги, с которым близко знаком Ходзуми 
Одзаки.
     Рихард согласился с предложенным вариантом, но только дополнил: 
одновременно с информацией Каваи должен посылать открытку еще и какому-то 
другому лицу. Это будет сигналом, что письмо Каваи отправлено из Мукдена. Если 
письмо задержится - надо быть настороже. Сам Одзаки за письмами ходить не 
должен, для этого надо подобрать человека.
     Был конец октября, когда Каваи Тэйкити уехал в Мукден по заданию Джонсона. 
Прошел всего только месяц, как началась оккупация Маньчжурии, а доверенный 
человек Рихарда Зорге уже получал информацию от.., начальника штаба Квантунской 
армии.
     Первое же письмо, полученное от Каваи, показывало, насколько серьезный 
характер принимают события в Маньчжурии. Квантунская армия, приведенная в 
боевую готовность, расширяет зону оккупации и продвигается к границам 
Советского Союза и Монгольской Народной Республики. Командование Квантунской 
армии обратилось к правительству с предложением создать в Маньчжурии 
самостоятельное государство, независимое от Китая. В Токио это предложение 
встречено одобрительно. Командующий генерал Хондзио постоянно совещается с 
представителями японского генерального штаба, а также с посланцами военного 
министра генерала Араки.
     После первого сообщения от Каваи долго не было вестей - ни писем, ни 
предупреждающих открыток. Все выяснилось несколько позже - начальник штаба 
Квантунской армии Итагаки тайно покинул Мукден, и Каваи лишился источника 
информации. К следующему пространному письму было приложено несколько газетных 
вырезок. В них сообщалось о похищении бывшего китайского императора Генри Пу-и, 
последнего императора Пинской династии. Пу-и было пять лет, когда революция 
сбросила его с трона. Двадцать лет он был не у дел, жил в Тяньцзине, а теперь 
им вдруг заинтересовались японцы.
     Второго ноября в тяньцзинской газете “И-ши” появилась сенсационная 
заметка: “Новый мэр Мукдена и начальник особой японской миссии полковник 
Доихара тайно прибыл в Тяньцзин. Он разрабатывает план похищения бывшего 
китайского императора Пу-и, как известно, живущего в Тяньцзине”.
     Следующая вырезка была помечена 4 ноября 1931 года. Китайская газета под 
заголовком “Тайный визит Доихара в Тяньцзин” сообщала новые подробности о 
визите японского разведчика в Тяньцзин:
     "Полковник Доихара прибыл в Тяньцзин по приказу военного министра Японии 
генерала Араки, чтобы убедить Пу-и создать и возглавить независимое 
правительство Маньчжурии”.
     Еще через день та же газета извещала о новой сенсации: “Бывшему императору 
Пу-и доставили корзину с фруктами, где оказались две бомбы, которые, к счастью, 
не взорвались. Одновременно Пу-и получил несколько угрожающих писем от штаба 
тайного общества “Железа и крови”, от тяньцзинского отдела китайской компартии 
и от других неизвестных лиц”.
     Здесь же сообщалось, что в Тяньцзине были беспорядки, возникла перестрелка,
 но японское консульство известило бывшего императора: оно примет особые меры 
предосторожности, которые не позволят совершить покушение на его жизнь. “Тем не 
менее Пу-и предпочитает не выходить из своего дома”, - писала газета.
     И наконец, последнее сообщение:
     "Вчера в три часа дня небольшой японский катер ушел вниз по реке, имея на 
борту нескольких штатских лиц и группу сопровождающих японских солдат. 
Предполагают, что на этом катере был похищенный бывший император Пу-и. Он был 
тайно увезен в автомобиле на пристань, откуда на катере в сопровождении 
вооруженных солдат под командой полковника Доихара бывший император доставлен 
на японский пароход “Имадзи Мару””.
     В той же газете еще маленькая информация:
     "Вчера на улице Тяньцзина подобран труп сотрудника газеты “И-ши”, автора 
информации о похищении Пу-и. Виновных в убийстве обнаружить не удалось”.
     В дополнение к приложенным газетным вырезкам Каваи информировал Зорге о 
встречах корреспондента Такеучи с полковником Итагаки. Начальник штаба был 
раздражен тем, что вся эта история просочилась в печать, однако результатами 
операции в Тяньцзине остался доволен. Доихара до смерти запугал робкого 
экс-императора. Тот стал сговорчивее после психической обработки, проведенной 
Доихара. Полковнику Итагаки не стоило большого труда уговорить Пу-и покинуть 
Тяньцзин и найти убежище на японском пароходе “Имадзи Мару”. Потом он оказался 
в Маньчжурии...
     Прошло еще некоторое время, и в Шанхае стало известно, что японский 
правительственный кабинет обсуждал в Токио вопрос о создании государства 
Маньчжоу-Го. Докладывал военный министр Араки. Кабинет согласился с 
предложением штаба Квантунской армии поставить во главе правительства 
Маньчжоу-Го прибывшего из Тяньцзина императора Пу-и.
     Информация к Зорге шла из штаба Квантунской армии. По данным, поступившим 
из других источников, стало известно также и отношение американских 
правительственных кругов к маньчжурским событиям. Японский посол в Вашингтоне 
информировал своего министра иностранных дел о том, что американцы не имеют ни 
малейшего намерения протестовать против создания нового государства, тем более 
они не станут требовать созыва конференции девяти держав. Американская реакция 
поощряла японскую агрессию на границах Советского Союза. Каким образом? Это 
тоже должны были узнать в Москве.
     На политическом горизонте на Дальнем Востоке все больше сгущались тучи. 
Они шли из-за моря, со стороны Японии, и именно там, под грозовыми разрядами 
возможной войны, должен был находиться Зорге. Он поехал туда через два года 
после “мукденекого инцидента”.

5. РАСКРЫТЫЙ ЗАГОВОР

     Он лежал на колючей проволоке, на шипах, которые вонзались в тело, и не 
было сил, чтобы сползти, упасть с этих проклятых качелей... Страха тоже не было,
 он иссякал по мере того, как человек терял последние силы. Теперь оставалась 
только боль, от которой мутилось сознание. Рихард часто впадал в беспамятство, 
и тогда он куда-то проваливался, его обволакивал вязкий мрак, он уже ничего не 
чувствовал, не сознавал.
     Затем сознание ненадолго возвращалось, а вместе с сознанием опять 
приходила жестокая боль. Рихард уже не мог поднять сникшую голову и, когда 
открывал глаза, видел под проволокой собственную ногу с неестественно 
вывернутой ступней и руку с раскрытой ладонью. На скрюченных, неподвижных 
пальцах застыла кровь. Сначала она была красной, затем порыжела, стала 
коричневой. Его тело больше не принадлежало ему, было чужим, как этот кол 
проволочного заграждения, покосившийся под его тяжестью. Лишь чуть теплилось 
затухающее сознание, мерцали мысли, изорванные, как и его тело.
     Иногда его сухие губы шептали: “Боже мой! Боже мой!..” Но ему только 
казалось, что он шепчет. Это был стон. Он глухо стонал, так же как сосед, 
лежавший рядом в воронке. Тот затих на вторые сутки, а Рихард все лежал на 
колючей проволоке, и шипы впивались в него, как иглы терновника в венке 
Страдальца... Христос шел на Голгофу... Почему на Голгофу? Эта высота 
называется “304”, а может быть, Мортом, которая прикрывает Верден, и солдаты 
цепью идут на свою Голгофу. Бросаются в атаку и отступают, снова идут, гибнут; 
только немногие возвращаются в траншеи. Так из недели в неделю, из месяца в 
месяц. Проклятый Верден!
     Иногда солдаты купаются в Маасе на самом переднем крае и тогда не стреляют 
друг в друга - таков уговор без слов. Потом уходят, и все начинается снова... 
Солдата убивают лишь в униформе...
     Вероятно, тысячи полегли здесь, у высоты “304”, где крестьяне сеяли хлеб, 
а теперь убирают мертвых. А всего под Верденом убито миллион людей... Рихард не 
видит той высоты, к которой рвались немецкие цепи, высота где-то справа. Голова 
Рихарда висит недвижимо, и он может видеть только кованую подошву своего 
ботинка. Но Рихард знает: высота дымится днем и ночью, как незатухающий вулкан, 
и начнет извергать пламя, как только германские солдаты пойдут в атаку. Но 
почему он здесь - Рихард Зорге, капрал 91-го стрелкового полка? Почему он лежит 
на проволочном заграждении, на ничейной земле, которую простреливают с обеих 
сторон, где рвутся шальные германские и французские снаряды? Отец хотел сделать 
Рихарда коммерсантом, а из него сделали солдата. Ему двадцать лет, а он уже 
третий год на войне.
     "Боже мой!.. Боже мой!..” - С губ срывается стон, но раненого никто не 
слышит. Уж третьи сутки Зорге висит на колючей проволоке. “Проклятая война!” - 
шепчут его недвижимые губы. - “Проклятый Христос, который позволил создать этот 
ад на земле..."
     В глазах темнеет, он слышит запах гари разорвавшегося снаряда. Нет, это не 
снаряд - пахнет горелым человеческим мясом.
     Рихард вскакивает и не понимает, что с ним, что происходит.
     Он в своей комнате на улице Нагасаки. Уже рассвело. На полках вдоль стен 
книги, древние манускрипты и восточные статуэтки. Все как обычно. Но откуда 
этот приторный запах гари? Комнату затянуло дымом. Так вот в чем дело! На тахте 
спит князь Урах - вчера засиделись почти до рассвета, и он остался ночевать у 
Зорге. Заснул с непогашенной сигаретой, сухая морская трава затлела, как трут. 
Зорге бросился к спящему, столкнул его на пол, раздвинул “седзие” - бумажные 
рамы и вышвырнул дымящуюся тахту наружу. Альбрехт Урах сидел на полу и 
непонимающе мигал глазами, на его красивом лице застыла растерянность. Рихард 
закричал в ярости:
     - Ду, менш, <Ты, человек (нем.).> ты когда-нибудь слышал запах горелого 
человечьего мяса? Я получил это удовольствие на войне, черт побери! Там нас 
жгли из огнеметов... С меня довольно. Я не хочу нюхать твой паленый зад! 
Убирайся!..
     Рихард метался по комнате, охваченный страшными воспоминаниями. С каким 
упорством повторяются кошмары прошлого вот уже много лет!
     Там, на колючей проволоке, он стал противником войны, а еще через 
некоторое время сделался коммунистом. Здесь, на переднем крае невидимого фронта,
 он тоже борется против войны, защищает социалистическое Отечество. Но он член 
нацистской партии - партии Гитлера, у него есть значок на булавке, которая 
колет грудь. Теперь он “партейгеноссе” - товарищ по партии всей этой сволочи... 
У него есть партийный билет нациста и номер - два миллиона семьсот пятьдесят 
одна тысяча... Вот сколько людей уже оболванил Гитлер...
     Зорге все еще находился под впечатлением тяжелого сна. Да еще эта горелая 
морская трава. Идиот Урах... Рихард не подбирал слов, когда злился, он ни к 
кому не подлаживался, и это лучший способ маскировки. Сейчас он обрушил свой 
гнев на князя фон Ураха, руководителя нацистской организации Токио - Иокогама, 
корреспондента “Фелькишер беобахтер” - газеты, которая принадлежит Гитлеру.
     Зорге присел на свою тахту, по телу разлилась противная слабость. Страшно 
болела голова. Последние дни Зорге старался побороть грипп, но болезнь, видно, 
не отпускала. Словно умываясь, он потер ладонями лицо.
     - Что с тобой? - озабоченно спросил Урах. - Ты болен?
     Рихард прилег и опять будто провалился в горячий мрак.
     ...Болезнь оказалась тяжелой, после гриппа снова поднялась температура, 
началось воспаление легких. Это встревожило его друзей. Приезжал врач из 
посольства, назначил лечение, но Рихарду не стало лучше. Появился Мияги, но, 
увидев, как плохо Рихарду, хотел уйти. Зорге остановил его, просил остаться и 
рассказать о встречах, наблюдениях, разговорах. Между прочим, Мияги сказал:
     - На этих днях один штабной офицер из военно-воздушных сил сказал мне, что 
скоро ему придется принимать гостей из Германии, приезжает военная делегация...
     Сообщение было крайне важным. В Токио уже давно появились неясные слухи, 
будто между Японией и Германией идут какие-то переговоры. Фраза, оброненная 
японским майором, была еще одним подтверждением этого.
     - Я должен поехать в посольство, - возбужденно заговорил Зорге, силясь 
подняться с постели. - Это же очень важно! Надо предупредить Одзаки.
     Истоку все же убедил Зорге остаться дома. Он пообещал достать ему 
какое-нибудь новое лекарство у своего доктора. Мияги давно был болен 
туберкулезом, и за ним наблюдал опытный врач.
     Доктор Ясуда был пожилой человек, имевший широкую практику среди 
высокопоставленных пациентов. Его кабинет посещали государственные чиновники, 
советники, их жены, представители военных кругов, семьи промышленников, актеры, 
художники. Среди пациентов Ясуда оказался и Иотоку Мияги. Он исправно являлся 
на прием, подружился с общительным доктором, знал его взгляды, и однажды, когда 
Ясуда, закончив осмотр больного, выписывал ему рецепт, художник сказал:
     - Ясуда-сан, мне говорили друзья, что с вами можно советоваться не только 
по поводу болезней...
     Ясуда поднял очки и вопросительно посмотрел на Мияги.
     - Что вы хотите сказать?
     - Меня интересует, как вы смотрите на обстановку в Германии, на укрепление 
фашизма.
     - Германия далеко от нас, - уклончиво ответил Ясуда. - Говорят, что Европа 
только полуостров азиатского материка, значит, Германия - глухая провинция. 
Меня привлекают куда более близкие вещи...
     Однажды художник Мияги оказался последним на приеме у доктора. Они 
проговорили до позднего вечера о фашизме в Европе, о том, что в Японии военщина 
тоже рвется к власти, о маньчжурских событиях, об угрозе войны с Советской 
Россией. Доктор Ясуда разделял взгляды Мияги. Под конец художник прямо спросил:
     - Ясуда-сан, скажите откровенно, вы могли бы помочь нам добиться того, 
чтобы Япония и Россия жили в мире?
     - Кому это вам?
     - Тем, кто против войны и фашизма, Вскоре доктор Ясуда стал одним из 
главных информаторов Мияги - высокопоставленные лица охотно вели доверительные 
беседы с лечащим их врачом.
     На этот раз доктор Ясуда сам заговорил о том, что его волновало. Он тоже 
слышал кое-что по поводу переговоров, которые идут; или должны идти, между 
японскими и немецкими дипломатами. От своего пациента из министерства 
иностранных дел Ясуда слышал, что три страны хотят договориться “о борьбе с 
мировым коммунизмом”. Больше ничего Ясуда сказать не мог, его пациент тоже знал 
об этом слишком мало.
     Речь шла о подготовке сговора против Советской России под видом 
антикоминтерновского пакта. Но это стало известно годом позже, а пока 
просачивались только слухи. Заговор готовили в строжайшей тайне, и эту тайну 
надо было раскрыть.
     Но у художника Мияги было еще одно дело к Ясуде. Он сказал:
     - Доктор, заболел один человек, которому никак нельзя болеть. Помогите, у 
него воспаление легких. Как обычно, Ясуда сначала ответил общей фразой.
     - Люди вообще не должны болеть. - Потом спросил:
     - Где же этот человек?
     - К сожалению, вы не можете его увидеть. Ясуда нахмурился.
     - Понимаю... В таком случае дело сложнее. Не могу же я лечить на 
расстоянии! Как вы думаете?.. Не могу! Впрочем, вот что, - решил доктор, - 
попробую дать ему сульфапиридин. Это новейшее средство, которого наши врачи еще 
не знают. Надеюсь, ваш знакомый скоро будет здоров.
     Лекарство, которое Ясуда дал художнику, Мияги переправил Зорге через 
медицинскую сестру Исии Ханако. Исии одна ухаживала за больным. Мияги не хотел 
лишний раз появляться на улице Нагасаки.
     Через несколько дней Рихард Зорге действительно был на ногах.
     В знак благодарности художник принес Ясуде свою картину - “Лиловые ирисы”. 
Доктор принял ее. Он радовался, как ребенок, когда, откинув шторы, с 
восхищением разглядывал лиловые цветы на берегу пруда. Это был единственный 
случай, когда доктор Ясуда, щепетильный в таких делах, принял “материальное 
вознаграждение”. В организации Рихарда Зорге люди не получали никаких денег за 
свою опасную работу. Все подчинялось лишь чувству долга. Людей влекла 
убежденность - надо сделать все, чтобы сохранить мир. Так думали все: не только 
самоотверженный Рихард Зорге - Рамзай, руководитель группы, но и японский 
ученый Одзаки, и капрал воинской части Яваси Токиго, которого привлек к работе 
художник Мияги, и молодая женщина Исии Ханако, медицинская сестра, приехавшая в 
Токио искать работу... Впрочем, Исии Ханако не входила в группу “Рамзай”.
     Исии выросла на юго-западе, вблизи Хиросимы - в Куросика, прекраснейшем из 
прекрасных городков Японии. Так она считала, и, вероятно, так оно и было. Туда 
приезжали туристы, чтобы насладиться чудесными видами, стариной, послушать 
древние легенды. В Куросика было очень красиво, но там не хватало для всех 
работы. Для Исии Ханако ее тоже не нашлось. Она училась в медицинском училище, 
недолго работала в университетской больнице, но вскоре осталась без дела. 
Музыка, которой она занималась с детства, тоже ничего не могла дать для жизни. 
Исии жила с матерью и старшим братом - художником Дацичиро; у него была своя 
семья. Что оставалось ей делать? Она поехала искать счастья в Токио, где жила 
ее подруга, служившая в большом ресторане.
     Сначала помогала подруге - мыла посуду, вытирала столы, стелила скатерти. 
Ей ничего не платили, она просто работала, чтобы не сидеть без дела, к тому же 
иногда за это кормили. Так продолжалось несколько месяцев. Наконец к Исии 
пришла удача - у папаши Кетеля, хозяина ресторанчика “Рейн-гольд”, освободилось 
место официантки. Это было осенью 1935 года.
     Исии с трепетом прошла сквозь бутафорскую винную бочку в дверь с сосновой 
ветвью на притолоке - знак того, что здесь подают спиртные напитки и можно 
выпить горячего сакэ. Когда Исии предстала перед папашей Кетелем, тот 
оценивающе осмотрел девушку и, видимо, остался доволен. Она была красива, Исии 
Ханако, в свои двадцать семь дет - изящная, тонкая, в светлом кимоно и 
элегантных дзори на маленьких ножках.
     - Пожалуй, ты мне подойдешь, - сказал он, посасывая погасшую трубку. - Как 
же мы тебя назовем?.. Берта есть, Катрин есть... Агнесс! Будешь Агнесс. Я немец,
 и у меня все должно быть немецкое - пиво, сосиски, имена официанток... Приходи 
через три дня и заучи вот эти слова...
     Папаша Кетель заставил Исии записать несколько немецких фраз: “Гутен таг”, 
“Данке шен”, “Вас вюншен зи?"
     - Работать будешь в немецком платье, как у них, - кивнул Кетель на девушек 
в сарафанах и цветных фартуках.
     Почти сразу же, как Исии Ханако начала работать в "Реингольде”, она 
обратила внимание на посетителя ресторанчика - слегка прихрамывающего человека 
с волевым лицом и широкими раскосыми бровями вразлет, как у воителя, 
охраняющего Будду. Чаще всего он приходил один, садился у крайнего столика 
ближе к окну, со многими здоровался, иногда, не допив пиво, куда-то исчезал, а 
через полчаса-час снова возвращался к своему столику.
     Однажды Кетель подозвал к себе Исии и сказал ей:
     - Послушай, Агнесс, обслужи-ка вон того господина, что сидит один у окна. 
Это доктор Зорге. Сегодня у него день рождения, а он почему-то один. Развлеки 
его...
     В обязанность девушек из ресторана входило развлекать посетителей. Их 
называли “хозяйками”. Гостеприимные, общительные, они сервировали стол, 
приносили блюда и, усаживаясь рядом, поддерживали разговор.
     Исии подошла к столику и спросила по-немецки, как учил ее папаша Кетель:
     - Вас вюншен зи? <Что вы желаете? (Нем.)>.
     Зорге взглянул на нее - маленькую, стройную, с большими, как вишни, 
темными глазами... А брови - черные тонкие радуги. Нежные очертания губ 
придавали лицу выражение застенчивой мягкости.
     Зорге спросил:
     - Откуда вы знаете немецкий язык?.. Я хочу, чтобы вы посидели со мной.
     Исии не поняла. Зорге повторил это по-японски.
     - Как вас зовут? - спросил он.
     - Агнесс.
     - Агнесс? - рассмеялся Зорге, рассмеялся в первый раз за весь вечер. - 
Немецкая девушка, которая не говорит по-немецки... Знаю я эти штучки папаши 
Кетеля!..
     Рихарду Зорге в тот день исполнилось сорок лет - четвертого октября 
тридцать пятого года. И он чувствовал себя очень одиноким. С настоящими 
друзьями встретиться было нельзя, с “друзьями” в кавычках - очень уж не 
хотелось. Рихард пошел в “Рейнгольд”, просто чтобы побыть на людях. Папаша 
Кетель заметил, что его знакомый доктор почему-то не в духе. Учтиво осведомился 
об этом.
     - Да вот праздную сорокалетие, - иронически усмехнулся Зорге...
     Потом подошла эта маленькая японка с глазами-вишнями, и они просидели 
вдвоем весь вечер. Рихард сказал:
     - Мне иногда нравится делать все наоборот - какой бы я мог сделать вам 
подарок? Сегодня день моего рождения, - пояснил он, - но мне будет приятно 
сделать подарок вам.
     - Мне ничего не надо.
     - А все-таки.
     - Ну тогда, может быть, какую-нибудь пластинку, - неуверенно сказала она. 
- Я люблю музыку.
     Из “Рейнгольд а” Рихард уехал на своем мотоцикле. У него был прекрасный 
“Харлей”. Как принято, Исии провожала его на улице.
     На другой день Исии была свободна, и они встретились днем на Гинзе. Теперь 
она была в светлом кимоно с цветным поясом, и волосы ее были искусно уложены в 
высокую прическу. В руках Исии держала пачку нот, завязанных в фуросики - 
розовый шелковый платок.
     - Что это? - спросил Рихард.
     - Ноты... Утром у меня был урок музыки, и мне не захотелось возвращаться 
из-за них домой.
     Зорге взял ноты, попытался прочитать надпись. Он еще слабо разбирался в 
сложных японских иероглифах. “Митико”, - прочитал он.
     - Нет, нет, - рассмеялась Исии, - это моя фамилия - Мияки, фамилия 
приемной матери.
     - Но все равно, мне нравится - Митико. Я буду называть вас Митико.
     Они зашли в музыкальный магазин, и Зорге выбрал несколько пластинок 
Моцарта: отрывки из “Волшебной флейты”, скрипичные концерты, что-то еще.
     - Моцарт мой самый любимый композитор, - сказал Рихард. - Уверен, что вам 
понравится. Мне кажется, в истории музыки не было такого мощного и 
разностороннего гения. Вот “Волшебная флейта”. Сколько в ней мудрости!.. Когда 
ее слушаешь, будто утоляешь жажду.
     Рихард задумался:
     - Вот несправедливость судьбы! Гений, которому надо ставить памятник выше 
небес, похоронен в общей могиле для бездомных нищих...
     Через много лет Исии, содрогаясь, вспоминала эти его слова...
     Они шли к парку Хибия, и Зорге предложил зайти пообедать к Ломайеру. Шли, 
рассуждая о музыке, о чем-то споря, но чаще соглашаясь друг с другом. В 
ресторане Ломайера на Гинзе Рихарда многие знали, и он то и дело раскланивался 
со знакомыми дипломатами, журналистами, офицерами, которые тоже пришли с дамами.
 Ресторан Ломайера слыл аристократическим и уступал, может быть, только 
“Империалу”. Здесь Зорге иногда назначал явки Вукеличу и Одзаки.
     Они стали часто встречаться с Исии, и, чем лучше Рихард Зорге узнавал ее, 
тем больше он убеждался, что ее следует привлечь к работе. Она станет его 
секретарем в офисе, он сможет появляться с ней в обществе. Так будет удобнее. И 
потом ему просто нравилась эта японская девушка с наивными глазами, круглыми 
бровями и маленькой челкой на лбу.
     Через некоторое время Зорге предложил Исии Ханако перейти к нему на работу 
- она сможет получать столько же, сколько и в ресторане, но свободного времени 
будет значительно больше.
     Папаша Кетель немного поворчал, что Рихард переманил его кельнершу, но 
вскоре смирился, и они остались друзьями.
     Вполне естественно, что, когда Зорге заболел воспалением легких, у Исии к 
обязанности секретаря прибавились заботы о больном. Она приезжала с утра и 
ухаживала за Рихардом до самого вечера. У Зорге была еще служанка, пожилая 
женщина, которая готовила, убирала квартиру, а между делом докладывала в 
полицию обо всем, что происходило в доме Зорге. Рихард знал об этом, но менять 
ее не хотел, пусть думают, что для него это не имеет значения. Что же касается 
Исии Ханако, то Зорге пока не посвящал ее в свои дела...
     Полгода назад, летом 1935 года, Рихарду Зорге представилась возможность 
побывать дома, в Советском Союзе, - единственная возможность за все годы его 
работы в Японии. Рамзая вызвали в Москву для личной встречи с руководителями 
Центра, чтобы уточнить и обсудить новые проблемы, возникавшие в связи с 
обострением международной обстановки.
     На Родину Зорге ехал долго - через Соединенные Штаты и Канаду, чтобы, 
затерявшись на перепутьях планеты, незаметно приехать в Москву. Здесь он пробыл 
недолго - недели две и снова тем же кружным путем вернулся в Токио, где его 
ждала опасная и необычайно важная работа, от которой могли зависеть судьбы 
миллионов людей.
     Центр был удовлетворен докладом Зорге. Группа “Рамзай” все основательнее 
внедрялась в милитаристской Японии, в стране, где еще ни одному разведчику не 
удавалось задержаться так долго, не вызывая подозрения у всевидящей кемпей-тай. 
Но если первоначально перед Рамзаем и его группой ставилась основная и 
первоочередная задача - наблюдать за военно-политическим, экономическим 
положением на Дальнем Востоке, чтобы своевременно разгадать сокровенные планы 
японских милитаристов, то теперь задания усложнялись. По мере расширения 
взаимных связей тяготевших друг к другу двух агрессивных стран - Японии и 
Германии перед группой Рамзая возникали новые и очень сложные проблемы. Нельзя 
ли наблюдать из Токио за деятельностью германских фашистских политиков в 
Европе? Пусть Япония станет как бы “наблюдательной вышкой” для дозорных из 
группы Рамзая...
     Вот об этом комкор Урицкий и вел разговор с разведчиком Зорге, только что 
приехавшим из Японии. Они сидели в кабинете руководителя Центра - теперь Семен 
Петрович Урицкий возглавлял разведку вместо Берзина. Рихард давно знал Урицкого 
- и не похожего на Старика, и в то же время имевшего с ним много общего. Был он 
такого же высокого роста, как Берзин, но шире в плечах, темноволосый и смуглый, 
подвижный и темпераментный. Комкор Урицкий был братом того Урицкого, который 
вместе с Лениным участвовал в октябрьском перевороте и погиб в те дни от руки 
террориста-эсера.
     Рихард Зорге только в Москве узнал об изменениях в руководстве Центром. Он 
и не представлял себе, что Старик - Ян Карлович Верзин, его наставник и добрый 
товарищ - вот уже несколько месяцев работал заместителем командующего Особой 
Краснознаменной Дальневосточной армией, находился где-то рядом, не так далеко 
от Японии...
     Беседа с Урицким происходила в том же кабинете, где Рихард два года назад 
последний раз говорил с Берзиным. Здесь все осталось по-старому - голый 
письменный стол без единой бумажки, только громоздкий чернильный прибор 
возвышался посредине; большой несгораемый шкаф в углу, два кресла, 
стратегическая карта, прикрытая серо-голубой шторой... Рихард рассказывал 
комкору о связях, которые он установил в Токио, заговорил о полковнике Отте, о 
планах использовать его в интересах дела.
     - Так ведь это как раз то, что нам нужно! - оживленно воскликнул Урицкий. 
- Стать доверенным человеком военного атташе - уже одно это сулит отличные 
перспективы!.. Давайте-ка подумаем над этим вариантом.
     В Центре одобрили смелые предложения Зорге, связанные с его дальнейшей 
работой в Японии, и прежде всего в германском посольстве в Токио. Фашистская 
Германия теперь тоже входила в непосредственную орбиту деятельности Рамзая.
     С Рихардом Зорге согласились также и в том, что ему нужен более опытный 
радист, и выбор остановили на Максе Клаузене, отлично зарекомендовавшем себя в 
Китае.
     Теперь, когда служебные дела в Москве были закончены, Рихард надеялся, что 
ему удастся хоть немного отдохнуть на юге, - он столько лет не отдыхал. Но 
обстоятельства оказались сильнее желаний. Комкор Урицкий внезапно вызвал его и 
сказал, как бы чуточку извиняясь:
     - Вот какое дело, Рихард, тебе надо ехать, и ехать немедленно... Дела. 
Обстановка осложняется... Но я тебе обещаю - в другой раз поедешь на море 
обязательно, и на несколько месяцев. Согласен?!
     И Рихард Зорге срочно выехал из Москвы, даже не успев повидаться со всеми 
друзьями. Следом за ним в Токио должен был приехать Макс Клаузен.
     После Шанхая Клаузен с Анной несколько лет жили в Советском Союзе, теперь 
ему опять предложили поехать на нелегальную работу. Он отправился кружным путем 
- через Соединенные Штаты, Стокгольм, Гавр и дальше в Японию. Поздней осенью 
1935 года Клаузен приплыл в Иокогаму. Жена его отправилась другой дорогой - 
через Шанхай. Съехались они только через полгода.
     Зорге и Клаузен, как условились еще в Москве, встретились в маленьком 
ресторанчике через день после приезда Макса. Рихард тихо сказал только одну 
фразу:
     - Послезавтра в посольстве у ортсгруппенлейтера Ураха в два часа дня, там 
познакомимся...
     Официальное знакомство Зорге с Клаузеном произошло в служебном кабинете у 
князя фон Ураха, руководителя токийской нацистской организации. Прибывший делец 
Клаузен явился к нему с визитом, а в это время, будто случайно, Зорге заглянул 
к своему приятелю. Ортсгруппенлейтер сам представил Рихарду “немецкого 
предпринимателя”, который намерен открыть в Токио экспортно-импортную фирму по 
продаже автомобилей.
     Теперь вся группа “Рамзай” была в сборе. Все, что происходило раньше, 
можно было считать только прелюдией предстоящих действий. И если вообразить 
себе громадный незримый театр, то главные герои будущих событий заняли в 
мизансценах свои места. Начиналось главное действие. Но никто не мог приподнять 
занавес, чтобы увидеть эту героическую эпопею.
     Макс Клаузен, следуя своему опыту в Шанхае, открыл фирму по продаже 
мотоциклов, но у него обнаружилось столько конкурентов, что Макс чуть не попал 
в долговую тюрьму, фирма его оказалась на грани банкротства. Вот когда 
пригодилось Рихарду знание банковского дела, финансовых операций! В течение 
нескольких дней он сумел ликвидировать прогоравшее предприятие и создать новое. 
Конечно, сам он при этом оставался в тени.
     Теперь немецкий предприниматель Макс Клаузен стал владельцем большой 
светокопировальной мастерской, принимавшей заказы от солидных организаций. Из 
Германии выписали новейшие копировальные аппараты. Оборудование сопровождали 
немецкие специалисты, и очень скоро фирма “Клаузен секей” - “Клаузен и 
компания” - завоевала прочное положение. Текущий счет в банке на имя удачливого 
дельца Клаузена все округлялся. Тогда Макс, открыл филиал своей фирмы в Мукдене,
 завел новый счет в шанхайском банке. Банковские перечисления из Китая, 
Нью-Йорка и Сан-Франциско теперь не могли вызвать ни малейшего подозрения. 
Получалось, что группа Рамзая к этому времени почти не нуждалась в средствах, 
поступавших из Центра. Радист Макс Клаузен стал помимо выполнения своих 
обязанностей заниматься финансовым обеспечением группы.
     Возникновение фирмы “Клаузен секей” имело большое значение еще и потому, 
что светокопировальная мастерская сделалась источником получения важнейшей 
информации. К услугам фирмы обращались конструкторские бюро крупнейших военных 
заводов Мицуи и Мицубиси, где строились танки, корабли, самолеты. Обращались за 
технической помощью представители морского флота и даже некоторые отделы 
японского генерального штаба. При соответствующем напряжении мысли можно было 
установить, в каком направлении идет техническое оснащение японской военной 
промышленности. Иногда среди бесчисленных рулонов с чертежами малозначащих 
деталей появлялись вдруг технические чертежи, представлявшие немалую ценность.
     Между тем политическая обстановка в Японии все усложнялась. В конце 
февраля 1936 года в Токио вспыхнул профашистский мятеж, организованный военными 
кругами. Он ускорил дальнейшую фашизацию страны, которая неуклонно шла к войне..
.
     26 февраля перед рассветом солдат пехотной дивизии, расквартированной в 
Токио, подняли по тревоге, будто бы для ночных учений. Всех их снабдили боевыми 
патронами. Но солдат не повезли за город, как это делалось обычно при ночных 
учениях, а послали в район Кодзимати, где располагались правительственные 
учреждения, парламент, резиденция премьер-министра. С помощью этих солдат 
офицеры-мятежники захватили правительственные учреждения, окружили 
императорский дворец, не осмеливаясь, правда, проникнуть внутрь, и вступили в 
переговоры с представителями военного командования. Офицеры, сторонники 
решительных действий в японской политике, поддерживали принцип “императорского 
пути”. Военщина одобрительно отнеслась к путчу. Военный министр генерал 
Кавасима не замедлил распространить листовки мятежников по всей армии. Кроме 
того, отдав приказ о введении военного и осадного положения в стране впредь до 
ликвидации путча, генерал включил в состав вооруженных сил охраны порядка также 
и мятежные части.
     Тем временем организаторы путча - 22 офицера - во главе тысячи четырехсот 
солдат продолжали бесчинствовать. Мятежники изрубили в куски министра финансов 
Такахаси, хранителя императорской печати адмирала Сайто, генерального 
инспектора Ватанабе, тяжело ранили камергера дворца Судзуки. В городе 
распространился слух, что убит и премьер-министр Окада. Император Хирохито 
выразил по этому поводу свое соболезнование, изуродованный труп премьера 
собирались уже хоронить, все кланялись его портрету, но перед началом траурной 
церемонии Окада сам явился на свои похороны...
     Оказалось, что мятежники приняли за премьера его секретаря, полковника 
Мацуя. Сам же премьер Окада укрылся в тесном, как сундук, убежище, построенном 
на случай землетрясения...
     Происшествие с премьером произвело большее впечатление, чем сам мятеж. 
Начались сложные уточнения отношений. Император своим рескриптом уже объявил 
Окада мертвым, тогда как на самом деле премьер был жив. Но ведь император, сын 
неба, не может ошибаться... Такого не бывало еще в истории японского двора. 
Тогда виновником объявили самого премьер-министра, который посмел обмануть 
императора, ввел его в заблуждение и посему должен уйти в отставку вместе со 
своим кабинетом. Как раз этого-то и добивались военные круги.
     Кандидатом на пост премьера выдвинули члена Тайного совета и председателя 
фашистского “Общества основ государства” Хиранума Киитиро, но фигура эта была 
слишком уж одиозна. Тогда остановились на Хирота, которого тоже поддерживали в 
армии и военном флоте. Отныне политику кабинета открыто стала определять армия.
     В тот день, когда в японской столице вспыхнул военный путч, германский 
посол фон Дирксен, ничего не зная о токийских событиях, отправился в Иокогаму, 
куда с официальным визитом прибыл немецкий крейсер “Карлсруэ”. Фон Дирксена 
сопровождали военные атташе, члены германского посольства, корреспонденты, не 
было только Рихарда Зорге. Фон Дирксен спросил о нем, и все поняли, что посол 
недоволен отсутствием ведущего германского корреспондента.
     Зорге присоединился к сотрудникам посольства уже на палубе военного 
корабля, когда фон Дирксен проходил вдоль шеренги почетного караула моряков, 
выстроившихся в его честь. Пауль Веннекер, военно-морской атташе, весь 
отутюженный и накрахмаленный по случаю торжества, шепнул Рихарду:
     - Господин посол спрашивал про тебя. Куда ты пропал?
     - Идиот! - сердито ответил Зорге. Он не стеснялся в выражениях, когда ему 
докучали. - Ты что, не знаешь, что в Токио восстание, что премьер Окада убит?..
     - Не городи чепуху!.. Я ничего не слышал...
     - На то ты и морской атташе, чтобы ничего не знать, - отрезал Зорге.
     Он переждал, когда закончится церемония, подошел к послу и негромко 
посвятил его в события утра.
     - Но почему же мне не сказали об этом! - воскликнул фон Дирксен. 
Получалось, что корреспондент более осведомлен о том, что происходит в столице, 
чем все его посольство.
     Фон Дирксен был крайне раздражен, но сдерживался, не проявлял внешне 
своего волнения. Сказывался дипломатический опыт и еще боязнь вызвать приступ 
астмы, которая всегда обострялась, стоило ему хоть немного понервничать.
     Фон Дирксен максимально сократил церемонию посещения корабля и возвратился 
в город.
     Германское посольство оказалось в полосе вооруженных действий, 
направленных против мятежников. Министр внутренних дел Гото предупредил фон 
Дирксена, что необходимо освободить здание посольства, а сотрудников 
эвакуировать из угрожаемого района. Фон Дирксен не согласился - слишком много 
тайн хранили посольские стены. Посол распорядился всем оставаться на местах, 
только не подходить к окнам - может ранить шальная пуля. Дирксен хотел, чтобы 
ни единая доверенная ему тайна рейха не просочилась за пределы посольства.
     Токийский мятеж вызвал сенсационные сообщения в мировой прессе. Отозвался 
на события и корреспондент “Франкфурте? цайтунг” Рихард Зорге. В своей статье 
он писал: “Восстание в Токио не было только храбрым делом горячих голов...” У 
него не было сомнений, что за спиной офицеров-мятежников, среди которых старший 
по званию был капитаном, стояли другие силы - ведущие промышленные и 
милитаристские группы Японии. Не случайно ведь наиболее влиятельные лица 
исчезли из Токио как раз накануне событий, значит, они знали о готовящемся 
путче.
     Февральские события очень скоро отразились на дипломатической погоде. 
Германо-японские отношения принимали все более тесный и доверительный характер. 
Что же касается отношений Японии с Советской Россией, то они становились все 
хуже и хуже. Не прошло и месяца после февральских событий в Токио, как японцы 
спровоцировали на маньчжуро-советской границе вооруженную стычку с советскими 
пограничниками.
     Рихард Зорге давно намеревался побывать в Маньчжурии, чтобы своими глазами 
увидеть сложившуюся там обстановку. Центр также настаивал на более 
обстоятельной информации. Японские власти не допускали в Маньчжурию иностранных 
корреспондентов. Но для доктора Зорге, известного в генеральном штабе своими 
прояпонскими взглядами, было сделано исключение. Вскоре после февральского 
путча Рихард поехал в Маньчжурию.
     Доктор Зорге не знал тогда содержания беседы полковника Итагаки с 
министром иностранных дел Арита.
     А начальник штаба Квантунской армии излагал свою точку зрения так:
     "Внешняя Монголия для нас запрещенная страна. После революции Советскому 
правительству удалось привлечь ее на свою сторону. Если взглянуть на карту 
Восточной Азии, сразу станет ясно, какое стратегическое значение имеет для нас 
Внешняя Монголия, прикрывающая Сибирскую железную дорогу.
     Если Внешняя Монголия будет присоединена к Японии и Маньчжурии, то 
безопасности Советского Союза будет нанесен сильный удар. Поэтому Квантунская 
армия планирует распространение влияния Японии на Внешнюю Монголию всеми 
средствами, находящимися в ее распоряжении”.
     Японская армия все активнее вмешивалась в дела правительственного кабинета,
 и начальник штаба Квантунской армии давал министру иностранных дел весьма 
категоричные советы.
     Зорге не смог встретиться в Мукдене с полковником Итагаки, тот был в 
отъезде, но германского корреспондента охотно принял командующий генерал Уэда, 
который сменил на этом посту генерала Хондзио. Хондзио стал императорским 
адъютантом и его советником по военным делам.
     Перед Зорге в кресле за письменным столом сидел пожилой генерал в зеленом 
кителе с поперечными нашивками - погонами на плечах, почти лысый, с длинными 
седыми усами, с усталыми задумчивыми глазами. За такой безобидной внешностью 
таилась хитрость, расчетливость, умение направить собеседника по ложному следу. 
Так же как Хондзио, Уэда принимал участие в интервенции на советском Дальнем 
Востоке, и ему совсем не случайно поручили командование Квантунской армией.
     Генерал повторял прописные истины, говорил об императорском пути для 
Маньчжурии, которая должна стать страной мира и счастья, жаловался на китайцев, 
но ни словом не обмолвился о Монголии, тем более о Советской России. Это тоже 
кое о чем говорило разведчику.
     Нужную информацию Зорге получил из других источников. Прежде всего он 
узнал, что Доихара уехал в Чахар, на границу с Монгольской Народной Республикой.
 Этот опытный диверсант, как перископ подводной лодки, показывающий ее 
направление, указывал и направление японской агрессии. Его поездку Рихард 
сопоставил с маленькой газетной информацией из “Нью-Йорк трибюн”, в которой 
говорилось:
     "Принц Тэ-юань, правитель Внутренней Монголии, заявил в Пекине, что Япония 
возобновила попытки расширить границы Маньчжоу-Го за счет Внешней Монголии. В 
Панчане они строят аэродром для разведывательной службы Квантунской армии”.
     И вот теперь Доихара находился как раз в Панчане, недалеко от границ 
народной Монголии. Оказалось, что японцам удалось склонить на свою сторону 
принца Тэ-юаня. Теперь Тэ-юань становился одной из главных фигур в японской 
игре на монгольской границе. С участием Доихара монгольский принц провел тайное 
совещание, на котором решили создать новое монархическое государство с 
включением в него Внешней Монголии.
     Позже все эти данные подтвердились японскими архивными документами. Тот 
самый генерал Уэда, который в разговоре с Зорге тщательно уклонялся от 
монгольской темы, писал тогда в Токио, в министерство иностранных дел:
     "Как сообщается в весьма секретных, неофициальных донесениях, в нашей 
политике во Внутренней Монголии достигнут значительный прогресс. Принц Тэ-юань 
вместе с начальником японской разведывательной службы провел конференцию по 
созданию нового государства. Принято решение о слиянии Внутренней и Внешней 
Монголии и установлении монархии”.
     В то же самое время стало известно также и о сверхсекретном плане Оцу - 
плане нанесения удара в направлении Хабаровска силами Квантунской армии. Для 
этой цели генеральный штаб предполагал перебросить в Маньчжурию около двадцати 
пехотных дивизий.
     Через месяц Зорге вернулся из Маньчжурии. Добытые сведения убедительно 
подтверждали, что следующий акт японской агрессии может быть направлен против 
Монгольской Народной Республики. Центр получил соответствующую информацию.
     В Токио готовились к решающим действиям. Но вдруг сообщение из Москвы 
спутало все карты японской военщины - Советский Союз подписал в Улан-Баторе 
договор с Монгольской Народной Республикой о взаимной помощи. Отныне 
неприкосновенность монгольских границ гарантировалась мощью Советской державы. 
Это было сделано вовремя!..
     Рихард Зорге с удовлетворением отметил, что с весны 1936 года Квантунская 
армия приостановила свое продвижение к границам Монгольской Народной Республики.
 Она опасалась решительного отпора со стороны Советского Союза, связанного 
теперь с Монголией договором о взаимопомощи.
     В Токио Рихарду позвонил Отт. В телефонной трубке послышался его тихий, 
медлительный голос:
     - Послушай, это на тебя не похоже! Ты приехал, мелькнул и исчез... 
Приезжай сейчас же ко мне, есть хорошие новости.
     - Новостей и у меня немало... А впрочем, приеду...
     Пришлось отложить дела, намеченные на вечер, и поехать к Оттам.
     Кроме Рихарда у Оттов был фрегатен-капитан Пауль Веннекер и Анита Моор, 
экспансивная красивая блондинка с резкими чертами лица. Анита все еще носила 
траур по убитому во время путча министру финансов старому Такахаси, племянник 
которого был раньше ее мужем. Она давно уже развелась с мужем, но к старику 
продолжала питать добрые чувства. Однако траур совсем не мешал ей заразительно 
смеяться и без умолку болтать о всяких пустяках. Рядом с нею сидел ее новый муж,
 Герберт Моор, промышленник, представитель гигантского немецкого концерна 
“Сименс”, имевший обширные связи в экономических кругах японской столицы. Был 
здесь и Кауман - совладелец германских авиационных заводов.
     В начале вечера, до того, как приехали супруги Моор, мужчины курили в 
кабинете Отта.
     - Что ты привез нового? - спросил Отт."
     - Для тебя - Квантунская армия, новые данные. Записывай! - Зорге достал 
записную книжку, перелистал ее: общее количество войск, номера новых дивизий, 
вооружение...
     Военный атташе записывал цифры на листке бумаги.
     - Откуда ты все это берешь? - удивленно воскликнул он.
     - Тебе, Паульхен, я тоже могу сделать подарок, - повернулся Рихард к 
военно-морскому атташе Веннекеру, - я будто знал, что увижу тебя здесь. Прошу!..
 А вот это отдай Пренгеру, это по его части.
     Вскоре приехали супруги Моор. Расположившись в кабинете посла, 
разговаривали, пили рейнское вино, шутили. Эйген Отт и Зорге сели за шахматы, 
но играли невнимательно и часто допускали ошибки. Рихард задумался над 
шахматной доской. Анита Моор долго и внимательно на него смотрела и вдруг 
воскликнула:
     - Послушайте, господин Зорге, а ведь у вас славянский тип лица! Уж не 
русский ли вы разведчик?
     Все недоуменно подняли на нее глаза: взбредет же такое в голову!
     - Да не-ет!.. - протянул Зорге. - - Я же из Саксонии! - Рихард скорчил 
уморительную гримасу и заговорил на саксонском диалекте так смешно, что все 
громко расхохотались. Засмеялся и Зорге - заразительно, весело. Только после 
этого он потянулся за сигаретой. Игру он выдержал до конца. Никто и не 
подозревал, какого напряжения воли ему это стоило. Зорге глубоко затянулся 
табачным дымом.
     Порой Рихарду казалось, что он и его товарищи находятся внутри какой-то 
гигантской машины с могучими шестернями, которые тяжело вращаются, цепляясь 
зубьями одна за другую. Достаточно одного неосторожного движения, одного 
неверного шага - и колеса сомнут, раздавят, разорвут в клочья.
     Но пока все шло благополучно, хотя Зорге определенно знал, что их ищут или,
 во всяком случае, подозревают об их существовании хотя бы по тайным 
радиопередачам, уходящим в эфир.
     Он писал тогда в одном из донесений Центру:
     "Трудность обстановки здесь состоит в том, что вообще не существует 
безопасности. Ни в какое время дня и ночи вы не гарантированы от полицейского 
вмешательства. В этом чрезвычайная трудность работы в данной стране, в этом 
причина того, что эта работа так напрягает и изнуряет”.
     Да, события цеплялись одно за другое, и группе Рамзая нужно было во что бы 
то ни стало знать движущие силы этих событий. Фраза, оброненная штабным 
офицером художнику Мияги по поводу приезда делегации из Берлина, не давала 
покоя Рихарду Зорге, но пока этому не было никаких подтверждений, хотя прошло 
уже несколько месяцев. Никто в посольстве не знал ничего определенного, а фон 
Дирксен хранил невозмутимое молчание.
     Мияги еще раз встретился со штабным офицером и между прочим спросил: когда 
же приезжают берлинские гости? Офицер махнул рукой:
     - Теперь это не наша забота.
     Фраза ничего не объясняла, только запутывала. Почему “теперь”, что было 
раньше, чья же это теперь забота? Многое прояснилось только в разговоре с Оттом 
по совершенно другому поводу.
     Германскому абверу в Берлине удалось раскрыть шифр, которым пользовался 
японский военный атташе полковник Осима в переписке со своим генштабом в Токио. 
Эйген Отт не утерпел и поделился радостью с Рихардом - теперь у него почти не 
было тайн от друга. Разговор происходил как раз перед отъездом полковника в 
Германию на большие военные маневры в Бад-Киссинген. Отт советовался с 
приятелем - как информировать военные круги Германии на случай, если там зайдет 
разговор о японском военном потенциале.
     - Что касается меня, - сказал Зорге, - я бы не много дал за наш будущий 
военный союз с Японией. Для нас он станет обузой. - Зорге исподволь стремился 
внушить эту мысль своему собеседнику.
     - Но в Цоссене придерживаются другого мнения. - Отт говорил о германском 
штабе вооруженных сил. - Мы сами ищем союзника на Востоке.
     - Видишь ли, Эйген, когда нет шнапса, идет и пиво...
     - А вот взгляни! - Полковник Отт вынул из сейфа несколько страничек, 
отпечатанных на машинке, и протянул их Зорге. Это были выдержки из 
расшифрованных донесений японского военного атташе в Берлине полковника Осима. 
Рихард не мог читать уж слишком внимательно, только пробежал глазами и отдал. 
Но для него и этого было достаточно.
     Полковник Осима докладывал в генеральный штаб о том, что к нему явился 
офицер связи германских вооруженных сил и передал ему личную идею Риббентропа - 
заключить оборонительный союз между Германией и Японией против Советского Союза.
 Может быть, этим предложением заинтересуется японский генеральный штаб - 
теперь Квантунская армия стоит на советской границе.
     Осима запрашивал, что думает по этому поводу генеральный штаб.
     Начальник генерального штаба ответил в Берлин, что военное руководство 
Японии не возражает против идеи Риббентропа, но желает изучить и уточнить 
некоторые вопросы и для этой цели направляет в Берлин подполковника генштаба 
Вакамацу.
     Было еще сообщение о прибытии Вакамацу в Берлин и его встрече с Бломбергом 
- военным министром Германии.
     В конце полковник Осима докладывал, что в связи с заключением 
советско-монгольского пакта о взаимопомощи германская сторона считает 
целесообразным вести дальнейшие переговоры по дипломатической линии, придав 
договору форму антикоммунистического пакта.
     - Что ты на это скажешь? - спросил Отт.
     - То же, что прежде, - в Берлине недооценивают силы русских и 
переоценивают военный потенциал Японии. Это пахнет авантюризмом.
     - Но не могу же я сказать это фон Бломбергу!
     - Не знаю, - пожал плечами Зорге. - Это я говорю тебе, а не Бломбергу...
     - Возможно, ты и прав, - в раздумье произнес Отт.
     Теперь доктор Зорге мог свести концы с концами в тех разрозненных 
сведениях, которые приходили к нему раньше. Понятной стала и последняя фраза 
штабного офицера: “Теперь это не наша забота”. Генеральный штаб передавал свои 
функции в переговорах министерству иностранных дел.
     Одзаки и Зорге долго обсуждали, почему все так получилось. Они пришли к 
выводу, что прямые военные переговоры между генеральными штабами Японии и 
Германии были прерваны в связи с подписанием советско-монгольского договора. В 
самом деле, теперь Квантунская армия не сможет уже создать военный конфликт в 
Монголии по образцу “мукденского инцидента”. Конфликт на ее границах сразу же 
вызовет соответствующую реакцию в Советском Союзе. Теперь Японии и Германии 
нужен был более гибкий, дипломатический договор. Таким договором мог быть 
антикоминтерновский пакт - внешне против “мирового коммунизма”, а фактически 
против Советской страны.
     Эти тайные замыслы удалось раскрыть. Под антикоминтерновским пактом 
скрывался военно-политический сговор, таивший в себе серьезную угрозу для 
Советского Союза. Дальнейшие события подтвердили этот вывод. Позже Зорге писал:
     "С самого начала, как только я узнал, что рассматривается какой-то вариант 
пакта, я понял, что немецкие правящие круги и влиятельные японские военные 
руководители хотели не просто политического сближения двух стран, а самого 
тесного политического и военного союза.
     Задача, поставленная мне в Москве, - изучение германо-японских отношений, 
теперь встала в новом свете, поскольку не было сомнения, что главным, что 
связывало две страны в то время, был Советский Союз, или, точнее говоря, их 
враждебность к СССР. Поскольку я в самом начале узнал о секретных переговорах в 
Берлине между Осима, Риббентропом и Канарисом, наблюдения за отношениями между 
двумя странами стали одной из самых важных задач моей деятельности. Сила 
антисоветских чувств, проявленная Германией и Японией во время переговоров о 
пакте, была предметом беспокойства для Москвы”.
     Дальнейшие наблюдения за подготовкой антикоминтерновского пакта легли на 
плечи Одзаки. Он завоевывал все большее доверие в правительственных кругах, 
сблизился с влиятельными людьми, среди которых были принц Коноэ, ставший в 
дальнейшем японским премьер-министром, принц Сайондзи - внук старейшего члена 
императорского совета Генро, секретарь правительственного кабинета Кадзами 
Акира, с которым Ходзуми учился в Токийском университете.
     Стояла осень - пора хризантем, когда Одзаки приехал к секретарю кабинета 
посоветоваться относительно своей статьи для “Асахи”.
     - По сведениям, которыми я располагаю, - сказал Одзаки, - переговоры в 
Берлине ни к чему не привели. Не так ли?
     - Одзаки-сан, - вежливо и снисходительно улыбнулся Кадзами, - оказывается, 
и вы не всегда проницательны! Как раз наоборот, скоро мы будем свидетелями 
международной сенсации номер один. Переговоры не только не прерваны, но уже 
готов полный текст договора, и не дальше как завтра его обсудит Тайный совет... 
Сейчас это уже не является особой тайной. Мы не сообщаем об этом в печати 
только из тактических соображений. Опубликование пакта может помешать 
подписанию рыболовной конвенции с русскими. Лучше, если они ничего не будут 
знать до того, как подпишут конвенцию... Только поэтому газетам запрещено 
печатать информацию об антикоминтерновском пакте.
     После февральского мятежа на пост председателя Тайного совета указом 
императора был назначен фашиствующий барон Хиранума, тот самый, которого 
военной клике не удалось сделать премьером. Обсуждение договора перешло в его 
руки. Не могло быть никаких сомнений, что Тайный совет договор утвердит.
     Секретарь был столь любезен, что познакомил Одзаки с рекомендацией 
кабинета, направленной председателю Тайного совета:
     "В результате японо-германских переговоров, - говорилось в послании, - оба 
правительства пришли к пониманию того, что при подписании пакта должен быть 
включен специальный пункт для координации вышеуказанных действий”.
     Фраза в послании председателю Тайного совета была сформулирована туманно, 
и чувствовалось, что за ней что-то кроется.
     - Узнаю ваш осторожный стиль! - рассмеялся Одзаки. - "Не лучше ли сказать 
прямо, что это значит.
     - О нет, - возразил секретарь. - Давно известно: дипломатам язык дан, 
чтобы скрывать свои мысли. Послания преследуют ту же цель. Об этом специальном 
пункте нельзя говорить нигде и никогда... Никогда! - повторил секретарь 
правительственного кабинета и назидательно погрозил пальцем.
     Секретарь кабинета имел в виду секретное дополнение к пакту, направленное 
против Советского Союза.
     25 ноября 1936 года в Берлине был подписан антикоминтерновский пакт. В 
печати предварительно о нем ничего не сообщалось, но Бранко Вукелич позаботился 
о том, чтобы слухи о пакте распространились сначала в Америке, потом в Европе...

     Московский Центр оказался информированным еще до того, как на заседании 
императорского Тайного совета председатель Хиранума поставил на голосование 
одобрение пакта и все члены совета в знак согласия поднялись со своих мест. В 
день подписания пакта японское министерство иностранных дел клятвенно заявило, 
что пакт направлен только против Коминтерна, но не против Советского Союза. 
Однако для Москвы секретное приложение к пакту уже не было тайной.
     Советский нарком иностранных дел Литвинов, выступая на съезде Советов 
всего через три дня после подписания пакта, мог уверенно говорить:
     "Люди сведущие отказываются верить, что для составления опубликованных 
двух куцых статей японо-германского соглашения необходимо было вести переговоры 
в течение пятнадцати месяцев что вести эти переговоры надо было поручить 
обязательно с японской стороны военному генералу, а с германской - 
сверхдипломату и что эти переговоры должны были вестись в обстановке 
чрезвычайной секретности, втайне даже от германской и японской официальной 
дипломатии”.
     И еще одно событие произошло в те же дни: вблизи Владивостока на озере 
Ханко несколько сот японских солдат нарушили советскую границу.
     Германо-японский пакт вступал в силу.

6. КТО ХОЧЕТ ПОЙМАТЬ ТИГРЕНКА...

     Самолет шел на большой высоте. В иллюминаторе виднелась металлическая, 
тяжелая синева моря да береговая кромка, подчеркнутая белоснежной нитью прибоя. 
Анна рассеянно глядела вниз, иногда откидывала голову на мягкую спинку кресла, 
делала вид, что дремлет. Внешне она была совершенно спокойна: мило 
разговаривала с большелобым генералом, сидевшим с ней рядом, благосклонно 
принимала его дорожные ухаживания, но состояние тревоги, ощущение опасности не 
покидало ее и холодило сердце.
     Анна полгода назад перебралась наконец из Китая в Токио и за это время уже 
второй раз летит в Шанхай. Она старается не думать о пленке, запрятанной в 
поясе под платьем, но это не удается. Она почему-то начинает считать, сколько 
же метров в тридцати восьми роликах пленки, сколько заснято кадров. Анна 
производит сложные арифметические расчеты, сбивается и начинает снова. 
Получается больше тысячи кадров, значит, тысяча секретных документов, тысяча 
страниц, чертежей, фотографий.
     Генерал услужливо спрашивает, не хочет ли она апельсинового сока. Анна 
улыбается, благодарит. Они пьют прохладный напиток, говорят о погоде.
     В самолете очень много военных, и, возможно, поэтому маршрут несколько 
изменен - сначала летят в Пхеньян, Порт-Артур, а потом в Шанхай. Когда в 
разговоре наступает пауза, Анна откидывает голову и закрывает глаза. но ...Она 
вспоминает себя подростком - не то кухарка, не то воспитанница в семье 
новониколаевского купца Попова. Это было в Сибири на Оби, где купец занимался 
поставками для строительства железной дороги, а потом так и застрял в дальнем 
сибирском городке. Анна там родилась и выросла настоящей сибирячкой, но судьба 
ее сложилась не просто. В гражданскую войну Колчак отходил на восток, и вместе 
с ним потянулись все “бывшие”. Уехал в Харбин и купец Попов вместе с семейством 
и домочадцами. Так и очутилась Анна Жданкова за границей - в Китае. Потом вышла 
замуж за финского офицера, стала мадам Валениус. С мужем прожила недолго, 
осталась вдовой, поселилась в Шанхае. Все считали ее финкой, она этого не 
опровергала.
     Потом Анна полюбила механика Клаузена и вышла за него замуж. Клаузен 
сказал ей тогда: он антифашист, выполняет особые задания, связанные с борьбой 
китайской Красной армии. Анна была далека от политики, она любила Макса, чем бы 
он там ни занимался. Но постепенно Анна стала помогать ему, и вот теперь летела 
в Шанхай с заданием Рихарда Зорге.
     В Токио Анна помогала Максу перевозить разобранную на части радиостанцию, 
дежурила, когда он выстукивал ключом непонятные тире и точки, ходила на связь, 
что-то получала и передавала, и всегда у нее при этом замирало сердце. Анна 
считала себя трусихой, но тем не менее исправно выполняла поручения. Она даже 
завела кур, покупала для них корм, чтобы под слоем зерна носить радиодетали. 
Она ни у кого не вызывала никаких подозрений, но все же ей было очень боязно. 
Так было и сейчас, когда она летела в Шанхай.
     Знал бы Зорге, что его курьер, Анна Клаузен, обмотанная пленкой, словно 
шелкопряд в коконе, летит в самолете вместе с первым контрразведчиком и 
диверсантом Японии Доихара Кендзи! Генерал Доихара летел в Маньчжурию, его 
назначили командиром 14-й дивизии, которую перебрасывали из Японии на материк в 
Китай. Это было за три месяца до начала большой войны. Доихара снова был 
предвестником грозных, кровавых событий.
     Только перед Порт-Артуром генерал, прощаясь, назвал свое имя. Ему было 
приятно познакомиться с такой интересной женщиной...
     В Порт-Артуре сошли все военные, и их места заняли новые пассажиры, но их 
было немного, самолет до Шанхая летел почти пустой. Внизу горные хребты 
сменялись долинами, петлями зеленых рек, потом снова появлялись горы, но уже 
островерхие, с рваными зубчатыми вершинами. Суровость северного пейзажа 
сменялась мягкой лиричностью юга. От малахитовых гор падали тени на долину, 
изрезанную оврагами. И очертания оврагов были похожи на причудливые деревья, на 
крылатых драконов, будто вырезанных искусными резчиками на гигантском плоском 
камне.
     Обедали в Цзинане в низенькой тесной столовой при аэродроме. Ели трепангов,
 бамбуковые ростки, закончили обед капустным супом. Анна сидела за столом, не 
снимая пальто, боялась показаться слишком полной.
     После Цзинаня летели еще несколько часов. Погода испортилась, и Янцзы, 
разлившаяся, как в половодье, почти не была видна в туманной дымке. Стало 
покачивать, самолет проваливался в воздушные ямы и Анне было уже не до 
нежно-зеленых рисовых полей, плывших внизу.
     На аэродроме, усталая, разбитая, она наняла рикшу и поехала в гостиницу. 
До назначенной встречи оставалось немного больше двух часов. Анна привела себя 
в порядок, переоделась, извлекла из пояса пленку, уложила ее в коробку от 
конфет, аккуратно завернула и перевязала лентой. Когда стемнело, Анна Клаузен 
вышла из гостиницы и отправилась на Баблингвелроод, улицу Гремящего родника. 
Теперь она была в светлом летнем костюме, и лацкан ее жакета украшала черная 
брошь с искусственным диамантом. Чехи, судетские немцы - превеликие мастера на 
такие украшения.
     На улицах уже зажглись фонари, когда Анна Клаузен остановилась перед 
витриной универсального магазина. В руках у нее была сумочка и коробка конфет. 
Анна была поглощена изучением выставленных нарядов, но вот перед ней появилась 
женщина с такой же диамантовой брошкой.
     - Послушайте, - воскликнула она, - у вас такая же брошь, как и у меня!
     - Мне привезли ее из Карлсбада, - ответила Анна заученной фразой.
     Они стояли будто две приятельницы, встретившиеся случайно на улице. 
Женщина попросила Анну подержать ее сверток - что-то попало в туфлю.
     - Благодарю вас! Теперь хорошо.
     Анна отдала ей свой сверток, и они разошлись. Задание было выполнено. Анна 
Клаузен облегченно вздохнула.
     Она вернулась в гостиницу, распаковала сверток и вынула из него зеленую 
пачку долларов. Пересчитала - пять тысяч. Утром она пошла на набережную, где 
находился английский банк, положила деньги на счет Клаузена и теперь была 
совершенно свободна. Еще через день Анна вернулась в Токио...
     1937 год ознаменовался в Японии значительными перестановками фигур на 
военных, дипломатических и правительственных постах. Началось это с Квантунской 
армии. Генерал Итагаки возвратился в генеральный штаб, а его место в Маньчжурии 
занял бывший начальник военной полиции полковник Тодзио. Генерал Доихара уехал 
в Китай на командную работу, а летом во главе японского правительства стал 
принц Фумимаро Коноэ, известный своими прогерманскими взглядами.
     Перестановки в японских верхах неожиданно отразились на деятельности 
группы Рамзая. Помощник Рихарда Зорге - известный обозреватель Ходзуми Одзаки 
сделался советником премьер-министра по китайским вопросам.
     Раз в неделю по средам принц Коноэ приглашал на завтрак наиболее близких 
друзей, и Ходзуми Одзаки стал непременным участником этих “сред”. Обычно 
собирались в отдельном кабинете какого-либо ресторана. Хозяйка заранее 
приносила на большом блюде ломти тонко нарезанного мяса, овощи, сою, специи, 
ставила на стол две газовые жаровни и оставляла мужчин одних. “Любители 
завтраков”, как называли политический кружок принца Коноэ, сами готовили себе 
пищу и разговаривали на сокровенные темы. “Любителей завтраков” называли еще 
“мозговым трестом” - за приготовлением пищи, за неторопливой трапезой, сидя на 
циновках вокруг длинного невысокого столика, они обсуждали важнейшие 
государственные проблемы, выдвигали неотложные планы. Здесь рождались идеи, 
находившие потом отражение в политическом курсе правительства.
     У Ходзуми Одзаки был и еще один пост, служивший прекрасным источником 
информации. С некоторых пор, он стал консультантом исследовательского отдела 
Южно-Маньчжурской железной дороги. Названием “исследовательский отдел” 
маскировалась группа экономической разведки разветвленного промышленного 
концерна, управляющего маньчжурскими делами. Компания Южно-Маньчжурской 
железной дороги владела контрольным пакетом акций многих японских промышленных 
и торговых объединений, действовавших в Северном Китае. Компания обменивалась 
информацией с наиболее крупными промышленными концернами, в том числе с Мицуи и 
Мицубиси. “Исследовательский отдел” получал важные сведения о военной 
промышленности Японии и часто сам готовил секретные справки для японского 
генерального штаба.
     Что касается художника Мияги, то он продолжал заниматься армией в 
несколько ином плане - он вращался среди заурядных офицеров, но это совсем не 
значило, что Мияги получал второстепенную информацию.
     Среди приятелей Мияги, работавших в военном министерстве, был молодой 
офицер, любитель живописи, с которым они частенько встречались в городе, а 
порой уезжали вместе писать с натуры в деревню, на берег реки, пробираясь в 
самые глухие чудесные уголки. Однажды весной, установив мольберты, они рисовали 
старый храм над заброшенным прудом и лебедей, которые все время уходили из поля 
зрения.
     - Жаль, - сказал спутник Мияги, опуская палитру, - сегодня мы не закончим, 
а мне теперь долго не удастся вернуться к этой картине... Придется заниматься 
макетом. Он такой огромный, как это озеро...
     Офицер мимоходом сказал, что на макете изображен весь Китай с горами, 
долинами рек. Он является точной копией крупномасштабной карты. Для макета 
отведен специальный большой зал. Остальное Мияги домыслил сам и немедленно 
встретился с Зорге. Художник-любитель, работавший в управлении стратегического 
планирования, дал разведчику кончик нити, которая позволила им сделать очень 
важные выводы. Если в управлении стратегического планирования делают макет 
Китая, значит готовятся какие-то важные события...
     Почти одновременно с этим Одзаки тоже узнал заинтересовавшую его новость - 
секретарь премьера доверительно рассказал Ходзуми, что наконец-то получен 
внешнеполитический план правительства, представленный генеральным штабом. На 
очередной явке в отеле “Империал”, где ежедневно встречались десятки 
журналистов, Одзаки передал Зорге все, что он слышал от секретаря премьера. 
Встретились еще раз, чтобы обсудить дальнейшие шаги. Перебрали множество 
вариантов и остановились на самом простом - Одзаки прямо обратится к премьеру с 
просьбой ознакомить его с внешнеполитическим планом правительства.
     В очередную среду, когда “любители завтраков” сообща готовили любимое 
всеми скияки, Одзаки обратился к премьеру с соответствующим вопросом. Коноэ на 
минуту задумался: план совершенно секретный, но ведь Одзаки - советник по 
китайским проблемам, и он должен его знать...
     - Я думаю, - сказал наконец Коноэ, подкладывая на сковороду тонкие ломтики 
мяса, - это следует сделать. Приезжайте в канцелярию, я распоряжусь, чтобы вас 
познакомили с материалами.
     К этому разговору больше не возвращались. Одзаки подлил в сковороду пива, 
добавил сои - от этого мясо приобретает более пикантный вкус.
     - Господа, скияки готово! - торжественно провозгласил он и, ловко 
подхватив палочками нежный, коричневый от сои кусок мяса, опустил его в свою 
чашку со взбитым сырым яйцом.
     На сковороды положили новые порции мяса, овощей, потянулись за сигаретами.
     Снова заговорили о перспективах политики кабинета, и премьер бросил фразу, 
заставившую Одзаки насторожиться.
     - Кто хочет поймать тигренка, - сказал принц Коноэ, - должен войти в 
пещеру к тиграм... Иначе ничего не получится...
     Что означала эта фраза в устах Коноэ? За ней тоже что-то скрывалось.
     Перед тем как поехать в канцелярию премьер-министра Одзаки взял у Рихарда 
Зорге маленький плоский аппарат, недавно полученный из Москвы. Рихард давно 
ждал его, несколько раз запрашивал Центр. Там сомневались - аппарат слишком 
большая улика, стоит ли рисковать, но Зорге настоял: конечно, это риск, но иным 
путем копии документов не получить.
     Сначала Одзаки сунул аппарат в портфель, но по пути в канцелярию переложил 
в карман пиджака, и это его спасло. Чиновник, ведающий секретными документами, 
низко поклонился и сказал, что от принца Коноэ уже получены необходимые 
указания, но он просит господина советника подождать несколько минут. Чиновник 
исчез и возвратился с коричневой папкой.
     - Прошу вас пройти в кабинет, вам будет там удобнее, - сказал чиновник. - 
А портфель оставите у меня, таков порядок-Чиновник этот, хранитель секретных 
документов, наверняка был связан с кемпейтай. Аппарат для микросъемок в 
портфеле... Если бы его обнаружили, то дальнейшим путем для Одзаки мог бы быть 
только путь в тюрьму Сугамо - на виселицу.
     Одзаки провели в отдельную комнату, за дверью щелкнул замок - его заперли, 
и он остался наедине с секретнейшим документом, в котором излагались 
перспективы японской политики на два года вперед. Зорге с нетерпением ждал 
исхода операции. Вукелич доставил проявленную пленку только вечером, и они 
вдвоем принялись за работу. Напрягая зрение, с помощью увеличителя прочитали 
меморандум правительства императору Хирохито. Главным в японской политике было 
решение китайской проблемы. Премьер-министр принц Коноэ видел цель своего 
кабинета в том, чтобы с благословения неба осуществить “императорский путь” в 
Китае. Здесь повторялась та же фраза, которую Коноэ бросил за завтраком:
     - Кто хочет поймать тигренка, должен войти в пещеру к тиграм.
     Подготовка японской агрессии против гоминдановского Китая совсем не 
означала, что для Советского Союза ослабевает угроза нападения со стороны 
Японии. Новый командующий Квантунской армией, бывший начальник полевой 
жандармерии, генерал Тодзио докладывал в генеральный штаб:
     "Если рассматривать теперешнюю обстановку в Китае с точки зрения 
подготовки войны против Советского Союза, то наиболее целесообразной политикой 
для нас должно быть нанесение удара по нанкинскому правительству, что устранило 
бы угрозу нашему тылу”.
     Нападение на Китай японская военщина рассматривала с точки зрения 
подготовки к большой войне против Советской страны. Это подтверждалось данными 
о численности Квантунской армии, которыми располагал Зорге.
     Во время “мукденского инцидента” Квантунская армия насчитывала 50 тысяч 
солдат - 20 процентов японской армии. Через пять лет вблизи дальневосточных 
границ Советского Союза было уже 270 тысяч солдат Квантунской армии. Возрастала 
численность всех японских войск, но Квантунская армия росла неизмеримо быстрее 
- в 1937 году в Маньчжурии находилась уже треть японской армии.
     Зорге подсчитал: количество танков в Квантунской армии за эти годы 
увеличилось в одиннадцать раз, самолетов стало почти втрое больше, орудий - в 
четыре раза. К границам Советского Союза прокладывали стратегические дороги, в 
Северной Маньчжурии строили казармы, военные склады, аэродромы...
     Нет, по всему было видно, что японская военщина совсем не собиралась 
изменять свою враждебную политику по отношению к Советской стране.
     Все это Рихард Зорге узнал за полтора месяца до начала военных действий в 
Китае и информировал об этом Центр. Японские войска продолжали 
сосредоточиваться в районе Великой китайской стены и были готовы начать 
наступление, но для этого требовался очередной “инцидент”. Он произошел 7 июля 
1937 года у старинного моста Лугоуцяо, или Марко Поло, как называли его 
иностранцы. Мост находился в двадцати ли от Пекина. Как оказалось, генерал 
Доихара Кендзи заранее прибыл на место событий...
     В ту ночь вблизи моста проходили маневры японской дивизии. Китайские 
войска стояли рядом, в Ванпине, маленьком городке, обнесенном высокой каменной 
стеной. С китайской стороны раздались якобы выстрелы, и начальник японской 
специальной службы заявил протест китайскому генералу. Он сказал, что в дивизии 
исчез рядовой Исияма, он, вероятно, убит или похищен китайцами. К городским 
воротам подступили японские войска и потребовали, чтобы их пустили в город для 
поисков пропавшего солдата. Китайцы отказались это сделать, тогда японский 
батальон, при поддержке артиллерии, начал штурмовать городские ворота. А к 
этому времени рядовой Исияма уже нашелся. Оказалось, что в тот день Исияма съел 
слишком много жирного - целую утку, которую он раздобыл с товарищем. Ночью, как 
раз во время учений, у него разболелся живот, и солдат Исияма перед самой 
перекличкой ушел заниматься делом, в котором его никто не мог заменить...
     Сначала к месту военных действий Зорге отправил Вукелича, затем и сам 
решил выехать туда, чтобы выяснить обстановку, проверить те выводы, которые 
сделали разведчики в связи с начавшимися событиями в Китае. Одзаки утверждал, и 
Зорге был с ним абсолютно согласен, что Япония надолго завязнет в Китае, 
начавшаяся война не принесет ей решающих успехов, только отвлечет значительные 
национальные ресурсы. Что же касается Китая, то сопротивление его будет 
постепенно возрастать и вызовет к жизни новые силы для борьбы с интервентами.
     Центр в Москве ждал дополнительной информации о Китае. Макс Клаузен каждый 
раз, когда ему удавалось связаться с “Висбаденом”, передавал Зорге лаконичные, 
настойчивые радиограммы: “Сообщайте, что происходит в Китае”.
     Оформление документов не вызвало особых затруднений - визы, паспорт, 
рекомендательное письмо из японского генерального штаба - все было в кармане. 
Рихарду нужно было только нанести прощальный визит послу Герберту фон Дирксену.
     Перед отъездом в Китай доктор Зорге, до глубокой ночи, просидел у посла. 
Это был деловой визит, но разговор часто переходил на отвлеченные темы. Оба они 
увлекались коллекционированием древних восточных статуэток, и беседа об этом 
доставляла им истинное удовольствие. Зорге рассказывал, как в Киото ему удалось 
за бесценок купить чудесную статуэтку будды Майтреи. Несомненно это работа 
северных мастеров - сочетание наивного примитива и такой искуснейшей резьбы, 
передающей тончайшие нюансы характера божества, а скорее характера самого 
резчика.
     - Как вам удается добывать такие уникумы! - не скрывая зависти, воскликнул 
фон Дирксен.
     - Мне просто везет! - усмехнулся Зорге. - Вероятно, это компенсация за 
бродяжий характер. Я люблю скитаться по свету.
     Зорге вытянул из пачки сигарету, затянулся дымом и снова зашагал по 
кабинету, чуть-чуть припадая на правую ногу.
     Под потолком горела яркая люстра, на письменном столе на тяжелой подставке 
тоже стояла зажженная лампа. Был включен и торшер между кожаным диваном и 
креслами. В одном из них сидел уже пожилой, беловолосый посол фон Дирксен. Он 
любил яркий свет, и ни один уголок кабинета не оставался в тени. В этом ярком, 
раздражающем свете морщины, бороздившие лицо Зорге, казались еще более 
глубокими, и выглядел он сейчас значительно старше своих сорока двух лет. Зато 
глаза его сейчас поголубели и молодо глядели из-под широких бровей. Выражение 
его лица постоянно менялось - то это было суровое лицо скифа, то оно 
становилось вдруг детски добродушным, и тогда из глаз, только что метавших 
колючие искры, лучилась мягкая, добрая теплота.
     Его собеседник Герберт фон Дирксен, педантичный, подтянутый дипломат 
старой немецкой школы, отрывисто посасывал сигару, выпуская клубы дыма, 
казавшиеся прозрачными в ярком свете.
     - К сожалению, я прикован к креслу, к столу, кабинету, - сказал Дирксен. - 
У корреспондента больше возможностей, нежели у дипломата.
     - Я помогу вам, - засмеялся Зорге. - Знаете, если меня убьют в Китае, я 
завещаю вам свою коллекцию. Согласны?..
     Фон Дирксен предостерегающе поднял руку:
     - Послушайте, господин Зорге, я не суеверен, но все же на вашем месте я бы 
не стал так шутить перед отъездом... Зачем искушать судьбу?
     - Вы отказываетесь? - продолжал шутить Зорге, и в глазах его прыгали 
веселые чертики. - В таком случае вы не проиграете, даже если я останусь в 
живых! Я подарю вам статуэтку Майтреи. Завтра же привезу ее вам.
     - Я бессилен против такого соблазна, - рассмеялся фон Дирксен. - Послу 
нравился этот веселый, непоседливый корреспондент, умевший прекрасно 
ориентироваться в сложнейшей политической обстановке. Фон Дирксен не первый год 
был в Японии, считал себя сведущим человеком, но всегда охотно выслушивал 
мнение франкфуртского корреспондента, энциклопедически образованного человека.
     - Ну, а что вы скажете о своей поездке? - спросил фон Дирксен. Беседа, 
ради которой Зорге приехал к послу, подходила к своей кульминации. - Как вы 
оцениваете обстановку в Китае?
     - Она не удивляет меня, - ответил Зорге. - Во всяком случае, поведение 
Японии логично, оно вытекает из всей ее многолетней политики.
     - То есть?
     - Видите ли, за сорок пять лет до русско-японской войны в японском флоте 
было только одно паровое судно - прогулочная яхта, которую английская королева 
подарила микадо. Да и эта яхта стояла на приколе, потому что не знали, как 
управляться с паровым двигателем. А в начале века Япония располагала мощным 
современным военно-морским флотом в полторы сотни вымпелов и водоизмещением 
почти в триста тысяч тонн! В сравнении с паровой прогулочной яхтой в четыреста 
тонн это кое-что значит... Я привык оперировать фактами.
     - Да, но сейчас близится уже вторая половина нашего века. - Фон Дирксен 
сказал так, чтобы подзадорить собеседника. Зорге понял это и продолжал с 
нарастающей горячностью:
     - Я хочу сказать, что военный флот строят не для прогулок, хотя морскому 
флоту Японии положила начало прогулочная яхта. Подтверждением этому может 
служить русско-японская война. Она началась с нападения японских кораблей на 
русскую эскадру. Это уже двадцатый век. Не так ли? Флот, как и японская армия, 
служит основой политики создания “сферы сопроцветания Великой Азии”. Вспомните: 
сначала захват Кореи, потом интервенция в России, оккупация Маньчжурии, теперь 
война в Китае. Я глубоко уверен, что японская экспансия не ограничится 
проникновением в Китай. Кстати говоря, наше положение там весьма сложно. С 
одной стороны, мы сближаемся с японцами, с другой - помогаем Китаю, поставляем 
оружие Чан Кайши и держим в китайской армии своих военных советников.
     Фон Дирксен все с большим интересом следил за ходом мыслей своего 
экспансивного собеседника. Корреспонденту нельзя отказать в логике, в 
политической хватке. Германского посла в Токио давно тревожила ситуация, 
которая сложилась на Дальнем Востоке. Фон Дирксен обладал большим 
дипломатическим опытом, но в данном случае все еще не решил, как выйти из 
сложного, даже щекотливого положения. Теперь многое зависело от того, как он, 
фон Дирксен, будет информировать министерство иностранных дел в Германии. В 
раздумье посол сказал:
     - На Дальнем Востоке мы продолжаем придерживаться политики нейтралитета.
     - И держим в Китае наших советников во главе с генералом Фалькенгаузеном и 
его штабом! - иронически воскликнул Зорге. Он остановился перед фон Дирксеном, 
засунув одну руку в карман, а другой резко жестикулируя с зажатой в пальцах 
недокуренной сигаретой. - Германские советники были нужны, когда Чан Кайши 
воевал против китайской Красной армии. А теперь они действуют против Японии. 
Фалькенгаузену пора ехать в Берлин. Да, да!.. Это лакированный сапог, а не 
человек. Пусть марширует на Унтерден-Линден, здесь ему нечего делать. Иначе они 
наломают дров...
     В кабинете немецкого дипломата редко кто позволяя себе такие выражения. 
Фон Дирксена несколько шокировала несдержанность Зорге.
     - Если отбросить излишнюю горячность, в ваших словах есть трезвость 
суждений, - невозмутимо произнес фон Дирксен, - но отзыв наших военных 
советников усилил бы позиции русских. В политике не бывает вакуума. Русские 
тотчас же займут освободившиеся места наших военных советников в китайской 
армии. Мы окажемся в проигрыше.
     - Русские прежде всего знают, чего они хотят, а мы не знаем, - возразил 
Зорге. - Кремль не желает усиления Японии, выступает против ее агрессивной 
политики и поэтому кроме советников посылает в Китай своих 
добровольцев-летчиков. Это же не секрет!.. У русских позиция ясна. Вспомните 
советского генерала Блюхера, главного советника китайской армии, который 
отлично знал, чего он хочет в Китае - победы национальных сил. А мы чего хотим? 
Может быть, помогать русским? Я этого не понимаю! Получается, что мы 
сотрудничаем с Советами в японо-китайском конфликте. Да, да! Мы оказываемся в 
одной лодке с большевиками!..
     Зорге зажег погасшую сигарету и зашагал перед фон Диркееном, который не 
сводил с него глаз.
     - А Чан Кайши ведет двойную политику, двойную игру. Он ненавидит 
коммунистов больше, чем японских империалистов. Японская армия сильнее 
китайской. Япония оружием и подкупом победит продажных китайских генералов. Я 
не удивлюсь, если она купит и самого Чан Кайши. Что тогда?
     Вы представляете себе, в каком положении окажется Фалькенгаузен и его 
сотрудники? Мы не можем рисковать и делить ответственность за поражение Чан 
Кайши. Его разгром свалят на германских советников... Фалькенгаузену нужно 
уезжать, и немедленно, пока он не сел в лужу и не посадил туда наш генеральный 
штаб. Не думаю, чтобы фюрер остался доволен потерей военного престижа Германии. 
Тогда полетят головы. Да, да!.. И это будет правильно! Это тоже надо принимать 
во внимание... Впрочем, я человек штатский, может быть, не во всем разбираюсь, 
но, насколько мне известно, полковник Отт тоже так думает. А в военных вопросах 
он куда больший авторитет, чем кто-либо другой. К тому же он умеет мыслить не 
только узковоенными категориями...
     Рихард заговорил уже более спокойно, расхаживая большими шагами по 
кабинету.
     - Ну, а что касается нашей политики в Китае, то здесь мы должны укреплять 
свои экономические позиции... Япония, господин посол, не посмеет вытеснить нас 
из промышленной, торговой, банковской, какой угодно экономической сферы. 
Вульгарно выражаясь, мы должны разделить с японцами китайский рынок. Пока они 
воюют, надо занимать ключевые позиции в Шанхае, в Нанкине, во всех районах 
страны. Делать это надо сейчас, иначе мы рискуем опоздать на автобус... Вы не 
согласны со мной, господин фон Дирксен? В экономике я считаю себя компетентнее, 
нежели в военных вопросах, ведь я много лет изучал банковское дело в Китае... 
Правда, банкира из меня не получилось, я стал лишь корреспондентом...
     В рассуждениях Зорге была железная логика.
     Совсем не случайно он упомянул в разговоре с фон Дирксеном и фамилию 
военного атташе полковника Отта. Зорге начал большую и сложную игру, которая в 
случае удачи сулила большие перспективы. Он всячески, где только возможно, 
стремился раздувать авторитет военного атташе. За последнее время в немецкой 
колонии упорно распространялись слухи о том, что фон Дирксен покидает свой пост 
в Токио. Человек, связанный родственными узами с одним из рурских магнатов, 
Герберт фон Дирксен пользовался большим влиянием в германском министерстве 
иностранных дел. Поговаривали, что Дирксен станет немецким послом в Лондоне. 
Зорге подумал: а почему бы полковнику Отту не занять место фон Дирксена? 
Сначала эта идея показалась столь невероятной и дерзкой, что Зорге сразу же 
отбросил ее. Но потом он снова и снова возвращался к завладевшей им мысли. 
Почему не рискнуть? Игра стоит свеч!.. Он просто задохнулся, прикинув, какие 
возможности открылись бы перед ним в случае удачи. А если не выйдет, Рихард 
ничем не рискует.
     Полковник Эйген Отт считал Зорге своим закадычным другом. Они были знакомы 
несколько лет, давно перешли на “ты” и часто вели самые доверительные разговоры.
 Зорге подчас снабжал военного атташе такими материалами, которые он вряд ли 
мог раздобыть помимо Рихарда. И в компании за столом Зорге тоже был незаменим...

     Зорге полагал, что продвижение его “приятеля” Отта по иерархической 
лестнице могло бы открыть доступ к обширной секретной и пока недоступной ему 
информации, поступающей в германское посольство. И еще одно немаловажное 
обстоятельство - через нового посла можно было бы как-то влиять на политические 
события. Ведь удалось же Рихарду убедить Отта в необходимости отзыва германских 
советников из Китая.
     Чем больше Зорге раздумывал над возникшей идеей, тем больше убеждался, что 
она вовсе не так уж невыполнима. Перемещение военного работника на 
дипломатический пост будет выглядеть как усиление влияния генеральских кругов в 
Берлине. Рейхсверовский офицер, годами связанный с немецкой разведкой, Отт 
располагает отличными связями в высших военных кругах рейха. Там его 
кандидатуру поддержат. Даже советник Гитлера генерал Кейтель всячески 
протежирует исполнительному офицеру, кстати сказать дальнему родственнику 
супруги военного советника фюрера... Нужно только очень осторожно подбросить 
эту мысль, чтобы казалось, будто она сама собой родилась у того же Дирксена или 
Кейтеля... Надо всячески рекламировать Отта.
     В разговоре с фон Дирксеном Зорге очень хотелось спросить о предстоящих 
переменах в посольстве, но он удержался. Рихард давно взял за правило - никого 
ни о чем не расспрашивать, не проявлять и малейшего намека на любопытство. С 
годами, наблюдая людей, он сделал один немаловажный психологический вывод - 
люди чаще всего говорят для самих себя. Это доставляет им удовольствие. Либо 
они хотят блеснуть своей осведомленностью, эрудицией, произвести впечатление, 
либо просто что-то рассказывают, предаваясь воспоминаниям, совсем не 
задумываясь, интересен ли их рассказ собеседнику. Точно так же с секретами - 
если человек доверяет другому, он так или иначе посвятит его в тайны, которыми 
обладает. Хотя бы частично. Надо только умело навести разговор на нужную тему и 
терпеливо ждать.
     В тот вечер посол сам заговорил о возможном своем отъезде из Токио. Правда,
 говорил он отвлеченно, полунамеками, предположительно. Потом спросил Зорге, 
что он думает о полковнике Отте. Зорге отметил про себя: значит, система, 
разработанная им, уже действует...
     - В каком смысле? - будто не поняв, спросил Зорге. - Он член 
национал-социалистской партии, хороший семьянин.
     - Я спрашиваю о его деловых качествах, - прервал его фон Дирксен.
     Зорге уклонился от прямого ответа:
     - Во время последних маневров в Бад-Киссин, генерал-полковник Отт был в 
Германии, и его представили фюреру. Фюрер больше часа беседовал с ним в своем 
вагоне. Как я слышал, фюрер был очень внимателен к Отту и высказал одобрение по 
поводу его суждений о нашей дальнейшей политике.
     Зорге бил по верной цели - для фон Дирксена мнение фюрера было решающим в 
оценке людей, даже в том случае, если сам он придерживался иного мнения.
     Деловая часть беседы была исчерпана, и посол вновь заговорил о народном 
искусстве, о ваятелях, резчиках.
     - Скажите, вы бывали в Москве? - спросил он Зорге.
     - Нет, никогда, - ответил Рихард и тут же поправился:
     - Только проездом, когда ехал в Китай. Я предпочитаю морские путешествия...

     - В Москве вы могли бы купить очаровательные кустарные изделия - ватки, 
хохлому, палех...
     Фон Дирксен до приезда в Токио несколько лет проработал послом в Москве и 
считал, что неплохо знает Россию. Он принялся объяснять франкфуртскому 
журналисту достоинства и различия русских народных изделий.
     - Конечно, русские кустари не имеют ничего общего с японскими мастерами, 
но ватки очаровательны своим примитивом...
     Зорге мысленно усмехнулся - ватки! Конечно, речь идет о знаменитых 
российских вятках - ярко размалеванных глиняных фигурках. Если бы фон Дирксен 
знал, что русский язык - это родной язык его, Рихарда, матери, которая на всю 
жизнь сохранила привязанность к Родине. Рихард без конца мог бы пересказывать 
ее рассказы о России, петь песни, которые она ему пела, наслаждаться звучанием 
русского языка. Но за все эти годы жизни в Японии Рихард не произнес ни одного 
русского слова, не спел ни одной русской песни. Зорге знал китайский, японский, 
английский, конечно, немецкий, говорил на любом из этих языков и только знание 
русского языка хранил как самую сокровенную тайну.
     Было совсем поздно, когда Зорге, распрощавшись с фон Дирксеном, уехал из 
посольства.
     Прошло еще несколько недель, и германский посол отправил в Берлин 
пространное донесение, в котором настоятельно предлагал отозвать немецких 
военных советников из Китая. Он писал:
     "Нашим военным советникам во главе с Фалькенгаузеном придется разделить 
ответственность в случае поражения китайской армии...
     По причинам, приведенным выше, в согласии с военным атташе господином 
Оттом, высказываюсь за немедленный отзыв всех немецких советников, еще 
находящихся в Китае. Что же касается Северного Китая, то он долго будет 
находиться под контролем японцев, и нам надо активизировать здесь экономическую 
деятельность германских фирм”.
     В незримой борьбе за отзыв германских советников из Китая победил Зорге. 
Посол фон Дирксен не мог и предполагать, что его донесение было фактически 
продиктовано советским разведчиком. Но в то время, когда шифровальщик готовил 
телеграмму посла для отправки, Зорге уже не было в Токио - он находился в самой 
гуще военных событий, разгоревшихся в Северном Китае...

7. ЭЙГЕН ОТТ СТАНОВИТСЯ ПОСЛОМ

     Мост Лугоуцяо - одно из самых поэтических мест Китая. Когда-то, если 
верить легендам, здесь, проходила единственная дорога в столицу Небесной 
империи. Дальние путники, как бы они ни устали, как бы ни была длинна их дорога,
 в последний день своего путешествия поднимались задолго до рассвета, чтобы 
полюбоваться чарующим зрелищем жемчужно-лунного сияния на мосту Лугоуцяо.
     Доктор Зорге вместе с полковником из японской разведки тоже приехал в 
Ванпин посмотреть “Предрассветное лунное сияние на мосту Лугоуцяо” - именно эти 
слова, произнесенные Цинским императором, высечены на белом камне. Теперь, 
через сотни лет, мост Лугоуцяо был знаменит и другим - здесь начиналась война. 
Потом военные действия откатились далеко на юг, японские войска взяли Нанкин, и 
мост остался в глубоком тылу, но все же война началась отсюда...
     Полковник Хироси, восторженный почитатель красот природы и воинственно 
настроенный человек, хвастался по дороге, что японские войска наступают в Китае 
в три раза быстрее, чем наступали в России в начале нашего века. Он уверен, что 
кампания скоро победоносно закончится и начнется эра “сопроцветания Азии” под 
японской эгидой.
     Хироси ненадолго прилетел в Пекин из Нанкина по служебным делам, 
познакомился с Зорге в офицерской компании и проникся к нему уважением. На 
другое утро полковник Хироси, помятый, бледный после ночной попойки, позвонил 
Рихарду в номер и предложил вместе позавтракать. Он рассыпался в комплиментах и 
предложил корреспонденту свой самолет до Нанкина - удобно и быстро. Они в тот 
же день будут на месте.
     Зорге согласился, сказал только, что хотел бы ненадолго заехать на мост 
Лугоуцяо - он много слышал об этом световом чуде. Хироси вызвался сопровождать 
Зорге, он хорошо знает эти места.
     Оставив машину у городских ворот, они пошли к мосту пешком по совершенно 
пустой улице мимо фанз, залитых призрачным светом, навстречу алеющему за рекой 
горизонту. Миновали каменных, коленопреклоненных слонов и застыли в изумлении 
перед открывшейся панорамой земли и неба. В низких гравиевых берегах 
серебрилась черная река, на востоке загорался багровый рассвет, а в небе 
громадной жемчужиной сияла луна и щедро бросала на землю потоки яркого света. 
Казалось, что белый мост с рядами серо-зеленых львов поднялся в воздух и плывет 
в этих потоках. Сияние луны и брезжущий розовый свет близкого восхода сливались 
и смешивались, будто воды двух могучих рек.
     Львиные спины лоснились при луне, и каждая львиная морда имела свое 
выражение - свирепое, сытое, ленивое, сонное... Сто сорок львов, и ни один не 
похож на другого.
     На середине моста стояла группа китайцев, созерцавших сияние луны. Они 
стояли недвижимо, словно на молитве в храме, но, заметив японского офицера, 
торопливо скрылись на берегу в глубоких тенях приземистых фанз.
     Рихард испытывал огромное наслаждение. Это была ночь поэзии, но обаяние 
лунного чуда было нарушено, когда Хироси сказал:
     - Удивляюсь, почему они так боятся японцев, - он кивнул на ушедших 
китайцев.
     - Считают вас оккупантами, вероятно поэтому - Но мы несем им свет, такой 
же, как эта луна, несем культуру. Мы хотим, чтобы Азия была только для азиатов.
     В самолете Хироси продолжал рассуждать о высокой японской миссии на 
континенте.
     - Мы с вами две страны, которые изменят мир - в Азии и в Европе, - 
напыщенно говорил он. - Нас объединяет антикоминтерновский пакт. Я был в 
восторге, когда его подписали. И я вам скажу, что здесь, в Китае, мы тоже 
выполняем свои обязательства. Ведь нам приходится сражаться главным образом с 
коммунистическими войсками. Чан Кайши бережет свои части и бросает против нас 
фанатиков-коммунистов. В итоге это неплохо. Освобождая Китай, мы осуществляем 
санитарные функции, очищаем мир от коммунизма. В Нанкине вы это сами увидите... 
С Чан Кай-ши мы можем еще договориться, с коммунистами - никогда.
     Среди словесной шелухи, рассыпаемой Хироси, Зорге нашел для себя несколько 
полноценных зерен.
     Вскоре после японского нападения на Китай Чан Кайши вынужден был заключить 
соглашение с командованием китайской Красной армии о совместной борьбе с 
захватчиками. Казалось, наконец-то междоусобная война прекратилась и силы 
гоминдановского и коммунистического Китая объединились для отражения японской 
агрессии. Но из рассуждений Хироси легко сделать вывод, что Чан Кайши 
продолжает свою вероломную политику. Он хочет истребить коммунистические войска 
руками японцев. Значит, возникший союз очень шаток.
     Чем ближе самолет подходил к Нанкину, тем озабоченнее становился пилот и 
чаще напоминал стрелку-радисту внимательно следить за воздухом. Нервозность 
пилота передалась и полковнику.
     - На фронте, - сказал он, - отмечено появление советских летчиков, говорят,
 они добровольцы и прилетели на своих машинах, со своими боеприпасами. Но 
откуда все это берется у добровольцев? Для меня совершенно ясно: Советский Союз 
помогает Китаю...
     Зорге возликовал в душе, у него сразу поднялось настроение. “Значит, наши 
помогают Китаю и в военном отношении, японским милитаристам не так-то просто 
будет добиться победы”. Зорге почувствовал себя в одном строю с неизвестными 
ему советскими волонтерами, которые где-то здесь, совсем близко, и, так же как 
он, выполняют свой интернациональный долг.
     В Нанкине, куда Хироси и Зорге прилетели к полудню, продолжалась кровавая 
вакханалия, начавшаяся с захватом города. На улицах лежали трупы расстрелянных 
в разных концах города дымились пожарища; горело здание советского посольства. 
Всюду бесчинствовали японские офицеры и солдаты. Они жгли, насиловали, грабили, 
охотились за китайцами, искали переодетых военных. Принадлежность к солдатской 
профессии определяли по стриженым волосам, по мозолям на руках, набитым 
винтовкой. Но мозоли на руках были и у рабочих...
     Схваченных заталкивали в автомобильные кузовы, везли к Янцзы, 
расстреливали на берегу, сбрасывали трупы в реку, и они медленно плыли вниз по 
течению.
     Зорге поселился в немецком посольстве - жить в отеле было опасно. Рядом с 
его комнатой жил старик доктор Алыптадт, председатель общества “Красная 
свастика”. Алыптадт все время нервно поправлял пенсне и без конца говорил 
взволнованным шепотом.
     Он живет здесь вот уже двадцать лет, имеет практику, раньше руководил 
немецким Красным Крестом, теперь “Красной свастикой”. Из город а бежали почти 
все жители - больше полумиллиона, осталось процентов двадцать. Но для убийств, 
для грабежей хватает и этих двадцати процентов... Истреблены десятки тысяч 
жителей.
     Доктор только накануне был свидетелем страшной трагедии. Вечером его 
вызвали в семью богатого китайца, крупного инженера, с которым Альштадт 
находился в давних приятельских отношениях. Несколько дней назад его дочь 
схватили на улице и увели в комендатуру. Сказали - оставляют заложницей. Потом 
обещали отпустить за большой выкуп. Отец деньги внес, дочь привели домой, но 
вскоре она почувствовала себя плохо. Когда приехал доктор Альштадт, она была 
мертва. Доктор констатировал отравление. Перед тем как отпустить девушку, ей 
сделали какой-то укол. Взяли деньги и отравили, чтобы молчала...
     Виновником нанкинской резни доктор считал командующего войсками принца 
Асака.
     В Нанкине Зорге провел несколько дней. Как-то вечером комендант города 
генерал-лейтенант Амая устроил прием для иностранных корреспондентов. Был чай, 
сандвичи, неторопливая беседа. Амая говорил цветисто и чем-то напоминал Рихарду 
полковника Хироси.
     - Мы идем по императорскому пути... Япония, как прекрасная гора Фудзияма, 
поднимается в предутреннем тумане высоко в небо и показывает свое великолепие 
миру... Мы - Страна восходящего солнца...
     Зорге подумал: самое страшное - это убийцы-лирики, сентиментальные садисты,
 пытающиеся прикрыть свой преступления красивыми фразами, поэтическими 
ассоциациями.
     Амая, в комендатуре которого был самый страшный застенок, сейчас убеждал 
журналистов не писать о зверствах в Нанкине. Он защищал командующего войсками 
принца Асака, говорил, что принц огорчен “недружелюбными слухами”, проникающими 
в печать. Но ведь командующий прекрасный человек и женат на дочери императора...

     В Нанкине Рихард впервые увидел лицо войны с новой для него стороны. 
Такого не было и под Верденом! Война ушла дальше, но истребление беззащитных, 
безоружных людей продолжалось в невиданных ранее масштабах. Как страшен и 
мерзок воинствующий национализм! Но ведь идейные корни фашизма, милитаризма 
одни и те же во всех странах - в Японии, Германии или в Италии. Значит, это 
прообраз фашистской бойни. А если эта орда ринется на Советский Союз, на 
Европу?.. Где найти силы, чтобы оградить мир от того, что он, Рихард, увидел в 
Нанкине?!.
     В Китае Зорге сделал много важных наблюдений и уверился в том, что военные 
дела здесь идут у японцев не так блестяще, как они хотят изобразить. Возможно, 
поэтому командование экспедиционными силами так неохотно выпускает из своих рук 
информацию о текущих военных событиях. Но эту информацию надо обязательно 
вырвать. Зорге принялся осуществлять свой план сразу же, как вернулся в Токио.
     Еще в начале осени, вскоре после того, как разгорелся вооруженный конфликт,
 Рихард принял некоторые подготовительные меры. Теперь они пригодились. Через 
подставных лиц Рамзай создал частное телеграфное агентство, имевшее сотрудников 
в Китае. Агентство поставляло газетам какую-то информацию. Теперь надо было 
сделать так, чтобы это агентство стало источником военной информации. Об этом 
Рихард решил посоветоваться с Одзаки, Вукеличем и Мияги. Разговаривал с каждым 
отдельно.
     Прежде всего следует заинтересовать военных, подбросить им мысль, что 
штабу экспедиционных войск нужен свой информационный центр и что давно уже пора 
военным людям взять контроль над военными сообщениями. Осуществить эту часть 
плана должен Мияги, у него достаточно знакомых среди работников генерального 
штаба. Что касается Ходзуми Одзаки, то он вступит в игру несколько позже и в 
другом месте.
     Вскоре в генеральном штабе заговорили о настоятельной необходимости 
создать информационный центр для освещения боевых действий в Китае. Такой центр 
должен контролироваться штабом экспедиционных войск, чтобы вредная информация 
не могла просочиться в прессу.
     В правительстве идею генштаба тоже приняли одобрительно. Принц Коноэ 
сказал, что идея военных заслуживает внимания. Для военно-информационного 
агентства уже начали подбирать аппарат, но в этот момент в игру вступил Одзаки. 
Советник правительства по китайским проблемам, естественно, не мог остаться в 
стороне от такого дела. Он тоже одобрил идею информационного центра, но 
высказал одно сомнение: нужно ли тратить дорогое сейчас время на организацию 
агентства, нести большие расходы, когда такое частное агентство уже существует? 
Не проще ли передать его в распоряжение правительства и подчинить штабу 
экспедиционных войск? Предложение советника было логичным и не вызвало ни у 
кого возражений. Теперь доктор Зорге мог не беспокоиться об отсутствии 
информации с японо-китайского фронта.
     Несомненно, события в Китае на какое-то время отодвинули непосредственную 
угрозу нападения Японии на Советский Союз. Однако затянувшаяся в Китае война 
нарушала планы японской военщины, и создавшееся положение могло толкнуть 
японские военные круги на новые авантюры. Рихард Зорге представлял себе это 
вполне отчетливо. События могли принять самый неожиданный и крутой оборот. 
Настораживали такие факты, как назначение генерала Итагаки военным министром в 
кабинете принца Коноэ, утверждение его председателем комитета по делам 
Маньчжурии. Чувствовалось, что правительство ищет выход из китайского тупика.
     Первым об этом заговорил Одзаки, Разговор произошел вскоре после 
возвращения Зорге из поездки в Китай. Рихард каждый раз назначал явки со своими 
людьми в разных местах, но чаще встречи назначали в “Империале”, в просторном 
лоби отеля, стилизованного под старинный английский аристократический дом с 
узкими окнами-бойницами, с кирпичными нештукатуренными стенами, низкими 
потолками, антресолями, каменными лестницами и тесными переходами. “Империал” 
был одним из немногих зданий, уцелевших во время страшного землетрясения 1923 
года. Здесь вечерами толпились журналисты, обменивались новостями, сидели в 
ресторане, приходили и уходили - газетная биржа...
     Рихард поднялся в угловую гостиную, где было поменьше людей. Одзаки сидел 
в группе журналистов. Зорге поздоровался и ушел. Через несколько минут Ходзуми 
сам нашел его внизу. Заказали коктейли. Опершись на кирпичный выступ, Рихард 
ловил отрывочные фразы, вкрапленные в обычный журналистский разговор.
     - Было совещание в присутствии императора...
     - Говорят, у вас была интересная поездка...
     - Генштаб высказывается за прекращение военных действий в Китае, чтобы 
усилить подготовку против Советского Союза...
     - Мне бы очень хотелось побывать в Шанхае...
     - Коноэ против, считает, что нельзя останавливаться на полпути. Поспешное 
заключение перемирия с Китаем расценят как слабость Японии...
     - Император сказал: нельзя ли одновременно продолжать войну в Китае и 
вести подготовку против России. Военные попросили время для консультаций...
     Разговор длился несколько минут... Выпили по коктейлю. Рихард увидел князя 
Ураха и, громко извинившись перед Одзаки, шагнул к приятелю.
     - Послушай, Альбрехт, вот когда я жалел, что тебя со мной не было: ты 
узнал бы много интересного!
     Урах и Зорге шли через лоби, и Рихард стал весело рассказывать ему о своей 
поездке...
     В лоби “Империала” Одзаки говорил Зорге о совещании, которое происходило в 
резиденции премьера в присутствии императора в середине января 1938 года. Там 
проявились две крайних точки зрения, и возникшие разногласия едва не привели к 
отставке кабинета. Не было единодушия и среди самого военного руководства - 
между представителями армии и морского флота. Генеральный штаб предпочитал 
действия на севере против Советского Союза, а командование морского флота 
высказывалось за экспансию на юг - в направлении Индокитая, Филиппин, Сингапура.
..
     Все, что происходило за закрытыми дверями резиденции японского 
премьер-министра, имело необычайно важное значение для судеб мира на Дальнем 
Востоке. Доктор Зорге имел и другую достоверную информацию - фашистская 
Германия приобретала все большее влияние на политику Японии и особенно на линию 
поведения ее генерального штаба. Рамзаю удалось не только прочитать, но 
сфотографировать и отправить в Москву копию инструкции из Берлина германскому 
послу в Японии. В ней было сказано:
     "Необходимо обратить внимание японской стороны, и особенно генерального 
штаба, на то, что ослабление японских позиций по отношению к России может 
произойти именно в связи с тем, что все силы ее оказались связанными в Китае”.
     Зорге продолжал наблюдать за дальнейшим развитием событий.
     Через некоторое время начальник императорского генерального штаба, первое 
лицо в стране после микадо, человек, который отчитывается за свои решения 
только перед императором, поручил военному атташе в Германии Осима встретиться 
с министром иностранных дел Риббентропом и передать ему некоторые 
конфиденциальные предложения. Об этом Зорге узнал через полковника Отта. 
Сначала пришла расшифрованная немецкой разведкой инструкция японскому военному 
атташе в Берлине Осима, а вскоре подтверждение, что такая беседа состоялась. 
Берлин информировал посла в Токио о содержании беседы:
     "Японский военный атташе Хироси Осима посетил господина Риббентропа в его 
вилле в Эрненбурге, передал новогодние поздравления и сообщил, что японский 
генеральный штаб ищет пути для урегулирования китайского инцидента, чтобы 
укрепить сотрудничество Японии и Германии и объединить их действия против 
Советской России. Господин Осима также сообщил о пожелании генерального штаба, 
чтобы будущий пакт был бы направлен главным образом против Советской России”.
     Предположения Зорге подтверждались - японские милитаристы, подогреваемые 
нацистами, готовили новый круг заговоров. Речь шла о каком-то новом договоре 
между Германией и Японией. Это была первая секретная информация, с которой 
новый посол Эйген Отт ознакомил своего друга Рихарда Зорге.
     Да, полковник Эйген Отт стал послом германского рейха в Японии...
     Это случилось ранней весной тридцать восьмого года. Рихарду неожиданно 
позвонил вечером по телефону Отт. Они только час назад расстались, но полковник 
снова вызывал к себе Рихарда. Отт был чем-то сильно взволнован.
     - Есть важная новость, - доносился издалека его голос, - ты должен 
обязательно сейчас же ко мне приехать. Ты мне очень нужен...
     Рихард сказал, что приедет минут через двадцать, положил трубку и стал 
одеваться - он уже лег спать. Через несколько минут Зорге мчался на своем 
мотоцикле по опустевшим улицам. Рихард любил стремительную езду. Помимо всего 
прочего, она избавляла от слежки. Рихард с ожесточенным треском подлетел к 
посольским воротам, посигналил папаше Риделю и проскочил во двор. В кабинете 
Отта горел свет.
     - Что произошло? - спросил Зорге.
     Вместо ответа, Отт протянул Рихарду расшифрованную радиограмму из Берлина:

     "Токио. Военному атташе полковнику Эйгену Отту. Совершенно секретно. 
Шифром посла.
     Фюрер приказал отчислить вас от активной военной службы в армии в связи с 
предполагаемым использованием на дипломатической работе. Фюрер намерен 
назначить вас послом германского рейха в Токио. Сообщите немедленно, готовы ли 
вы принять этот пост. В случае если у вас имеются возражения, вы немедленно 
должны прибыть в Берлин, чтобы изложить их фюреру устно.
     Генерал-полковник Людвиг Бек,
     Начальник генерального штаба”.

     - Ну, что ты на это скажешь? - спросил Отт, выждав, когда Зорге прочтет 
телеграмму.
     - Я должен принести вам свои поздравления, господин будущий посол 
германского рейха! - церемонно произнес Зорге и поклонился по-японски, 
дотронувшись руками до колен.
     - Оставь, Ики, - досадливо поморщился Отт. - Я хочу говорить серьезно, мне 
нужен твой совет. Как ты думаешь я должен поступить?
     - Вот это другое дело!.. - Рихард стал серьезным и полез в карман за 
сигаретой. - Тебе, наверное, покажется странным, но я не советовал бы тебе 
принимать этот пост.
     - Почему?
     - Да просто потому, что посол может потерять многие человеческие качества, 
а мне не хочется терять хорошего товарища...
     - Спасибо тебе, - растроганно сказал Отт, - но уверяю, мы всегда останемся 
добрыми друзьями...
     Поистине все произошло неожиданно. Хотя Рихард и способствовал тому, чтобы 
полковник Отт стал германским послом в Японии, он никак не предполагал, что это 
случится так скоро. Рихард Зорге “вел” его еще с тех пор, как встретился с ним 
в Нагоя - заурядным подполковником, немецким наблюдателем в японском 
артиллерийском полку. Не прошло и года, как Отт сделался военным атташе, а 
теперь становился полномочным послом... Но проявлять восторг, конечно, не 
следует, уместнее выразить сожаление по поводу дружбы, которая может нарушиться.

     - Ну, если останемся друзьями, тогда соглашайся! - шутливо ответил Зорге.
     В ту же ночь из германского посольства в Берлин ушла шифровка - Эйген Отт 
соглашался занять пост высшего дипломатического представителя Берлина в Японии.
     ...Среди политических деятелей, находившихся в поле зрения Рихарда Зорге, 
был военный атташе в Германии полковник Хироси Осима, отличавшийся своими 
профашистскими взглядами. Зорге был хорошо знаком с полковником, нередко 
приезжавшим из Европы в Японию. Рихард встречался с ним в компании, шутил, 
доверительно разговаривал. Потомок древнего самурайского рода, человек с 
волевым квадратным лицом, Осима пользовался большим влиянием в генеральном 
штабе, при дворе императора и в наиболее экстремистских кругах правительства.
     Военный атташе сыграл значительную роль в подготовке антикоминтерновского 
пакта, был решительным сторонником японо-германского военного союза и всячески 
поддерживал прогерманские настроения среди японской военщины. После того как 
ключ к японской шифрованной переписке между Токио и Берлином оказался в руках 
германской разведки, Зорге мог постоянно наблюдать за работой полковника Осима. 
А теперь через нового посла Эйгена Отта Рихард Зорге получал более широкий 
доступ к немецким государственным тайнам. Советский разведчик оказался в 
выгоднейшем положении - ему одновременно становились известны многие секреты 
двух стран, наиболее враждебно настроенных к Советскому Союзу. Секретарем 
японского премьер-министра принца Коноэ был его друг и помощник Ходзуми "Одзаки,
 а в германском посольстве он сам был доверенным лицом и советником нового 
посла. Кропотливая подготовительная работа начинала давать плоды.
     Вскоре после того как в Берлине подписали антикоминтерновский пакт, в 
японском генштабе возникла идея обменяться с немцами разведывательными данными 
в отношении Советского Союза. В Берлине эта идея встретила полную поддержку. 
Вскоре совместная разведывательная работа перешла в диверсионную. В Берлине в 
районе Фалькензее Осима купил большое поместье, огородил его высокой стеной, 
поселил там эмигрантов-белогвардейцев и вместе с ведомством безопасности 
Гиммлера начал готовить террористические, диверсионные группы для заброски в 
Советский Союз. Здесь печатались листовки, которые с помощью воздушных шаров 
переправлялись в Советскую Россию. Диверсионное хозяйство Осима с каждым днем 
обрастало: в Румынии купили моторный катер, чтобы перебрасывать диверсантов и 
нелегальную литературу в Крым и на другие участки Черноморского побережья.
     В Афганистане японская агентура пыталась подбивать руководителей военных 
штабов к активным действиям против Советского Союза. Но диверсантов постоянно 
сопровождали фатальные неудачи. По каким-то неведомым для Осима причинам его 
диверсантов обстреливали, захватывали на советской границе, а в Кабуле 
японского офицера, дружившего с начальником большого приграничного гарнизона, 
без видимых оснований выслали из Афганистана...
     В берлинских архивах, захваченных советскими войсками в конце войны, 
сохранился дневник Гиммлера, в котором рейхсфюрер писал о своей встрече с 
японским военным атташе. К тому времени Осима стал уже генералом:
     "Сегодня я посетил генерала Осима, - писал Гиммлер. - Он сообщил мне, что 
вместе с германским абвером они предпринимают большую работу по разложению 
России, проникая через границы Кавказа и Украины. Эта организация может стать 
эффективной в случае войны с СССР. Осима удалось перебросить через советскую 
границу на Кавказе десять человек, вооруженных бомбами. Однако многие другие 
агенты были застрелены советскими пограничниками при переходе русской границы”.
     Недаром Рихард Зорге уделял значительное внимание фигуре японского 
военного атташе в Берлине, руководившего диверсионной работой против нашей 
страны...
     В Токио обмен разведывательной информацией производился через полковника 
Усуи, который обрабатывал разведывательные донесения для второго отдела 
японского генерального штаба. Раз или два в неделю к нему являлся помощник 
германского военного атташе капитан Петерсдорф. Капитан приходил в генштаб 
всегда в одно и то же время, получал информацию и возвращался в посольство. В 
это время Зорге “случайно” тоже оказывался в посольстве. Часто, прежде чем 
запереться в своем кабинете для изучения полученных материалов, Петерсдорф 
заходил к Зорге, чтобы поболтать, рассказать о последних новостях. С 
Петерсдорфом Рихард Зорге был в прекраснейших отношениях.
     После одного из таких посещений генштаба Петерсдорф столкнулся в дверях с 
Зорге. Рихард куда-то спешил. Петерсдорф остановил его.
     - Послушай, - сказал он, - я тебе кое-что должен рассказать. Зайди на 
минуту.
     - Опять что-нибудь про дислокацию русских войск, другого у тебя не бывает, 
- проворчал Зорге. - Вот я тебе расскажу - это да! Только позже, сейчас 
тороплюсь...
     - Все же зайди на минуту, не пожалеешь...
     Рихард как бы нехотя согласился.
     Новость оказалась первостепенной. Японская разведка утверждала, что 
русские в случае пограничного конфликта у озера Хасан не захотят расширять 
конфликта и, возможно, сами отойдут от высоты Заозерной. Они не подготовлены к 
боям в этом районе.
     - Это имеет большое значение, - резюмировал слова Петерсдорфа Зорге, - 
высота, о которой ты говоришь, господствует на побережье у Владивостока. Она 
может сыграть свою роль в случае войны... Японцы не первый раз целятся на эту 
высоту.
     Сведения, полученные от Петерсдорфа, дополнили Рихарду информацию, 
полученную от Мияги: на советскую границу выехали геодезисты для уточнения 
топографических карт этого района. Геодезистам дали очень короткий срок для 
работы. Большая геодезическая партия уехала также на границу Монголии.
     Настораживала и поездка в Дайрен к атаману Семенову штабного офицера 
майора Ямасаки, приезд атамана в Токио, его встречи с Араки, с офицерами 
генерального штаба.
     Из Харбина тоже шли донесения - руководитель японской военной миссии 
генерал Хата активизировал работу среди белогвардейцев. Японцы вновь вовлекали 
в свои авантюристические замыслы российскую белую эмиграцию.
     После войны пойманный атаман Семенов подтвердил это в своих показаниях:
     "В 1938 году японский генеральный штаб решил провести разведку боем и 
начать военные действия на озере Хасан. Офицер генштаба майор Ямасаки предложил 
мне действовать во главе белогвардейских частей, так как учитывалось, что в 
случае успешного развития операций в районе Хасана, в советское Приморье будут 
введены крупные силы японской армии.
     Начальник военной миссии в Харбине генерал Хата начал формировать тайные 
военные подразделения, которые в дальнейшем могли бы стать костяком 
белоэмигрантской армии”.
     Группа Зорге тщательно фиксировала все прямые и косвенные подтверждения 
назревавших событий. Из Китая вернулись генералы Итагаки и Доихара. Итагаки 
стал военным министром, а генерал Тодзио - его заместителем.
     Постепенно накапливались данные о том, что над советскими дальневосточными 
границами нависает реальная угроза военных провокаций. Зорге регулярно 
информировал об этом Центр, но неожиданное событие едва не прервало 
деятельность группы Рамзая. Это случилось в марте 1938 года. В тот вечер Рихард 
договорился с Клаузеном, что он сам привезет в условленное место текст 
донесения, которое нужно будет срочно зашифровать и передать в Центр. Но Зорге 
неожиданно застрял в “Рейнгольде”. Компания не отпускала его и не собиралась 
расходиться. В кармане Рихарда лежали мелко исписанные листки донесения, 
которое нужно было зашифровать, а времени оставалось все меньше. Уже перевалило 
за полночь, приближался час, назначенный для связи с Москвой, и Зорге сидел как 
на иголках.
     Наконец компания тронулась, но еще долго приятели стояли на улице перед 
громадной бутафорской винной бочкой у входа в “Рейнгольд”. Но вот все 
разбрелись, остался последний - : князь Урах, который, как обычно, никуда не 
торопился. А время иссякало.
     - Послушай, Альбрехт, - предложил Рихард, - хочешь я отвезу тебя домой на 
мотоцикле. Садись сзади, через пять минут будешь дома. Ты же знаешь, как я езжу.
..
     - Именно поэтому я с тобой и не поеду... Ты же бешеный... Нет, я лучше 
возьму такси...
     Рихард находился в жесточайшем цейтноте, когда, избавившись наконец от 
князя Ураха, вскочил на мотоцикл. Он вихрем понесся к Гинзе, круто, как гонщик 
на треке, свернул влево и, набирая скорость, помчался по опустевшим улицам 
Токио. Времени было в обрез, но, может, удастся зашифровать хоть первую 
страницу. Потом Клаузен возьмется за ключ передатчика, а Рихард станет 
шифровать остальное... Пригнувшись к рулю, Рихард несся мимо телефонных столбов,
 казалось, они, будто гигантские хлысты, рассекали упругий воздух.
     Теперь уж недалеко... Сейчас он проскочит дом, где живет Клаузен, убедится,
 что все в порядке, и вернется обратно. На это потребуется еще минута, но иначе 
нельзя... Еще немного, и Рихард будет на месте... Мощная фара выхватывает и 
пожирает темноту. Улица совсем пустая. Это хорошо, иначе бы не успеть... Вот и 
американское посольство, луч скользнул по стенам здания и устремился вперед. И 
тут из переулка выскочила легковая машина. Тормозить уже поздно. Рихард свернул 
к тротуару, колесо скользнуло по бровке и Зорге почувствовал, что мотоцикл 
неудержимо тянет его к стене здания...
     Удар был так силен, что Рихард потерял сознание. Распластавшись, он лежал 
рядом с разбитым мотоциклом, и кровь заливала лицо. Вскоре сознание вернулось, 
но подняться с земли он был не в силах.
     Его доставили в больницу на той машине, которая так некстати вырвалась из 
переулка. Он лежал на брезентовых носилках в приемной, истекая кровью, и 
напрягал всю свою волю, чтобы не потерять сознание, которое мутилось так же, 
как там, под Верденом.
     Тяжело раненный человек лежал перед дежурным врачом, санитарами и, с 
трудом разжимая разбитые губы, говорил, что перед тем, как его отнесут на 
операционный стол, он обязательно должен увидеть своего знакомого, Макса 
Клаузена, увидеть немедленно, пусть вызовут его по телефону.
     - Но сейчас уже ночь, господин. Надо отложить это до утра, вам нужна 
немедленная помощь.
     Доктор-японец убеждал пострадавшего, но упрямый европеец не разрешал до 
него дотрагиваться. Пусть сначала позвонят по этому номеру...
     Рихард думал сейчас только о том, как бы не потерять сознание. Он отлично 
знал японские порядки - к пострадавшему, где бы он ни был, немедленно является 
полицейский сотрудник, составляет протокол, осматривает вещи, делает опись, 
требует документы. И если он потеряет сознание, незашифрованные листки 
донесения попадут в полицию. Это будет провал. Нелепый, глупый... Рихарду 
казалось, что он умирает, и он напрягал все силы, чтобы раньше времени не 
погрузиться в беспамятство.
     Макс Клаузен сидел над приемником и ловил в эфире “Висбаден”, который 
должен был его вызывать. Сейчас для него не существовало ничего, кроме этих 
неясных шумов, будто идущих из далеких галактик. Анна тронула его за плечо - 
звонит телефон. Макс снял наушники и взял трубку. Он вдруг заволновался, 
заторопился, начал спешно убирать передатчик, развернутый для работы.
     - Что случилось? - тревожно спросила Анна.
     - Несчастье... Какое несчастье! - бормотал Клаузен. - Разбился Рихард, при 
нем, наверное, документы. Убери аппарат, я пойду к машине...
     Анна спрятала передатчик за деревянной панелью стены и вышла следом за 
Максом. Он уже вывел машину и ждал жену на улице. Через несколько минут 
Клаузены были в больнице. Они подъехали почти одновременно с полицейской 
машиной. Макс склонился над Рамзаем.
     - Что с тобой?
     - Потом, потом, - едва владея языком, шептал Зорге. - Возьми из кармана... 
Все, все...
     Клаузен сунул руку в боковой карман Рихарда, нащупал пачку шуршащих 
листков и переложил их к себе. В Приемный покой вошли полицейские... Рихард 
этого уже не видел... Врач констатировал у Рихарда тяжелые повреждения головы, 
вывих плеча, трещину в челюсти. Были выбиты зубы...
     Утром каждого дня на перекрестках магистральных улиц Токио, на полицейских 
участках в назидание другим, вывешивают светящиеся табло, извещающие о числе 
аварий и катастроф в городе - убитых столько-то, раненых столько-то... Среди 
тяжелораненых при мотоциклетной аварии в тот день был немецкий корреспондент 
Рихард Зорге...
     Первой посетила Рихарда в больнице взволнованная несчастьем фрау Хельма 
Отт, жена посла, который в это время находился в Берлине. Еще через день 
появилась Исии Ханако, Рихард вызвал ее телеграммой, она гостила у матери под 
Хиросимой. В больнице Рихарда навещало много людей. Приходили все. Все, кроме 
его товарищей по группе “Рамзай”.
     А шифрованное донесение с некоторым опозданием все же ушло в тот день в 
“Висбаден”, оттуда в Центр. Для этого Клаузен уехал на побережье. И сотрудник 
кемпейтай, наблюдающий за радиосвязью, снова сделал в служебном журнале 
пометку:
     "15 марта 1938 г. 19 часов 20 минут. Вновь отмечена работа неизвестной 
коротковолновой станции. Провести пеленгацию станции не удалось. 
Предположительно передача велась с подводной лодки близ полуострова Идзу. 
Расшифровать содержание передачи не представилось возможным”.
     В специальной папке, хранившейся в кемпейтай, это была, может быть, сотая 
радиограмма, ушедшая из Японии и не поддавшаяся расшифровке. Каждый раз 
таинственный передатчик работал на иной волне, и шифр его не походил на 
предыдущий.
     Телеграммы были разные, и с годами в них все чаще проскальзывали 
упоминания об изнуряющем характере работы. Человеческий организм не мог долго 
выдержать такое нервное и физическое напряжение. Это касалось всех - и 
художника Мияги, больного туберкулезом, и Вукелича, и Клаузена, да и самого 
Рихарда Зорге.
     Летом, вскоре после того как Рихард, взбунтовавшись, вопреки запрещению 
врачей, ушел из больницы, он отправил в Москву шифровку:
     "Причины моего настойчивого желания поехать домой вам известны. Вы знаете, 
что я работаю здесь уже пятый год. Вы знаете, что это тяжело. Мне пора поехать 
домой и остаться там на постоянную работу”.
     Ответ пришел только осенью. Из Центра сообщали, что обстановка в Европе и 
на Дальнем Востоке осложняется и в этих условиях невозможно удовлетворить 
просьбу Рамзая. Да, Рихард Зорге и сам отлично это понимал. 7 октября 1938 года 
он отправил в Москву шифровку, заверяя товарищей, что он и его группа 
непоколебимо продолжают стоять на боевом посту.
     "Пока что не беспокойтесь о нас здесь, - писал он. - Хотя нам здешние края 
крайне надоели, хотя мы устали и измождены, мы все же остаемся все теми же 
упорными и решительными парнями, как и раньше, полными твердой решимости 
выполнить те задачи, которые на нас возложены великим делом”.
     Борьба продолжалась, борьба во имя великого дела, именуемого социализмом.

8. “КИО КУ МИЦУ!” - “СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО!”

     Снова цвели вишни, и казалось, что на улицах, расцвеченных весенними 
нарядами женщин, развертываются действия старинного национального театра 
“Кабуки”. А Рихард все еще был в больнице. Врачи разрешили ему вставать, он 
начал понемногу работать, и вскоре его палата превратилась в корреспондентское 
бюро, заваленное газетами, телеграфными бюллетенями, вырезками, блокнотами. У 
него бывало много посетителей, и среди них Исии Ханако, беззаветно преданная 
Рихарду Зорге.
     Встревоженная его телеграммой, она вернулась в Токио через день после 
аварии и прямо с вокзала приехала в больницу. Исии вошла в палату с глазами 
испуганной птицы, еще не зная, что случилось с Рихардом. Лицо его было 
забинтовано, виднелась только часть лба, косые брови да синие глаза.
     - Ики-сан! Что случилось, Ики-сан? - тревожно спрашивала девушка, 
склонившись над его изголовьем.
     А Зорге почти не мог говорить - боль и бинты стягивали его лицо. Не шевеля 
губами, он ответил шепотом:
     - Ничего, Митико... Спасибо, что ты приехала, ты мне очень нужна.
     Через несколько дней он попросил Исии прочитать ему газету, затем 
появилась машинка, и Рихард начал печатать одной рукой. Зорге возвращался к 
журналистике и, конечно, к разведке.
     Как-то в больницу заехал Петерсдорф, Рихард уже мог сидеть в постели, мог 
закуривать без посторонней помощи и держать карандаш.
     Исии вышла, она всегда так поступала при посторонних, и помощник 
германского военного атташе заговорил о новостях. Рихарда заинтересовал его 
рассказ по поводу Чан ку-фын - высоты в районе озера Хасан под Владивостоком на 
стыке трех границ - советской, китайской и корейской. Это ворота в Приморье. И 
именно там назревали большие события. Об этом Рихард уже информировал Центр, но 
Петерсдорф рассказывал кое-что новое и очень важное.
     - Я не удивлюсь, - сказал Петерсдорф, - если осенью там разгорится 
конфликт, или инцидент, как любят говорить японцы.
     - Возможно, - согласился Зорге, - только я не уверен в сроках. Могу 
сказать тебе по секрету: если Тодзио, Итагаки, Доихара собрались куда-то вместе,
 это подтверждает важные события. Они, как полосатые рыбы-лоцманы, плывут 
впереди акул... Сейчас я потерял их из виду. Эта чертова авария вышибла мне не 
только зубы, но и возможность следить за политической жизнью.
     - Могу помочь беззубому другу, - рассмеялся Петерсдорф. - Ты знаешь, что 
картографическое управление срочно отправило группы военных геодезистов на 
монгольскую и советскую границы в Маньчжурии и в окрестности Чан ку-фына. К 
августу они должны закончить все съемки. Потом еще одно: на днях в Маньчжурию 
уезжает полковник Танака. Он назначен командующим артиллерией девятнадцатой 
пехотной дивизии, которую подтягивают к границе... Скоро там будет жарко, 
доложу я тебе! К тому же японцы очень рассчитывают на английскую и американскую 
помощь в том случае, если пограничный конфликт превратится в войну...
     - Понятно... Ну, а в посольстве что нового? - Рихард перевел разговор, не 
проявив интереса к сообщенной Петерсдорфом новости. - В покер играете? Я, 
кажется, скоро вернусь в строй...
     Новость, которую выболтал Петерсдорф, была необычайно значительна, она 
подтверждала информацию, полученную ранее через Мияги, - японцы намерены начать 
конфликт на Хасане в августе - сентябре 1938 года.
     Когда Петерсдорф ушел, Зорге взял свою статью, подготовленную для 
“Франкфурте? цайтунг”, пробежал ее глазами, нашел нужное место. Следовало 
кое-что исправить, дополнить.
     Прежде всего заголовок. Он зачеркнул старый и написал: “Япония собирается 
с силами”.
     "Картину токийской жизни, - писал он, - довершают прекрасная, теплая 
весенняя погода и символ японской весны - цветущие вишни во всем их великолепии.
 И все труднее подавить надежду на то, что вместе с весной придет мир.
     Но японские политики знать ничего не хотят об этой надежде. Напротив, все 
официальные рассуждения резче, чем когда-либо, сводятся к намерению продолжать 
борьбу в Китае. И сам глава правительства принц Коноэ счел необходимым 
предостеречь от мирных настроений, резко подчеркнув, что, по мнению 
правительства, “борьба вообще только начинается”.
     Принятый парламентом закон о военной экономике и особенно закон о 
мобилизации означают переход к “тотальной мобилизации”. Бюджет увеличен до 
колоссальных размеров: с двух миллиардов иен в 1936 году, то есть перед 
китайским конфликтом, до восьми с половиной миллиардов иен в текущем году. И 
дело не только в “китайском инциденте”. Ассигнованные средства далеко 
перекрывают нынешние нужды. Бюджет свидетельствует о колоссальных притязаниях”.
     Большего Рихард не мог написать в газете о “колоссальных притязаниях” 
японских милитаристов. Сопоставляя, анализируя собранные факты, Рихард пришел к 
конкретному выводу: Квантунская армия намерена осенью этого года прощупать силы 
Красной Армии на Дальнем Востоке. От исхода конфликта будет зависеть дальнейшее 
направление японской политики. Малейшее проявление слабости, неуверенности 
советских войск на границе разожжет аппетиты агрессоров, толкнет их на еще 
более опасные авантюры. Вот куда могут пойти дополнительные ассигнования Японии 
по военным статьям бюджета! Только решительный отпор советских вооруженных сил 
на любом участке дальневосточной границы охладит горячие головы японских 
милитаристов.
     Рихард написал несколько фраз на отдельном листке бумаги, будто сделал 
вставку к статье, и подозвал Исии.
     - Послушай, Митико, - сказал он, - прошу тебя, съезди на Гинзу, найди в 
агентстве Гавас господина Вукелича и передай ему эту статью. Только ему в руки! 
Пусть обратит внимание на вставку. Запомни, только ему самому... А потом возьми 
в бюро всю корреспонденцию. Нам придется немного поработать...
     Ночью Макс Клаузен передал в Москву новое сообщение, которое ему 
переправил Вукелич. Внимание группы “Рамзай” было сосредоточено на событиях, 
которые назревали в Маньчжурии. Центр требовал информации об этом.
     Вскоре хасанский конфликт подтвердил сообщения Зорге, отправленные в 
Москву. Упорное сопротивление небольшой пограничной заставы удивило японское 
командование. Но от своих планов агрессоры не отказались. 31 июля японские 
войска сосредоточенным ударом заняли господствующие высоты у озера Хасан. В 
районе Чан ку-фын (Заозерной) командующий девятнадцатой дивизией генерал 
Суэ-тако Камейдзо сосредоточил десять тысяч человек, поддержанных тяжелой 
артиллерией.
     Бранко Вукелич - один из ведущих членов группы Рамзая - смог побывать в 
районе конфликта. Он провел там несколько дней, был на командном пункте 
командующего артиллерией полковника Танака, слушал его самоуверенные речи, 
читал победные реляции, которые посылали в Токио. По высотам, где закрепились 
советские пограничники, артполк Танака выпустил двенадцать тысяч снарядов. 
Полковник сожалел, что не может проводить гостя на передний край: оттуда в 
ясную погоду хорошо виден Владивосток. С военно-стратегической точки зрения это 
обстоятельство будет иметь существенное значение в дальнейших событиях. 
Полковник Танака не скрывал своих вожделений по поводу советского Приморья.
     Корреспондент агентства Гавас Вукелич находился еще в Мукдене, когда на 
Хасане с новой силой разгорелись бои. Советское командование, подтянув силы, 
нанесло тяжелый удар японской военщине. По японским разведывательным данным, 
русские создали трехкратное превосходство в живой силе. А кроме того, 
артиллерия, танки, бомбардировщики... К 10 августа захватчики были выброшены с 
советской территории. Их потери убитыми и ранеными составили более трех тысяч 
человек.
     Обстановка резко изменилась. Военный министр Итагаки, министр иностранных 
дел, министр военно-морского флота целую ночь просидели в генеральном штабе, 
нетерпеливо ожидая сообщения из Москвы об исходе мирных переговоров. Их вел там 
посол Сигемицу, хотя несколько дней назад ему было предписано из Токио не 
вступать ни в какие переговоры с русскими по поводу урегулирования вооруженного 
конфликта на озере Хасан и всячески саботировать такие переговоры, если они 
возникнут по инициативе Москвы.

***

     Неудачи на озере Хасан, постигшие японскую военную клику, заставили 
генералов призадуматься о своевременности большой войны с Россией. Но эти 
неудачи не побудили их отказаться от северного варианта “императорского пути”. 
Из разных источников в группу Рамзая стекались сведения о новых заговорах, 
новых планах военных авантюр на подступах к советскому Приморью, Забайкалью, на 
границах Монгольской Народной Республики. Раскрыв замыслы противника у озера 
Хасан, группа Рамзая должна была пристально наблюдать за дальнейшими происками 
врагов социалистического государства - японских авантюристов, готовых ради 
достижения своих агрессивных целей ввергнуть собственную страну в бедствия 
новых военных сражений.
     Одного только не мог понять Зорге - почему на высотах Заозерной и 
Безымянной не оказалось достаточных сил советских войск, когда японцы нанесли 
удар в районе Хасана. Ведь группа Рамзая задолго до событий предупреждала Центр 
о назревавшем военном конфликте. Может быть, в силу каких-то непредвиденных 
обстоятельств к этим сведениям не отнеслись с должным вниманием? Может быть, 
его донесениям... Нет, у него нет решительно никаких оснований предполагать 
такое. Все же горькое недоумение не покидало - как же так?
     Вот когда Рихарду не хватало Яна Карловича Берзина, Семена Петровича 
Урицкого, его товарищей, которым посылал он свои донесения! Как бы хотелось 
хоть ненадолго очутиться в Москве, поговорить, расспросить...
     А лучших друзей Рихарда Зорге, которые посылали его за рубеж, которые 
руководили его работой, уже давно не было в управлении разведки. Их ложно 
обвинили в предательстве, арестовали. Да и Рихарду Зорге уже не вполне доверяли,
 сомневались в его донесениях, относили их подчас к разряду дезинформации. А 
Зорге, ничего не зная обо всем этом, продолжал стоять на боевом посту, в 
передовом дозоре...
     21 февраля 1939 года, в канун годовщины Красной Армии, Зорге отправил в 
Центр радиограмму:
     "Мы стоим на своем посту и вместе с вами встречаем праздник в боевом 
настроении”.
     Теперь события перекинулись в район Халхин-Гола, или Номонгана, как 
по-маньчжурски называют эту безлюдную пустынную область монгольских степей, 
примыкающую к советскому Забайкалью. В мае 1939 года начались первые налеты 
японо-маньчжурских кавалерийских частей на монгольские пограничные заставы, 
разбросанные на большом расстоянии одна от другой. Почти одновременно в Токио, 
Вашингтоне и Лондоне начались тайные переговоры между японскими, английскими и 
американскими дипломатами. Оживились и германо-японские отношения. Все это 
настораживало. И, даже сомневаясь порой в его информации, от Рамзая все же 
требовали сведений о планах вероятных противников.
     Посол Соединенных Штатов в Японии Грю повел секретные переговоры с 
министром иностранных дел Арита. Переговоры продолжались в Америке. Японцы 
стремились убедить государственного секретаря Корделла Хэлла, что военные 
усилия Японии направлены только против Советского Союза. Но Хэлла не нужно было 
убеждать - он заявил, что Соединенные Штаты тоже выступают против усиления 
Советского Союза.
     Об этом Рихарду рассказал Эйген Отт и показал донесение, которое собирался 
отправлять в Берлин.
     Империалистический Запад подзуживал японских агрессоров.
     Квантунская армия намеревалась взять реванш - в районе военного конфликта 
спешно прокладывали железную дорогу, сосредоточивали крупные силы, подтягивали 
артиллерию, танки. На ближайших полевых аэродромах сосредоточили несколько сот 
истребителей и бомбардировщиков. Все действующие японские части были объединены 
в шестую армию под командованием генерала Огису Риппо. Здесь же у советских 
границ формировалась пятая армия, предназначенная для удара в направлении 
Забайкалья. Во главе этой армии оказался пресловутый генерал Доихара Кендзи... 
Опять Доихара Кендзи.
     В токийских газетах появились карты пограничного района, на которых 
спорная территория изображалась давным-давно принадлежащей Маньчжурии. Рихард 
вспомнил прошлогодние тайные экспедиции японских топографов, о которых 
рассказывал ему Мияги. Значит, события на Халхин-Голе планировались еще в 
прошлом году.
     Карты тоже говорили о многом. Во время очередной встречи Ходзуми Одзаки 
показал Зорге небольшую книжку профессора Танака. Они встретились в парке Хибия 
близ императорского дворца, где обычно толпится много людей, кормящих 
прирученных голубей. Как всегда, встретились “случайно”, бросали из пакетиков 
рисовые зерна и тихо разговаривали. Птицы были совсем ручные, садились на плечи,
 тянулись к пакетикам с кормом и даже не вырывались, когда их брали в руки. 
Потом разведчики отошли в сторону, сели у пруда в углу парка, и Ходзуми 
протянул Рихарду книжку.
     - Не читали? Довольно любопытно.
     "Создание великого объединения Азии будет проходить в три этапа, - писал 
автор. - Сначала объединятся Япония, Китай и Маньчжурия, затем сюда примкнут 
Филиппины, Бирма, Индокитай, а в заключение Австралия, Индия и Сибирь. - .."
     На цветной обложке книги была изображена географическая карта Азии, 
расчерченная концентрическими кругами. Здесь же текст, написанный большими 
иероглифами: “За самой южной окраиной нашего государства есть группа небольших 
островов. Если принять их за центр и описать радиусом до Байкала большой круг, 
то он захватит Приморье, Камчатку, Австралию, Индию... Это и будет 
экономическое, географическое, расовое объединение во главе с великой Японией”.
     - Мне стыдно за этого автора, - сказал Одзаки, когда Рихард возвратил ему 
книжку. - Что бы ни случилось, я никогда не пожалею о том пути, который избрал 
для себя. Я ненавижу людей, думающих, как профессор Танака. И я благодарен вам, 
доктор Зорге, что вы нашли меня в Токио...
     - К сожалению, - ответил Зорге, - дело не только в Танака, этом 
интеллигенте-стервятнике, который, теоретизируя, возводит преступления в 
доблесть, агрессию называет “объединением нации”. Кстати, не слишком ли много 
мрачных однофамильцев? Танака-министр, Танака-артиллерист, Танака-профессор. 
Одни готовят преступления, другой оправдывает их. Танака-профессор может 
оправдать любое зло, свершаемое на нашей планете. Но дело не в нем - исчезнут 
преступники, не станет и теоретиков преступлений... Однако мы отвлеклись... Как 
вы думаете, Одзаки-сан, что, если нам изменить свою тактику?
     - В каком отношении?
     Зорге пристально смотрел на другой берег пруда, где играли дети. На его 
покрывшемся весенним загаром лице от подбородка вверх по скуле шли синеватые 
шрамы - следы аварии.
     - Вот что я думаю, - сказал Зорге, - нам нужно переходить на более 
активные формы работы...
     - Но разве...
     - Нет, нет, - Рихард движением руки остановил Одзаки, - конечно, нас 
нельзя упрекнуть в пассивности. Я говорю о другом. Все эти годы мы готовились к 
большим, главным событиям. Эти события приближаются, и теперь нам нужно не 
только фиксировать или предугадывать их, но пытаться больше на них 
воздействовать. Вот в каком смысле я понимаю повышение нашей активности. Нам 
нужно сохранить во что бы то ни стало мирные отношения между Японией и 
Советским Союзом. Смотрите, что происходит сейчас...
     Рихард рассказал о том, что узнал на днях от Эйгена Отта. Рано утром он 
завтракал с послом, и Отт, просмотрев почту, протянул доктору Зорге одну из 
шифровок:
     - Взгляни-ка на это. Нам предстоит серьезное дело.
     В руках у Рихарда была секретная телеграмма Риббентропа, только что 
полученная из Берлина. Министр иностранных дел давал указание Отту - предложить 
японскому правительству расширить существующий антикоминтерновский пакт и 
превратить его в военный союз против Англии и России.
     Предварительные переговоры по этому поводу шли уже давно. Зорге знал, что 
еще в разгар хасанских событий Осима информировал японский кабинет о том, что у 
него была беседа с Риббентропом и немцы сделали важные предложения, настолько 
важные, что он, Осима, не решается сообщить их даже в зашифрованной телеграмме. 
Как писал Осима, назначенный к тому времени японским послом в Берлине, перед их 
встречей Риббентроп четыре часа совещался с Гитлером.
     Таинственные предложения доставил на самолете в Токио полковник Касахара, 
который специально для этого прилетел из Берлина. В тесном кругу людей, 
посвященных в содержимое секретного пакета, оказался и Ходзуми Одзаки. Хотя к 
этому времени принц Коноэ и ушел с поста премьера, но он стал теперь 
председателем Тайного совета при императоре, и Одзаки мог через него получать 
наиважнейшую информацию.
     Риббентроп, ссылаясь на мнение Гитлера, предлагал Японии заключить Военный 
союз против Советской страны и просил тщательно изучить это предложение.
     Весной Отт направил в Берлин очень короткую информацию. Предварительно он 
показал ее Зорге. Посол доносил:
     "Я слышал из хорошо информированных конфиденциальных источников, что 
японская конференция пяти министров под председательством премьера сегодня в 
два часа ночи, после многочасового совещания, вынесла решение начать 
дипломатические переговоры с Германией по поводу военного союза, направленного 
против России”.
     И вот теперь шифрованная телеграмма-инструкция послу, которую читал Зорге, 
предписывала приступить к практической подготовке военного договора. Гитлер 
рассчитывал добиться от Японии согласия начать войну с Россией, как только 
Германия начнет военные действия против русских. Нужно было во что бы то ни 
стало сорвать или хотя бы оттянуть заключение такого договора...
     Рихард Зорге действовал главным образом через Одзаки, который к тому 
времени получил новое назначение в правлении Южно-Маньчжурской железной дороги. 
Зорге пригласил Ходзуми в парк Хибия, чтобы посоветоваться, с чего начать.
     Как и ожидали, генеральный штаб поддержал предложение Берлина, но 
командование военно-морского флота возражало против нового секретного пакта. 
Японские адмиралы не решались идти на военный конфликт с англичанами, на 
сторону которых несомненно станут Соединенные Штаты. Это был главный довод, 
который Одзаки высказывал в частных разговорах с представителями 
военно-морского флота. Что же касается России, то Одзаки осторожно, но вполне 
логично говорил: к сожалению, события на Хасане показали, что Советская Россия 
не так уж слаба.
     Разговоры о секретном пакте возникали и на “средах” в кружке “любителей 
завтраков” принца Коноэ. Здесь Одзаки высказывался еще более сдержанно, он 
только привел как-то старую японскую пословицу: “Никогда не торопись сказать 
“да” и не спеши верить тому, что говорят..."
     Принц Коноэ любил пословицы, сказанные ко времени. Напоминание Одзаки ему 
понравилось.
     В Тайном совете, председателем которого был теперь Коноэ, мнения тоже 
разделились.
     ...Дела у германского посла в Токио шли не блестяще. Отт не смог убедить 
японцев принять предложение Берлина, хотя первоначально они целиком 
поддерживали идею военного соглашения. Премьер-министр в конечном счете 
отклонил проект секретного военного пакта. Дальнейшие события очень скоро 
показали, к чему это привело.
     Бои на Халхин-Голе продолжались с переменным успехом. Но японская военщина 
била в литавры. Успех, полный успех! Генерал Уэда, командующий Квантунской 
армией, становился героем дня. Военный министр Итагаки охотно давал интервью: 
русские бессильны перед японской доблестью. Императорские войска имеют 
численное превосходство. Единственное, что русские сделали правильно, это то, 
что они заняли оборону на новой границе, куда их заставили отступить - в пески, 
в овраги. Русским придется признать свое поражение, их войска разгромлены! 
Японская армия движется по императорскому пути!
     Вновь на горизонте появился черноусый атаман Семенов. Он встречался с Уэда,
 разговаривал о Забайкалье. Его отряды в семьсот сабель стоят на Сунгари, для 
всех подготовлена красноармейская форма. Отряды готовы перейти советскую 
границу для диверсионного рейда по Забайкалью.
     Эти сведения привез Бранко Вукелич. Он снова ездил в Маньчжурию на места 
военных событий, был гостем командующего Квантунской армией. Его встретили как 
старого знакомого, говорили с ним доверительно и откровенно. Вукелич узнал, что,
 конечно, не все обстоит так, как пишут в газетах: в майских боях, например, 
японские войска понесли тяжелые потери. И все же - рвутся в бой, размахивают 
мечами. Это в буквальном смысле слова! Кавалерийский отряд бросился с саблями 
на русские танки. Бессмысленный фанатизм! Их назвали камикадзе - смертники на 
конях. Советские войска действительно перешли к обороне. Видно по всему, что 
конфликт затянется. Но японцы готовят новое наступление, предположительно в 
конце августа...
     Мияги уточнил срок - наступление будет предпринято 24 августа. Из 
Порт-Артура доставлены тяжелые орудия, говорят, перед ними не устоит никакая 
оборона.
     В те дни Макс Клаузен работал с предельной нагрузкой, он почти ежедневно 
выходил в эфир, но для этого должен был совершать долгие, утомительные поездки 
за сотню километров от города на побережье, и каждый раз в новое место, чтобы 
сбить с толку агентов кемпейтай, радиотехников из пеленгационных отрядов. Он 
вызывал Висбаден, выстукивал на ключе группы цифр и через пятнадцать - двадцать 
минут опять ехал в другой район. А здоровье начинало подводить, сдавало сердце, 
и на лице Клаузена появились болезненные отеки.
     Макс упрашивал Зорге разрешить ему почаще вести передачи из дома - рядом 
казармы гвардейского полка, там у них свои рации, под их прикрытием легче 
работать, но Рихард был неумолим и разрешал передавать из квартиры только в 
самых исключительных случаях. Рихард знал, как методически, напряженно японские 
контрразведчики выслеживают его радиостанцию. Надо быть крайне осторожным. 
Единственной причиной отступления от правила теперь могла быть только болезнь 
радиста. А здоровье Макса все больше тревожило Зорге. Он написал в одном из 
своих донесений:
     "У Клаузена сердечный приступ, обслуживает рацию в постели... Макс, к 
сожалению, страдает столь серьезной болезнью, что нельзя рассчитывать на 
возвращение прежней работоспособности. Он работает здесь пять лет, а здешние 
условия могут подорвать здоровье самого крепкого человека. Сейчас я овладеваю 
его делом и беру работу на себя”.
     Но больной Клаузен все еще стоял на своем посту. Вот уже десять лет в 
Японии и Китае он был голосом неуловимого таинственного Рамзая, от его имени 
выходил в эфир и принимал для него задания. Теперь все его последние передачи 
были посвящены главным образом событиям на Халхин-Голе.
     А там, в Маньчжурии, произошло нечто неожиданное. Японские войска 
готовились к последнему, сокрушающему удару на Халхин-Голе: накапливали силы, 
подтягивали резервы, артиллерию. Шестая армия сжималась, как пружина, как кобра 
в песках, чтобы ринуться вперед. Генерал Уэда по указанию генерального штаба 
подписал приказ и отправил его с офицерами связи, чтобы никто не раскрыл часа и 
дня наступления. В пакете, прошитом суровыми нитками, опечатанном именными 
сургучными печатями командующего квантунской группировкой, с предупреждающей 
надписью: “Кио ку мицу!” - “Совершенно секретно!” - сообщалось только тем, кому 
надлежит это знать, что во имя божественного императора, с благословения 
предков, наступление на советские позиции начнется на рассвете 24 августа 
четырнадцатого года Сева.
     Военная тайна была соблюдена. Но вдруг за четыре дня до установленного 
срока наступления советские войска опередили Квантунскую группировку и сами 
нанесли ей удар неслыханной силы. Оказалось, что подготовка советских войск к 
длительной обороне была военной хитростью, позволившей незаметно сосредоточить 
силы для нанесения удара. Через три дня шестая японская армия, насчитывавшая 
свыше семидесяти тысяч активных штыков, была окружена и началось ее уничтожение.

     И в этот самый день, 23 августа 1939 года, японское правительство постиг 
еще один удар: Германия подписала договор с Советским Союзом о ненападении. Обе 
страны обязывались разрешать любые споры мирным путем.
     Двойной удар - на военном и дипломатическом поприще, - постигший кабинет 
Хиранума, потряс всю страну, и правительство было вынуждено уйти в отставку. 
Ушел в отставку военный министр Итагаки, сместили командующего Квантунской 
армией генерала Уэда, произошли изменения в генеральном штабе, ушел со своего 
поста фашистствующий премьер-министр Хиранума, остались не у дел многие другие 
политические и военные лидеры.
     На Халхин-Голе шестая японская армия потеряла около шестидесяти тысяч 
убитыми, ранеными, попавшими в плен. Советско-монгольские войска захватили 
много боевой техники, сбили около двухсот самолетов. Такова была цена авантюры, 
подготовленной кликой милитаристов. Но и теперь они не хотели сдаваться - 
кричали об о гпоре - Советской России, которая несомненно использует свой успех 
и пойдет на Маньчжурию. Надо вооружиться, мобилизовать нацию! В японском 
генеральном штабе проходили непрерывные совещания.
     Но оказалось, что русские вовсе не помышляют как-то использовать свой 
военный успех. Они восстановили монгольскую границу, и только. Японские 
милитаристы лишились возможности подогревать военную истерию.
     А черные тучи все плотнее затягивали горизонт. 1 сентября 1939 года 
нападением фашистской Германии на Польшу началась вторая мировая война.
     Группе Зорге все труднее становилось переправлять Центру информацию с 
помощью курьеров - микропленку, отчеты, большие донесения - все то, что не 
представлялось возможным передать с помощью радио. Война в Китае, захватившая 
громадную территорию, нарушила линию связи через Шанхай. Следовало придумывать 
что-то новое, открывать другие пути. И Рихард решил использовать для этого.., 
немецкую курьерскую связь. Идея была фантастическая, но почему не попытаться? 
Как-то посол Эйген Отт сказал ему сам за послеобеденным кофе.
     - Ты не хотел бы, Ики, слетать в Гонконг с дипломатической почтой? Тебе 
следовало бы немного проветриться...
     Зорге тогда отказался. У него ничего не было под руками - свою почту он 
только что переправил через Макса Клаузена в Москву. За документами приезжал 
тайный курьер. Они встретились в театре на представлении. Макс и Анна пошли на 
спектакль, получив по почте два билета. Доктор Зорге проинструктировал Клаузена,
 как вести себя на явке в театре. Макс оказался рядом с курьером, и в темноте, 
когда шло представление, они обменялись пакетами. Но часто пользоваться такой 
формой связи было рискованно, ведь самые опытные разведчики проваливались 
именно на связи. Здесь нужна особая изобретательность.
     И вот через несколько месяцев Отт снова предложил Зорге сделаться на время 
дипломатическим курьером.
     Накануне отъезда Рихард приехал в посольство со своим чемоданом, прошел к 
шифровальщику Эрнсту, который кроме своей работы занимался тем, что 
подготавливал дипломатическую почту.
     - Хелло, Эрнст, ты опечатал чемодан с почтой? Нет еще?.. Очень хорошо! 
Будь добр, опечатай заодно и мой чемодан” Иначе я не оберусь хлопот с японскими 
таможенниками...
     Все было логично - дипломатический багаж не подлежит таможенному досмотру, 
и, конечно, очень удобно иметь на чемодане посольскую печать, чтобы не тратить 
времени на таможенные формальности. Дипломатические курьеры часто так делают... 
Эрнст поставил сургучные печати на оба чемодана, подготовил опись, 
сопроводительное письмо, снабдил их посольскими лиловыми печатями, и материалы 
советского разведчика обрели дипломатическую неприкосновенность.
     В Гонконге на аэродроме “дипломатического курьера” встретил сотрудник 
немецкого консульства. Он помог вынести чемоданы, положил их в машину. В 
консульстве Рихард, выполнив все формальности по доставке секретной почты, 
получил расписку в сдаче дипломатического багажа и поехал в гостиницу. В руке у 
него был клетчатый чемодан, на котором все еще висела охраняющая его печать 
германского посольства.
     Номер в отеле Зорге заказал из Токио. Вечером раздался звонок, кто-то 
спрашивал мисс Агнесс, Рихард шутливо ответил:
     - К сожалению, я не могу ее заменить... Вы, вероятно, ошиблись.
     Это был пароль. Зорге погасил свет, лег на тахту и стал ждать. Через 
несколько минут в дверь постучали, и человек, свободно говоривший по-английски, 
спросил:
     - Могу я получить сверток для Алекса?
     - Возьмите на столике рядом с вешалкой, - сказал Зорге, и человек ушел. 
Они друг друга не видели. Рихард был опытным разведчиком, и он ничем не хотел 
рисковать без нужды.
     В Токио он снова погрузился в свою повседневную опасную работу. Временами 
Зорге испытывал гнетущую усталость, но не поддавался, сбрасывал ее и поражал 
окружающих бодростью, кипучим темпераментом.
     Прошло больше шести лет, как Рихард Зорге почти безвыездно жил в Токио. Он 
мечтал о возвращении в Москву, тосковал по родным березам, друзьям. Он уже 
несколько раз писал, спрашивал, когда ему разрешат вернуться, но ответ был один 
- надо повременить. Ему писали, что существующая обстановка не позволяет 
отозвать его в распоряжение Центра. Зорге ответил:
     "Дорогой мой товарищ. Получили ваше указание остаться еще на год; как бы 
мы ни стремились домой, мы выполним его полностью и будем продолжать здесь свою 
тяжелую работу”.
     Это было написано в январе 1940 года. А в мае того же года войска 
фашистской Германии перешли в наступление и в течение нескольких недель 
разгромили Францию. Еще неизвестно было, в какую сторону устремится дальше 
Гитлер.
     И Рихард Зорге передал в Центр:
     "Само собой разумеется, что в связи с современным военным положением мы 
отодвигаем свои сроки возвращения домой. Еще раз заверяем вас, что сейчас не 
время ставить вопрос об этом”.

9. НАД ПРОПАСТЬЮ

     Прошел еще год напряженной работы. Людям Зорге порой казалось, что они 
балансируют на непрочном канате над глубокой пропастью. Но разведчики работали, 
несмотря на опасность, вопреки усталости и нечеловеческому напряжению нервов. 
Иногда возникала мысль, что враг уже напал на их след, что группа обложена, 
окружена. Агенты кемпейтай действительно сновали вокруг да около, но ничего не 
могли обнаружить. Только все больше разбухала папка с копиями перехваченных 
нерасшифрованных донесений - цифры, цифры, цифры... В беспорядочном 
нагромождении цифр ничего нельзя было разобрать. Каждая радиограмма 
передавалась своим шифром, это тоже сбивало с толку - какими возможностями 
располагает таинственная организация!.. И пеленгация тоже не давала ничего 
существенного. Старая аппаратура позволяла определять действующий передатчик 
только в радиусе трех километров. Радиостанция внезапно умолкала, потом снова 
начинала работать, но уже на другой волне, в другом месте. Время передачи тоже 
всегда было разным. И в этой бессистемности, видимо, была своя нераскрываемая 
система... В конце 1940 года Зорге радировал в Центр:
     "Я уже сообщал вам, что, до тех пор пока продолжается европейская война, 
останусь на посту. Поскольку здешние немцы говорят, что война продлится недолго,
 - я должен знать, какова будет моя дальнейшая судьба. Могу ли я рассчитывать, 
что по окончании войны смогу вернуться домой? Мне между делом стукнуло сорок 
пять лет, и уже одиннадцать лет я на этой работе. Пора мне осесть, покончить с 
кочевым образом жизни и использовать тот огромный опыт, который накоплен. Прошу 
вас не забывать, что живу здесь безвыездно и в отличие от других “порядочных 
иностранцев” не отправляюсь каждые три-четыре года отдыхать. Этот факт может 
показаться подозрительным.
     Остаемся, правда, несколько ослабленные здоровьем, тем не менее всегда 
ваши верные товарищи и сотрудники”.
     Рихард Зорге продолжал стоять на посту и в то же время задумывался над 
своей дальнейшей судьбой - его привлекала профессия исследователя-ученого, 
литератора. Но этому не суждено было сбыться.
     Однажды на приеме в германском посольстве, когда Зорге был распорядителем 
вечера, он подошел к группе немецких военных атташе, собравшихся в буфете. 
Рихард застал самый конец разговора. Крейчмер, изучавший вооружение и 
техническое оснащение японской армии, отвечая кому-то, сказал:
     - Без нас они не обходятся... Наши радиопеленгаторы дают точнейшую наводку.
 Эти пеленгаторы прибыли неделю назад по просьбе японского генерального штаба.
     Зорге мгновенно понял, о чем разговор, почуял, какая опасность нависала 
над его группой с получением немецких радиопеленгаторов. Но ни единый мускул не 
дрогнул на его лице.
     - Господа, - воскликнул он, - может быть, хоть сегодня мы не станем 
говорить о делах!.. Дамы скучают... Паульхен, ты рискуешь потерять расположение 
фрау Моор!..
     Офицеры прошли в зал, где начинались танцы.
     Рихард Зорге приказал Клаузену максимально сократить время передач и в 
течение сеанса ограничиваться всего несколькими короткими фразами. Однако 
события бурно развивались, и Москва должна была получать нужную информацию... 
Клаузен по-прежнему выходил в эфир.
     Начальником контрразведки в Токио был полковник Осака, ставленник Тодзио, 
работавший с ним еще в полевой жандармерии Квантунской армии. Он без конца 
ломал голову над загадочной историей с нераскрываемым шифром и наконец принял 
решение действовать обходным путем. Через разведывательный отдел генерального 
штаба все японские военные атташе за границей получили задание внимательно 
следить за информацией, тем или иным путем поступающей из Японии. Кроме того, 
Осака поручил представить ему список всех, кто мог хоть в какой-то степени быть 
причастным к утечке секретной информации из Японии. Список получился огромный т 
- сюда вошли все иностранные журналисты, аккредитованные в Токио, коммерсанты, 
советники, служащие правительственных учреждений, военные... Окончательный 
список Осака составил лично, включив туда имена людей, которые сами могли быть 
источником информации. Он ужаснулся тому, что получалось: в этом секретнейшем 
списке оказались фамилии бывших премьеров, военных советников, членов Тайного 
императорского совета, генерального штаба, министры, их окружение - секретари, 
стенографы, курьеры. Из месяца в месяц полковник сокращал список путем 
отсечения имен, которые никак уж не могли вызывать подозрение. И все же этот 
усеченный список содержал сотни фамилий, которые полковник продолжал проверять 
и процеживать сквозь фильтры агентурных донесений, поступавших к нему отовсюду.
     Иногда контрразведчик выпускал “меченую” секретную информацию и следил, 
где она появится. Но пока ни один хитроумный метод, в том числе и 
радиопеленгация с помощью новейшей немецкой аппаратуры, не давал никаких 
результатов. Все это крайне раздражало полковника. Разоблачение неизвестной 
организации становилось для него делом служебной репутации. Он видел в 
неуловимых разведчиках своих личных врагов, хотя знал, что и его 
предшественники не могли напасть на их след. Ведь первые ушедшие в эфир 
неразгаданные шифрограммы были зафиксированы в кемпейтай еще семь лет назад...
     Группа “Рамзай” продолжала работать... 3 сентября 1940 года токийские 
газеты получили секретное полицейское распоряжение, которое стало известно 
Вукеличу. Он на память дословно прочитал его Зорге:
     "В печати не должно упоминаться о прибытии в Японию, а также о 
деятельности германского посланника Генриха Штаммера, который будет находиться 
в германском посольстве с особым поручением ”.
     - Ну, что ты об этом скажешь? - спросил Вукелич у Рихарда.
     - А то, что вот уже несколько дней, как я, ваш покорный слуга, вместе с 
генералом Оттом и упомянутым берлинским посланником Штаммером готовим тайный 
военный договор между Японией и Германией... Я консультирую Отта. - Рихард 
рассмеялся, глядя на изумленное лицо своего товарища.
     - Да, да!.. - воскликнул он, - и ничего не поделаешь. Уж лучше я, чем 
кто-то другой... Но чем же объяснить поведение Гитлера? Год назад он подписал с 
Россией пакт о ненападении, а теперь меняет позиции. Зачем? Вот тайна, которую 
надо раскрыть.
     Личный представитель Риббентропа Генрих Штаммер приехал в Токио в начале 
сентября 1940 года и незамедлительно приступил к осуществлению своей особой 
миссии. В газетах об этом не говорилось ни слова, переговоры происходили в 
атмосфере непроницаемой тайны. Обе стороны шли навстречу друг другу. 
Потребовалось всего семнадцать дней, чтобы закончить переговоры, которые раньше 
тянулись месяцами и не давали результатов.
     Эйген Отт каждый день консультировался с -Зорге по возникавшим проблемам. 
Штаммер держался отчужденно, однако под конец тоже прибег к помощи 
эрудированного журналиста, который недавно сделался пресс-атташе германского 
посольства. Посол Отт сам обратился в Берлин с предложением назначить Рихарда 
Зорге немецким пресс-атташе в Токио.
     Для Зорге было ясно, что тройственный пакт имеет антисоветскую 
направленность, хотя во всех разделах и параграфах упоминалась лишь Англия, с 
которой вот уже второй год Германия вела войну.
     Накануне подписания пакта в приемной императорского дворца собрался Тайный 
совет. Докладывал министр иностранных дел Мацуока - коротконогий пожилой 
человек с короткими усиками и широко расставленными агатово-черными глазами. 
Мацуока сказал:
     - Хотя и существует советско-германский договор о ненападении, Германия 
окажет помощь Японии в случае русско-японской войны, и Япония ответит тем же.
     Когда Мацуока вышел и члены совета остались одни, лорд - хранитель печати 
и основной советник императора осторожнейший Кидо сказал так:
     - В большой политике не имеет значения - справедливы ли наши действия или 
нет, главное - отсутствие риска в задуманном деле... Мы не можем поверить, что 
Германия долгое время останется преданным другом Японии. Германии и Италии не 
следует доверять полностью. И тем не менее сегодня Гитлера можно назвать нашим 
воистину бесценным союзником. Наша цель - строить вместе с ним новый порядок в 
Европе и Азии. Что же касается России, то наблюдаемое улучшение 
советско-японских отношений вряд ли продлится долго...
     Когда дискуссия была закончена, председатель Тайного совета предложил 
встать тем, кто согласен с предлагаемым пактом. Сидящих не оказалось. На другой 
день в Берлине подписали трехсторонний пакт между Германией, Италией и Японией. 
Посол Эйген Отт и дипломатический представитель Генрих Штаммер за усердие были 
награждены высшими японскими орденами - “Восходящего солнца”.
     Ходзуми Одзаки, конечно, не присутствовал на заседании Тайного совета, но 
он в тот же вечер получил подробную информацию о том, что происходило в 
императорском дворце. Несколькими часами позже об этом уже знали в Москве...
     Пошел восьмой год, как Рихард Зорге работал в Японии. Все эти годы он 
непрестанно убеждался, что милитаристские круги Страны восходящего солнца 
вынашивали антисоветские идеи, проявляли постоянную враждебность к своему 
ближайшему соседу на Дальнем Востоке. Впрочем, это относилось не только к 
России. Зорге согласился с Хироси Осима, который как-то сказал ему: Япония 
больше ста лет вынашивала планы создания великой восточной Азии - “сферы 
взаимного процветания”.
     - Теперь мы вместе с вами, - закончил Осима.
     Он вежливо поклонился, втянув сквозь зубы воздух, и улыбнулся. Но никто не 
мог знать, что таится за холодной, бесстрастной улыбкой японского генерала и 
дипломата. Осима снова работал в Берлине, теперь он был японским послом в 
Германии, стал генерал-майором императорских вооруженных сил.
     Зорге отметил для себя эту существенную деталь - руководство политикой все 
больше переходит в руки военных. Генерал Тодзио из главного, квантунского 
жандарма сделался военным министром, Доихара Кендзи стал главным военным 
советником правительства, Итагаки работал в генеральном штабе... Что же 
касается принца Коноэ, снова возглавившего кабинет, и министра иностранных дел 
Мацуока, то они отличались крайне националистическими взглядами, были 
сторонниками самых тесных связей с фашистской Германией.
     Пока внешне ничто будто бы не давало повода для особой тревоги, но Зорге 
всем своим существом ощущал напряженность политической атмосферы, как перед 
близкой грозой, когда начинают ныть старые раны и непонятная тяжесть затрудняет 
дыхание. Теперь Рихард хорошо разбирался почти во всем, что его окружало. Он 
знал, о чем говорили на секретных заседаниях Тайного совета, ему были известны 
доверительные разговоры в генеральном штабе, настроения в правительстве, в 
германском посольстве. Ему доверяли настолько, что сделали его пресс-атташе, 
предложили стать руководителем нацистской партийной организации в районе Токио 
- Иокогама и даже.., предложили наблюдать за послом германского рейха - теперь 
уже генерал-майором Эйгеном Оттом.
     Такое предложение сделал полицейский атташе германского посольства 
оберштурмбанфюрер СС Йозеф Майзингер, с которым Зорге иногда встречался за 
карточным столом. Рихард сумел расположить к себе эсэсовца-контрразведчика, 
войти к нему в доверие, - правда, для этого приходилось иногда проигрывать 
Майзингеру в покер...
     Как-то вечером они играли в посольстве. Майзингеру бешено везло. На 
радостях оберштурмбанфюрер крепко выпил. После игры, когда встали из-за стола, 
Майзингер пошел было провожать Рихарда к машине, но по дороге предложил на 
минуту завернуть к нему в кабинет - есть разговор.
     Эсэсовец поставил перед Зорге бутылку кюммеля и сказал Рихарду:
     - Послушай, Ики, что я тебе скажу... Послушай и забудь, - будто ничего не 
слышал... Ты хорошо знаешь нашего посла генерала Отта?.. Знаешь!.. А то, что он 
путался с генералом Шлейхером тоже знаешь?.. Верно! Курт Шлейхер участвовал в 
путче против нашего фюрера, его застрелили, как собаку... Ты, оказывается, все 
знаешь. Послушай, иди к нам работать!.. Не хочешь? Жаль!
     Оберштурмбанфюрер СС Иозеф Майзингер, человек двухметрового роста с 
кулачищами-кувалдами, внушал страх всем сотрудникам посольства. Женатый на 
секретарше Гиммлера, друживший с начальником гестапо Мюллером, с руководителем 
шпионско-диверсионной работой за границей Гейдрихом, Майзингер приехал в Токио 
по их заданию, чтобы возглавить полицейскую слежку в посольстве, установить 
связь с японской контрразведкой <В Токио Майзингер приехал в 1940 году из 
Варшавы, где работал в городской комендатуре и “прославился” жестокими 
расправами с польскими патриотами. После войны был повешен в Варшаве, как 
военный преступник.>. И вот с этим человеком оказался “дружен” Рихард Зорге.
     - Я не люблю кого? - бормотал Майзингер. - Интеллигентов, евреев, 
коммунистов... Вот кого! - Он забыл, о чем только что говорил, и перешел на 
другое. - Ну, а ты согласился стать нашим руководителем? Каким? Верховодить 
национал-социалистской организацией в Японии! Всех их надо держать... - Он 
поднял кулак. - Отказался?! А почему отказался?
     - Да так, не хочу... Я предложил устраивать собрания в кабаке “Фледермаус” 
и чтобы у каждого нациста сидели на коленях по две японки, а они не согласились.
 Ну, я и отказался...
     Майзингер захохотал.
     - Правильно! На каждого по две японки - вот это собрание 
национал-социалистской партии!.. Зря ты не пошел.
     С течением времени сотрудник всесильного управления имперской безопасности 
оберштурмбанфюрер Майзингер проникался к доктору Зорге полнейшим доверием.
     Теперь следует ненадолго перенестись на противоположную сторону нашей 
планеты - в Германию конца 1940 года. Как сохранила память немногих свидетелей 
и официальные записи, 29 июля на станцию Рейхенгалле, где располагались штабные 
отделы верховного главнокомандования, прибыл специальный поезд советника 
Гитлера генерал-полковника Иодля. Уже само по себе появление Иодля в 
Рейхенгалле было огромным событием. Старожилы-штабники не помнили случая, чтобы 
столь высокая персона снисходила до посещения места их службы. Иодль приказал, 
чтобы к нему явились начальники отделов - их было четыре, - и без предисловий, 
лаконично сказал, что фюрер решил готовить войну против России. Иодль добавил, 
что рано или поздно война с Советским Союзом обязательно вспыхнет и поэтому 
Гитлер решил провести ее заодно с начавшейся войной на Западе, тем более что 
Франция побеждена, а судьба Британии предрешена тоже. Генерал Иодль именем 
фюрера распорядился начать подготовку к восточной кампании.
     В тот же день начальник штаба сухопутных войск генерал Гальдер сделал 
запись в своем рабочем дневнике, первую запись о подготовке войны на Востоке:
     "Для доклада явился генерал Маркс, начальник штаба 18-й армии, 
командированный сюда для специальной разработки планов операции на Востоке. 
После соответствующего инструктажа о поставленных перед ним задачах я пригласил 
его на завтрак”.
     Будущая операция еще не имела своего названия, и Гальдеру приходилось 
называть вещи своими именами. Несколькими днями позже Гальдер записал в своем 
дневнике:
     "Совещание в ставке фюрера. Россия должна быть ликвидирована... Чем скорее 
мы разобьем Россию, тем лучше. Операция будет иметь смысл только в том случае, 
если одним стремительным ударом мы разгромим государство ”.
     В кабинете начальника штаба появляются все но-" вые представители 
германского командования, а в его дневнике - новые записи. Обсуждаются детали 
войны. Гальдер стоит в центре событий, к нему сходятся все нити подготовки 
войны. Но нити тайные, и ни одна душа, кроме приобщенных к тайне мрачного 
заговора, не должна знать о том, что происходит за стенами военных кабинетов, 
что спрятано в сейфах и папках с предупреждающей надписью:
     "Гехайме фершлюссзахе!” - “Тайное дело под замком”. Это высшая степень 
секретности, строжайшая государственная тайна.
     В конце ноября Гальдер записывает: “Россия остается главной проблемой в. 
Европе. Надо сделать все, чтобы с нею рассчитаться”.
     И в это самое время, еще за месяц до того, как Гитлер утвердил план 
“Барбаросса”, когда план нападения на Советский Союз только начинали 
разрабатывать и он носил условное название “Фриц”, из Японии в Москву поступило 
первое предупреждение, что фашистская Германия начала подготовку к войне против 
Советского Союза. Шифрованное донесение было датировано 18 ноября 1940 года. 
Клаузен передавал его, лежа в постели. Сердечный приступ свалил радиста с ног, 
но он не сдавался.
     Этот далеко идущий вывод об угрозе нападения на Страну Советов Рихард 
сделал из отрывочных, много раз перепроверенных фактов. В Токио постоянно 
кто-то приезжал из Европы - дипломатические курьеры, сотрудники посольства; 
возвращались из отпуска деловые люди. Отдельные их замечания вряд ли могли 
иметь значение для разведчика, но, сопоставив их, можно было сделать некоторые 
выводы. Дочь посольского привратника папаши Ридела писала, что сын, слава богу, 
вернулся домой, их распустили после похода во Францию. Ну и что из этого? 
Однако Анита Моор, веселая, беззаботная щебетунья, тоже побывавшая в фатерланде,
 рассказала иное: ее племянник также вернулся из Франции, но домой его 
отпустили временно, обязав вернуться в свой полк по первому требованию.
     Помощник военного атташе сказал Рихарду по секрету, что в Лейпциге 
формируют новую резервную армию в составе сорока дивизий.
     Кое-что выбалтывали японцы, пытаясь узнать новости у хорошо 
информированного и приближенного к германскому послу журналиста Зорге.
     Трезвый анализ, сопоставление фактов, их проверка, подтверждающая, что на 
восток Германии, в Польшу, движутся воинские эшелоны, что двадцать дивизий, 
участвовавших в походе на Францию, оставлены фактически под ружьем, дало 
основание Рихарду Зорге направить в Москву одно из важнейших своих донесений.
     В доме Оттов, которые жили на территории посольства, стало традицией, что 
“дядя Рихард” рано утром завтракал вместе с послом, а иногда к ним 
присоединялась и Хельма. Бывалый разведчик, работавший с полковником Николаи 
еще во времена рейхсвера, Эйген Отт не держал у себя в доме японской прислуги. 
Он был уверен, и Рихард полностью с ним соглашался, что японский повар, прачка, 
садовник обязательно имеют отношение к кемпейтай либо к разведывательному 
отделу штаба. Поэтому посол держал в доме только немецкую прислугу. Иногда, 
когда Отт и Зорге завтракали очень рано, мужчины сами готовили себе кофе.
     Получив тревожнейшую информацию с Запада, Рихард сосредоточил внимание 
всей своей группы на работе именно в этом направлении. “Теперь нельзя 
отрываться от стереотрубы ни на одну минуту”, - сказал он товарищам, когда им 
удалось ненадолго встретиться в каком-то ресторане. Но самые тщательные 
наблюдения не давали новых результатов. Отт, видимо, тоже ничего не знал, 
только в конце зимы он сказал однажды за завтраком:
     - Мацуока намерен поехать в Берлин, просил выяснить нашу точку зрения. 
Вчера вечером получен ответ от Риббентропа - он охотно поддерживает японскую 
инициативу. Японцы мечтают о Сингапуре, хотят заручиться нашей поддержкой.
     - Я думаю, - сказал Зорге, - что этот вопрос будет действительно основным 
в Берлине. Ведь мы тоже заинтересованы в битве за Сингапур - англичане должны 
будут оттянуть туда силы из Европы. Когда же предстоит эта встреча?
     - Вероятно; уже скоро, может быть, через месяц. У Зорге на ходу родилась 
идея - вот где оба союзника неминуемо заговорят о взаимных планах, вот откуда 
надо черпать информацию! Там должен быть свой человек.
     - Скажи, Эйген, а ты не собираешься поехать в Берлин вместе с Мацуока?
     - Что мне там делать? А вообще-то я об этом не думал.
     - Напрасно... Японо-германские переговоры могут прояснить многое.
     И Отт с Зорге принялись обсуждать возникшую идею. Посол согласился с 
доводами Рихарда. Действовать решили немедленно. Отт продиктовал секретарю 
телеграмму Риббентропу, в которой просил разрешения приехать в Берлин 
одновременно с господином министром иностранных дел Мацуока.
     В начале марта Отт выехал в Берлин. Дорога предстояла долгая - через 
Сибирь и Москву. Зорге с нетерпением ждал возвращения генерала Отта из этой 
поездки. Однако Рихард не сидел сложа руки, пока его основной информатор был в 
отъезде. В итоге одного разговора с полковником Крейчмером Зорге отправил в 
Центр очень короткую радиограмму:
     "Представитель генерального штаба в Токио заявил, что сразу после 
окончания войны в Европе начнется война против Советского Союза”.
     С возвращением Отта из Германии Зорге рассчитывал получить более точную 
информацию.
     ...Эйген Отт вернулся в Токио в начале апреля. Рихарду он привез 
великолепный подарок - пальто на меху из настоящей кожи, мягкой, упругой. Такую 
в Германии сейчас трудно найти. Отт специально ездил в Оффенбах к своему 
старому приятелю Людвигу Круму, хозяину фирмы, достал у него из последних 
запасов. Отт был очень доволен, что может сделать своему другу такой подарок. 
Но Зорге ждал другого подарка и, когда они остались одни, спросил:
     - Ну, как выглядит наша Германия?
     Разговор затянулся до позднего вечера.
     ...Старый привратник еще раз нетерпеливо поглядел на освещенные окна 
господина Отта. Конечно, он не выражал недовольства, упаси бог, но порядок есть 
порядок. Папаша Ридел думал, что давно бы пора запирать ворота и идти на отдых, 
но господин доктор все еще сидит у посла.
     Свет, приглушенный шторами, падал на землю и неясно повторял переплеты 
оконных рам. Временами на светлых шторах появлялась неясная тень и вновь 
исчезала - вероятно, господин Зорге по своей привычке расхаживает по кабинету. 
Он всегда так ходит, когда разговаривает. Папаша Ридел давно это заметил.
     И машина доктора стоит во дворе. Она освещена отраженным, рассеянным 
светом. Собственно говоря, ради машины и приходится папаше Риделу так долго 
торчать у ворот, чтобы проводить запоздалого гостя. А уж машина-то доброго 
слова не стоит, просто срам! Ну кто ездит теперь на таких машинах! Обшарпанная, 
грязная. Папаша Ридел уверен, что ее ни разу не мыли с тех пор, как господин 
Зорге по случаю купил ее несколько лет назад. Она уже тогда была сильно 
подержанной. Вот чего старый служитель никак уж не мог понять. Такой уважаемый 
человек - и такая машина! Самый что ни на есть последний хозяин захудалого 
трактира ездит на рыбный базар в лучшем автомобиле.
     Про господина Зорге ничего не скажешь - всегда обходительный, веселый, 
вежливый, всегда здоровается, не то что этот верзила Майзингер. Не успел 
приехать, знать ничего не знает, а ходит надутый, будто индюк. Вот с кем надо 
быть осторожнее. В посольстве его все боятся, боится и папаша Ридел. А как же? 
Майзингер все может - арестовать, отправить в Германию. Заставит доносить на 
другого - станешь доносить. Что поделаешь? Папаша Ридел каждый день докладывает 
ему, кто где был, когда уехал, на какой машине. Оберштурмбанфюрер СС всех 
заставляет так делать.
     Папаша Ридел не хуже, не лучше других. Он исправно выполняет задания 
эсэсовца - так же добросовестно, как дежурит в воротах, как встречает и 
провожает гостей посольства. Завтра, конечно, он сообщит Майзингеру, что доктор 
Зорге до глубокой ночи сидел у господина Отта. Так уж заведено в посольстве, и 
папаша Ридел не может ничего изменить. Но против самого Зорге папаша Ридел 
ничего не имеет, даже наоборот, симпатизирует ему.
     Привратник еще раз поглядел на окна, подумал и, махнув рукой, пошел 
запирать ворота. Порядок есть порядок. Доктор Зорге постучит в случае чего, 
разбудит, если он задремлет. Папаша Ридел выпустит его из посольства, проводит 
как надо. А держать ворота так долго открытыми не полагается...
     Эйген Отт в продолжение нескольких часов рассказывал Зорге о том, что 
узнал в Берлине.
     Посол Отт присутствовал на всех встречах Мацуока с Гитлером и Риббентропом,
 и все то, что он слышал своими ушами, передал Рихарду. Это было необычайно 
важно.
     Сначала произошла встреча у Гитлера. Разговаривали в имперской канцелярии 
в кабинете фюрера, который сказал, что для Японии сейчас самый выгодный момент 
захватить Сингапур - Россия, Англия, Америка помешать не смогут. Такой случай 
может представиться раз в тысячу лет.
     Мацуока согласился и ответил, что нерешительные всегда колеблются, таков 
их удел. Но кто хочет поймать тигренка, должен войти в пещеру к тигру. Проблему 
Южных морей Япония не разрешит без того, чтобы захватить Сингапур. Ведь 
Сингапур в переводе - город льва. Мацуока рассмеялся, довольный собственным 
каламбуром...
     Посол Отт записывал после бесед все наиболее важное. Теперь он 
перелистывал свою записную книжку, восстанавливая в памяти то, что говорилось в 
имперской канцелярии, на Вильгельмштрассе - в германском министерстве 
иностранных дел, и Рихард Зорге, руководитель разведывательной группы “Рамзай”, 
был самым подробным образом проинформирован о секретнейшем совещании 
представителей двух наиболее вероятных противников Советской страны.
     В итоге своей поездки Эйген Отт делал вывод, что фюрер заинтересован, 
чтобы Япония вступила в войну. Но против кого? Говоря о Сингапуре, о Южных 
морях, фюрер непрестанно возвращался к России. Гитлер всячески уверял Мацуока, 
что им нечего опасаться за свой тыл - Россия не посмеет вмешаться. Если нужно, 
он, Гитлер, готов дать любые гарантии. В случае чего Германия немедленно 
нападет на Россию, если та что-то предпримет против Японии. Поэтому фюрер 
считал, что тыл у Японии обеспечен. И снова Гитлер говорил, что надо немедленно 
напасть на Сингапур. Англия не в состоянии вести борьбу и в Азии, и в Европе. 
Фюрер готов оказать японской армии также и техническую помощь - может дать 
торпеды, а также “штукасы” - пикирующие бомбардировщики вместе с пилотами.
     Риббентроп высказывался еще откровеннее:
     "Япония может спокойно продвигаться на юг, захватывать Сингапур, не 
опасаясь России. Германия способна выставить 240 дивизий, в том числе двадцать 
танковых. Основные вооруженные силы расположены на восточных границах. Они 
готовы к наступлению в любой момент. Если Россия займет позиции, враждебные 
Германии, фюрер разобьет ее в несколько месяцев”.
     Этот отрывок Отт дословно прочитал из своей записной книжки. Рихард 
запоминал. У него была феноменальная память, и, хотя на этот раз нагрузка 
оказалась громадной, Зорге с ней справился.
     В многодневных беседах, происходивших в Берлине, важны были также и, 
казалось бы, незначительные детали в рассказе Отта. Он обратил внимание: Геринг 
и Риббентроп, каждый в отдельности, осторожно советовали Мацуока не 
рассчитывать на Сибирскую железную дорогу. Геринг сказал так:
     "Транспортные связи Германии и Японии нельзя ставить в зависимость от 
Сибирской железной дороги”. Риббентроп повторил это почти в тех же выражениях.
     - Как ты думаешь, Ики, не придется ли нам воевать с Россией? - спросил Отт,
 откладывая в сторону записную книжку.
     - Не знаю. Но если это случится, война с Россией будет актом величайшего 
безумия. Я в этом уверен.
     - Но что мы с тобой можем поделать?
     - Что? Убедить, чтобы они не делали глупостей - Зорге вскочил и зашагал по 
кабинету.
     Эйген Отт в тот вечер рассказал еще о заключительном разговоре Мацуока с 
Гитлером. Когда прощались, японский министр сказал фюреру:
     - В дальнейшем я бы не хотел связываться телеграфом по затронутым здесь 
проблемам. Это рискованно. Я опасаюсь, что наши тайны будут раскрыты. Лучше 
всего посылайте к нам специальных курьеров.
     Гитлер ответил:
     - Вы можете положиться на германское умение хранить тайны.
     На это Мацуока сказал:
     - Я верю вам, господин Гитлер, но, к сожалению, не могу сказать того же 
самого о Японии. Зорге усмехнулся:
     - Мацуока просто делает нам комплименты... Японцы умеют хранить свои тайны,
 но мы умеем их раскрывать. Не так ли?
     - Не всегда, - уклончиво ответил Отт, - тот же Мацуока казался нам 
предельно откровенным в Берлине, а по дороге домой заехал в Москву и подписал 
там договор о нейтралитете. Смотри, что пишет мне Риббентроп, он возмущен 
поведением Мацуока.
     Отт показал телеграмму, отпечатанную на служебном бланке с грифом: “Шифром 
посла”. Риббентроп поручал Отту высказать японскому министру иностранных дел 
свое недоумение по поводу советско-японского пакта о нейтралитете. Риббентроп 
не понимает, как Мацуока мог заключить такой договор с той самой страной, с 
которой Германия в недалеком будущем может начать войну...
     Было уж совсем поздно, когда Рихард, разбудив спящего сторожа, уехал домой.

     Что же касается папаши Ридела, то наутро он явился к оберштурмбанфюреру 
Майзингеру и сообщил полицейскому атташе о своих наблюдениях: с утра в 
посольство возили уголь, шифровальщик Эрнст в полдень ушел куда-то с 
машинисткой Урсулой, Эрнст сначала ждал ее за углом... Когда доносы папаши 
Ридела подошли к концу, он понизил голос и сказал:
     - Вечером господин Зорге допоздна сидел у господина Отта. Уехал в четверть 
одиннадцатого..
     Майзингер скучающе записывал никчемные сообщения привратника, и в нем 
закипало раздражение против этого услужливого и ничего не понимающего, 
глуповатого старика. Майзингер взорвался при упоминании о Зорге Он поднял 
тяжелые глаза на папашу Ридела, лицо его стало медленно багроветь, и эсэсовец 
выдавил из себя:
     - Послушай, ты! Идиот!.. Может, ты станешь шпионить и за рейхсфюрером 
Гиммлером?! У тебя ума хватит!.. Чтобы о Зорге я не слышал больше ни слова 
Зорге здесь то же, что я. Понятно?
     - Яволь! - вытянувшись по-военному, растерянно ответил старик.
     Для Рихарда Зорге не требовалось больше никаких подтверждений тому, что 
нацисты готовят войну против Советской России Он отправил в Центр донесение о 
тайных переговорах в Берлине, о подготовке Германии к войне против Советского 
Союза. Шифрограмму передавали частями, из разных мест, чтобы сбить с толку 
агентов из кемпейтай 1 мая 1941 года, в день интернациональной солидарности 
революционных борцов всех континентов, Зорге начал свое донесение Центру такими 
словами:
     "Всеми своими мыслями мы проходим вместе с вами через Красную площадь”.
     Далее Рамзай передавал, что Гитлер решительно настроен начать поход против 
Советского Союза. Он намерен это сделать после того, как русские закончат сев 
на своих полях. Урожай хотят собирать немцы Источником этой информации Зорге 
называл Отта, германского посла в Японии.
     Вот эта телеграмма:

     "Гитлер решительно настроен начать войну и разгромить СССР, чтобы 
использовать европейскую часть Союза в качестве сырьевой и зерновой базы. 
Критические сроки возможного начала войны: а) завершение разгрома Югославии,
     Б)окончание сева,
     В) окончание переговоров Германии и Турции. Решение о начале войны будет 
принято Гитлером в мае.
     Рамзай”.

     Один за другим Рихард Зорге посылал в Москву сигналы тревоги.
     В начале мая 1941 года он передает:
     "Ряд германских представителей возвращаются в Берлин. Они полагают, что 
война с СССР начнется в конце мая”. "
     15 мая Рихард уточняет: война может начаться в июне.
     19 мая, за месяц до начала войны, Зорге радирует в Москву:
     "Против Советского Союза будет сосредоточено 9 армий, 150 дивизий”.
     1 июня 1941 года:
     "Следует ожидать со стороны немцев фланговых и обходных маневров и 
стремления окружить и изолировать отдельные группы”.
     Зорге раскрывает Центру наисекретнейший стратегический замысел германского 
верховного командования, изложенный в плане “Барбаросса”. Но Сталин не придает 
этой информации должного значения.
     А коммунист-разведчик продолжает бить тревогу, уверенный, что его сигналы 
достигают цели. Он торжествует - Россию не застигнут врасплох.
     Рихард располагает точнейшей информацией. Еще в мае Зорге прочел указание 
Риббентропа своему послу в Токио:
     "Нужно при случае напомнить Мацуока его заверения о том, что если между 
Германией и Советским Союзом возникнет конфликт, “никакой японский премьер или 
министр иностранных дел не сумеет заставить Японию оставаться нейтральной. В 
этом случае Япония, естественно, должна будет вступить в войну на стороне 
Германии. Тут не поможет никакой пакт о нейтралитете”.
     Японцы действительно не придавали значения подписанному с Советским Союзом 
договору о нейтралитете. Мияги передал содержание речи командующего Квантунской 
армией генерала Умедзу:
     "Договор о нейтралитете с Россией - только дипломатический шаг. Армия ни в 
коем случае не должна допускать ни малейшего ослабления подготовки к военным 
действиям. В подготовке к войне с Россией договор не вносит никаких изменений, 
необходимо усилить разведывательную и подрывную работу. Надо расширять 
подготовку войны против Советского Союза, которая в решительный момент принесет 
победу Японии”.
     Генерал Умедзу говорил это на совещании офицеров Квантунской армии через 
две недели после возвращения Мацуока из Москвы.
     Доктор Зорге не мог ни на один день отлучиться теперь из Токио. Но ему 
нужна была достоверная информация из Маньчжурии, он должен был знать, что 
происходит на дальневосточных границах Советского Союза. И Рихард убедил 
поехать в Маньчжурию своего “друга” - князя Ураха, корреспондента центральной 
нацистской газеты “Фелькишер беобахтер”. Уpax поехал и подтвердил многие 
прогнозы Зорге.
     Рихард рассказал Отту о журналистской поездке фон Ураха, о беседе, которую 
тот имел с генералом Умедзу. По этому поводу посол Отт телеграфировал в Берлин:
     "Князь Урах сообщил нам о беседе с командующим Квантунской армией 
генералом Умедзу в Синьцзине. Умедзу подчеркнул, что он приветствует пакт о 
нейтралитете Японии и России, однако тройственный пакт служит неизменной 
основой японской политики, и отношение к нейтралитету с Россией должно 
измениться, как только изменятся отношения между Германией и Советской Россией”.

     Для группы Рамзая теперь было совершенно очевидно, что Германия вскоре 
нападет на Советский Союз. Шестого июня Гитлер беседовал в своей резиденции в 
Берхтесгадене с послом Осима и сообщил ему, что Германия окончательно решила 
напасть на Россию. Гитлер намекнул: Германия желала бы, чтобы и Япония тоже 
включилась в эту войну. Новость была сенсационной.
     Об этом немедленно сообщили премьер-министру принцу Коноэ. Ходзуми Одзаки 
по-прежнему был вхож к премьеру и в тот же день узнал содержание телеграммы 
посла Осима. Вечером он разыскал Зорге и взволнованно рассказал ему о 
случившемся. Ночью в эфир ушла еще одна шифрограмма.
     А четырнадцатого июня Рихард Зорге прочитал опровержение ТАСС, в котором 
говорилось, что Телеграфное агентство Советского Союза уполномочено заявить: 
слухи о намерении Германии напасть на СССР лишены всякой почвы... Зорге не 
поверил - как же так?! Ведь в продолжение многих месяцев он информировал Центр 
о противоположном. Но, может быть, это ход для дезинформации противника...
     Рихард дочитал до конца опровержение, распространенное по всему миру:
     "По данным СССР, Германия так же неуклонно соблюдает условия 
советско-германского пакта, как и Советский Союз, ввиду чего, по мнению 
советских кругов, слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять 
нападение на СССР лишены всякой почвы..."
     - Как же так, как же так? - запершись в своем бюро, повторял Зорге и 
стискивал до боли виски. Он был уязвлен последней фразой: “Слухи о намерении 
Германии напасть на СССР лишены всякой почвы”. Может быть, ему не доверяют?! - 
молнией пронеслось в голове. Но Рихард отбросил нелепую мысль. Уж этого-то не 
может быть! В Центре не могут в нем сомневаться. Однако почему же такое 
успокоительное, демобилизующее народ опровержение ТАСС...
     Рихард Зорге не нашел ответа на свои недоуменные вопросы. Но в тот же день,
 когда он прочитал опровержение ТАСС, Рихард отправил еще одно, последнее свое 
донесение перед войной:
     "Нападение произойдет на широком фронте на рассвете 22 июня 1941 года. 
Рамзай”.
     Рихард вложил в это категорическое утверждение все упорство 
коммуниста-разведчика, отстаивающего свою правоту. Но и эта телеграмма не 
возымела нужного действия. Сталин был загипнотизирован ощущением собственной 
непогрешимости. Он был уверен, что немцы не нападут, не нарушат договора, а все 
разговоры о войне и панические сигналы - только домыслы или работа провокаторов,
 которые хотят столкнуть Советский Союз с Германией.
     И вот наступило 22 июня. По токийскому времени война началась в десять 
часов утра, но здесь стало известно, что Германия напала на Советский Союз, 
только в полдень.
     Нервы Рихарда были напряжены до предела, он ходил подавленный, мрачный, он 
ждал сообщения из Европы. Известий не было, и появилась надежда, что, может 
быть, Гитлер все-таки не осмелился напасть на Россию. Но в полдень призрачная 
надежда исчезла. Было воскресенье, и в доме Мооров собралась большая компания. 
О новости сообщили, когда все еще сидели за столом. Напряженное молчание 
сменилось горячими спорами. Гости перебивали друг друга. Анита Моор, сидевшая 
против Зорге, тоже что-то говорила, но Рихард не разбирал, что именно. Наконец 
до его сознания дошли слова хозяйки.
     - Очень хорошо, что фюрер решил проучить русских, - щебетала она. Лицо ее 
было розово от возбуждения и выпитого вина. - Сколько раз он говорил о 
побережье Черного моря, о нефти, которые нам так нужны. Русские не пошли нам 
навстречу, пусть отвечают сами, мы все возьмем силой. Говорят, на Черном море 
так красиво!..
     Рихард метнул испепеляющий взгляд на Аниту Моор, но ничего не сказал. Он 
только вышел из-за стола...
     От имени своей группы Рихард Зорге радировал в Центр:
     "Выражаем наши лучшие пожелания на трудные времена. Мы все здесь будем 
упорно выполнять нашу работу”.

10. ПОСЛЕДНЕЕ ДОНЕСЕНИЕ РИХАРДА ЗОРГЕ

     Чудак-хозяин не признавал современной цивилизации, любил японскую старину, 
и в его ресторане не было электрического освещения - только свечи. Может быть, 
потому и собирались здесь спокойные, уравновешенные люди, предпочитавшие живой 
огонь неоновым светильникам, феодальную тишину старого ресторана крикливым 
заведениям с джазовой музыкой, мешавшей сосредоточиться. Даже пение гейш под 
аккомпанемент сямисенов в отдельных кабинетах на противоположной стороне здания 
доносилось сюда приглушенно, создавая своеобразный фон для царящей здесь тишины.
 Причуды хозяина не оставляли его в накладе, у него был обширный круг 
посетителей.
     Наступил вечер. В раздвинутые окна проникало легкое дуновение ветра, 
которое колебало пламя свечей, стоявших на столе в тяжелых литых канделябрах. 
Пламя озаряло середину зала, матово поблескивающие циновки, лица людей за 
столом да золоченую статую Будды в дальнем углу. Будда в обрамлении мрака, в 
неярком сиянии огня приобретал особую красоту, так же как и висящая рядом 
картина, изображающая скалистый берег моря, выписанная двумя красками - золотом 
и чернотой.
     - Прямо Рембрандт, - сказал Зорге.
     - Нет, это японский культ тени, - возразил Одзаки. - Вы обратили внимание? 
Золото днем выглядит сусально, но в темноте, освещенное живым огнем, 
приобретает очарование и красоту.
     Порыв ветра пригнул листки пламени, Будда перестал светиться. Одзаки 
ударил в ладоши. Вошла молодая женщина с высокой прической, остановилась в 
дверях. Одзаки попросил закрыть окна. Когда японка ушла, Ходзуми сказал:
     - Теперь давайте поговорим.
     Их было двое - Одзаки и Зорге. В Киото они приехали разными поездами, 
встретились во дворце в знаменитом саду камней. В каждый свой приезд Рихард 
готов был часами созерцать чудо, сотворенное древними японскими художниками. 
Это было неповторимое зрелище! За высокой стеной - большая, как теннисный корт, 
площадка, ровно засыпанная мелкой галькой. Через весь сад тянутся легкие, едва 
заметные бороздки, оставленные граблями. А посредине, в классическом 
совершенстве - пять камней, пять островков в сером океане гальки. Удивительное 
чувство гармонии подсказало художникам это единственное решение, этот 
внутренний ритм каменного сада. Здесь, как на море, можно без конца смотреть, 
забывать обо всем, будто погружаясь в нирвану...
     В саду камней лишь условились о вечерней встрече. С началом европейской 
войны немецкий корреспондент доктор Зорге держался с русскими подчеркнуто 
вызывающе, с англичанами перестал здороваться, с Вукеличем - французским 
корреспондентом - говорил свысока, как с представителем побежденной нации. 
По-старому он мог общаться только с японцами - просто и дружелюбно. Теперь уж 
нельзя было, как раньше, открыто сидеть с Вукеличем в ресторане Ломайера. Для 
тайных явок Рихард стал использовать и свою квартиру на улице Нагасаки, но это 
далеко не всегда удавалось, и на этот раз он предпочел встретиться со своим 
японским другом в Киото.
     В самые первые дни войны Рихард Зорге получил категорическое указание 
Центра установить, намерена ли Япония использовать представившуюся ей выгодную 
возможность и нанести Советскому Союзу удар с тыла на Дальнем Востоке. Знать 
это было особенно важно. Гитлеровское правительство всячески стремилось вовлечь 
Японию в войну с Советской Россией. Центр приказывал группе Рамзая отставить 
всю иную разведывательную работу и сосредоточить усилия на выявлении этой 
главной проблемы. По этому поводу Зорге и решил посовещаться с ведущими членами 
своей группы, сначала с Одзаки. Помимо всего прочего, нужно было продумать и 
обсудить все аргументы, которые можно привести в защиту японского нейтралитета 
в сложившейся обстановке. Рихард писал об этом позже:
     "Советский Союз не собирается нападать на Японию, и даже если последняя 
вторгнется в Сибирь, он будет просто обороняться. Война с русскими явится 
близоруким и ошибочным шагом, так как империя не получит от нее каких-либо 
существенных политических или экономических выгод, если не считать неосвоенных 
просторов Восточной Сибири. С другой стороны, Великобритания и Соединенные 
Штаты будут только рады, если Япония ввяжется в войну, и не упустят возможности 
нанести свой мощный удар после того, как ее запасы нефти и стали истощатся в 
борьбе с русскими. Если же Гитлер одержит победу, то Сибирь и Дальний Восток и 
так достанутся Японии, причем для этого ей не придется шевельнуть даже пальцем”.

     Одзаки одобрил аргументацию Рихарда и только добавил:
     - Я думаю, что с различными людьми надо говорить в разных аспектах... 
Поясню свою мысль: если, предположим, принцу Коноэ я буду внушать, что мы 
недооцениваем силы России, то в штабе военно-морских сил надо предупреждать 
адмиралов об опасности, которая грозит в Тихом океане со стороны той же Англии 
или Соединенных Штатов, убеждать их в том, что эти страны несомненно ввяжутся в 
войну с Японией, как только императорская армия застрянет в России...
     В тот же вечер наметили имена тех, с кем нужно вести разговоры в первую 
очередь. Прежде всего это премьер-министр принц Коноэ и участники “сред” - 
представители “мозгового треста” Японии. Назвали имя принца Кинкадзу, внука 
девяностолетнего члена “Генро” Сайондзи, все еще близкого к императору. Принц 
Кинкадзу был консультантом в японском министерстве иностранных дел и 
пользовался большим авторитетом среди дипломатов.
     Назвали также Кадзами Акика, правительственного секретаря в кабинете Коноэ,
 некоторых работников управления Южно-Маньчжурской железной дороги, связанных с 
промышленными магнатами страны, с адмиралами из главного штаба военно-морских 
сил. Мияги назвал еще нескольких сотрудников генштаба, которые занимали 
особенно агрессивную позицию и являлись сторонниками нападения на советский 
Дальний Восток.
     Берлин начал оказывать давление на Японию сразу же после того, как 
Германия напала на Советский Союз. Гитлеру пришлось срочно перестраиваться: 
ведь последние месяцы он всячески старался направить японскую агрессию на 
Сингапур, желая заполучить действующего военного союзника против англичан. 
Теперь ситуация изменилась, и военную машину Японии приходилось поворачивать в 
другую сторону - на Россию. Занимался этим прежде всего фон Риббентроп, 
всячески изощряясь, чтобы быстрее достичь своей цели. Он то выступал в роли 
змия-искусителя - обманывал, шантажировал, обещал быструю победу, то уговаривал,
 то начинал торопить, словно дело было уже решено.
     Риббентроп действовал через Эйгена Отта, и поэтому Зорге - ближайший 
советник посла - оказался в центре многих секретнейших закулисных дел. Чтобы 
добиться цели, не допустить сговора двух агрессивнейших государств, он в 
доверительных беседах умело подвергал сомнению доводы фашистских дипломатов, 
стремился посеять недоверие и рознь между Японией и Германией. Шла напряженная 
борьба умов, о которой Рихард Зорге потом говорил:
     "Конечно, я вовсе не думаю, что мирные отношения между Японией и СССР были 
сохранены на долгие годы только благодаря деятельности нашей группы, но 
остается фактом, что она способствовала этому. Именно эта идеологическая основа 
отличает нас от тех, кого обычно называют шпионами..."
     В первый день войны против СССР фон Риббентроп пригласил к себе в Берлине 
японского посла генерала Осима. Министр был приторно вежлив, он заявил 
генералу:
     - Продвижение Японии к Южным морям имеет, конечно, громадное значение, но, 
учитывая неполную готовность к такой операции, вы могли бы пока решить русский 
вопрос и присоединиться к Германии, в ее войне против Советского Союза. После 
быстрого краха России Япония обеспечит свой тыл и тогда совершенно свободно 
двинется на юг.
     Осима сообщил об этом в Токио, и содержание беседы стало известно Одзаки. 
Как бы мимоходом он сказал принцу Коноэ:
     - Господин Гитлер теперь говорит нашему министру иностранных дел 
совершенно иное. Немцы все время уверяли, что наш тыл на севере давно обеспечен.
 Не хотят ли они, чтобы мы доставали для них тигрят из пещеры?..
     Вскоре Эйген Отт получил из Берлина шифрованную телеграмму, как обычно, 
совершенно секретную, не подлежащую оглашению нигде, кроме как в узком кругу 
доверенных лиц.
     "Я достиг соглашения с послом Осима, - писал Риббентроп, - о том, что он 
повлияет на свое правительство, чтобы последнее предприняло быстрые действия 
против Советской России, и прошу вас со своей стороны использовать все 
возможности, чтобы повлиять в этом направлении на правительство Японии и 
влиятельные круги страны.
     Учитывая быстрое развитие событий, Япония должна не колеблясь прийти к 
решению о военных действиях против Советской России. Укажите в своих беседах, 
что действия против России после того, как она будет разбита, лишь пошатнули бы 
моральное и политическое положение Японии. Риббентроп”.
     - Что они делают! - воскликнул Зорге, прочитав телеграмму Риббентропа. - 
То они так, то этак! Что они думают? То Сингапур, то Благовещенск! Есть у 
нашего министерства какая-то линия?!.
     Возмущаясь непоследовательностью германского ведомства иностранных дел, 
Зорге стремился прежде всего вызвать у Отта сомнение в правильности поведения 
Берлина. Но пока события развивались не в пользу Зорге. Япония совершенно 
определенно готовилась к войне против СССР. Сигналом к войне должно было быть 
падение Москвы. Зорге радировал в Центр: “Япония вступит в войну, если будет 
взята Москва..."
     Однажды Отт поехал беседовать с Мацуока, вернулся в приподнятом настроении 
и пригласил Рихарда в кабинет.
     - Ты знаешь, что сказал Мацуока? - Эйген Отт удовлетворенно потирал руки. 
- “Япония не может долго занимать нейтральную позицию в этом конфликте”. Так он 
сказал... А во время нашей беседы министру принесли телеграмму Осима: фон 
Риббентроп предупредил, что русские отводят свои войска с Дальнего Востока. 
Мацуока прочитал мне вслух эту телеграмму.
     - И ты веришь в подобную глупость?
     - Не совсем. Но какое все это имеет значение! Главное - заставить Японию 
воевать... Между прочим, русский посол Сметанин приезжал к Мацуока зондировать 
почву. Знаешь, что ему ответил Мацуока? Он сказал, что японо-советский пакт о 
нейтралитете был заключен в то время, когда отношения между Москвой и Берлином 
были другими... Основой японской политики служит тройственный договор, и 
поэтому советско-японский пакт может потерять свою силу. Ты представляешь, Ики, 
что это значит! Я немедленно сообщу Риббентропу...
     Посол Отт телеграфировал в Берлин:
     "Я имею удовольствие сообщить вам, что Япония готовится ко всяким 
случайностям в отношении СССР для того, чтобы объединить свои силы с Германией 
для борьбы с коммунистическим злом. Япония пристально следит за развитием 
обстановки в Восточной Сибири, будучи полна решимости уничтожить существующий 
там коммунистический режим”.
     Потом еще сообщение, на этот раз из Берлина в Токио. Риббентроп 
информировал своего посла в Токио:
     "Японский военный атташе полковник Ямада посетил начальника имперской 
контрразведки генерала Лахузена и сообщил ему, что японский генеральный штаб 
готов проводить подрывную работу против Советского Союза на Дальнем Востоке, и 
в первую очередь в районах, прилегающих к озеру Байкал”.
     Военный сговор начинал обретать конкретные формы. Мияги подтвердил это. 
Окольными путями, через шифровальщика какого-то штаба, он установил, что 
командующему войсками в Чахаре генералу Амакасу даны указания готовиться к 
войне с Россией. Его задача - нанести удар через Внешнюю Монголию на Улан-Батор,
 Байкал... А военный министр Тодзио бросил многозначительную фразу:
     "Слива уже созрела и сама упадет к нашим ногам..."
     Теперь каждую ночь, а иногда и среди дня Макс Клаузен выходил в эфир и 
передавал шифровки. Донесения были неутешительные, но вот, будто призрачный луч 
света во мраке, мелькнула надежда:
     Одзаки сказал, что в японских правительственных кругах начинают 
усиливаться сомнения - следует ли особенно торопиться?..
     Каждое утро Зорге просыпался с мыслью: а вдруг сегодня японские войска 
нападут на Россию? И тут сигнал Одзаки - нужна срочная встреча. Одзаки приехал 
к Рихарду на улицу Нагасаки. Сначала задержался в такси, будто вспоминая адрес, 
увидел на веранде букет цветов - добрый сигнал, все спокойно. Рихард заранее 
отпустил работницу Омаху, которой не доверял. Ходзуми и Рихард остались одни во 
всем доме.
     Одзаки начал с того, что рассказал, как в продолжение недели изо дня в 
день заседал военно-координационный кабинет, и все эти совещания закончились 2 
июля заседанием Тайного императорского совета. На заседании присутствовал принц 
Коноэ, военный министр Тодзио, начальник генерального штаба Сугияма, от 
морского флота адмирал Нагано и многие другие. Даже император, несмотря на 
жестокий зной, специально приехал из своей загородной резиденции. По существу, 
это была тайная конференция, которая началась в десять часов утра во дворце 
императора.
     Одзаки рассказывал кратко, излагал главное из того, что ему удалось узнать.
 Он на память перечислял решения, принятые во дворце императора.
     "Япония остается верна принципу установления сферы взаимного процветания в 
Великой Азии..."
     "Хотя наши отношения в германо-советской войне определяются духом оси Рим 
- Берлин - Токио, мы некоторое время по своей инициативе не станем вмешиваться 
в эту войну, но примем меры, чтобы тайно вооружаться для войны против 
Советского Союза. Тем временем будем вести дипломатические переговоры с 
большими предосторожностями, и, если ход германо-советской войны примет 
благоприятный для Японии оборот, Япония применит оружие для разрешения северных 
проблем..."
     "Тайный совет высказывает мнение, что пока следует уклониться от 
немедленных решительных действий против России с востока, как это предлагает 
Германия..."
     Свою информацию Одзаки закончил тем, что на Тайном совете упоминали про 
Номонган - поражение на Халхин-Голе заставляет военных вести себя с русскими 
более осторожно. В то же время решено провести тайную мобилизацию миллиона 
резервистов для пополнения армии.
     Зорге заторопился: надо было немедленно передать в Центр Добытую 
информацию. Он сделал вывод: Япония выжидает и не собирается нападать 
немедленно. Многое будет зависеть от исхода боев на советско-германском фронте.
     О заседании Тайного совета в присутствии императора Рихард узнал гораздо 
раньше, чем это стало известно в германском посольстве. Посол Отт, располагая 
лишь старой информацией, писал в Берлин:
     "Прилагаю все усилия к тому, чтобы вступление Японии в войну произошло как 
можно быстрее. Как показывают военные приготовления, это произойдет очень 
скоро”.
     Однако в посольстве вскоре тоже произошло некоторое отрезвление.
     "В течение последних дней, - доносил Отт в Берлин, - в японском кабинете 
происходят частые совещания в присутствии начальника штаба, но определенного 
решения по поводу участия в русско-германской войне не принято. Сообщения из 
армии подтверждают, что началась энергичная подготовка к нападению на Россию, 
однако она займет по меньшей мере шесть недель, если не произойдет решающего 
ослабления России на Дальнем Востоке. Согласно достоверным секретным сообщениям,
 премьер Коноэ и большинство членов кабинета стоят на том, что не следует 
предпринимать ничего такого, что ухудшит военное положение в Китае. Все это 
может помешать действиям Японии на севере”.
     Рихард охотно выполнил просьбу Отта, когда тот попросил его 
отредактировать эту телеграмму в Берлин. Информация Отта подтверждала данные, 
которыми располагал Зорге.
     - Я же тебе говорил, - сказал он, возвращая послу текст телеграммы, - что 
оптимизм был бы несколько преждевременным. Одно дело - пустить пыль в глаза, 
пообещать войну сегодня или завтра, а другое - практические действия. Здесь 
решающее слово всегда принадлежит военным. Им, вероятно, виднее. Мы должны 
смириться с тем, что раньше чем через шесть недель война на "Дальнем Востоке не 
начнется...
     Через два дня эта информация находилась уже в Москве.
     И тем не менее напряжение на советских дальневосточных границах не 
ослабевало. По разным каналам к Рамзаю шла информация о том, что японская 
военщина продолжает подготовку к войне с Советской Россией.
     Полковник Крейчмер подготовил доклад в Берлин и, прежде чем передать его 
послу Отту, показал Рихарду Зорге. Военный атташе докладывал начальнику 
генерального штаба сухопутных войск генерал-полковнику Гальдеру:
     "Призыв резервистов в японскую армию, начинавшийся медленно и секретно, 
принял теперь широкий размах и уже не поддается маскировке. До середины августа 
должно быть призвано около 900 тысяч человек в возрасте от 25 до 45 лет. Особое 
внимание уделяется призыву лиц, знающих русский язык. Происходит мобилизация 
лошадей, повозок и автомашин. После завершения мобилизации первой очереди будет,
 вероятно, призвано в армию еще полмиллиона резервистов.
     С 10 июля началась отправка призванных резервистов в Тяньцзин и Шанхай. По 
сведениям, заслуживающим доверия, для участия в военных действиях против 
Советского Союза, очевидно, предназначаются японские части, дислоцированные в 
Северном Китае.
     В отношении японского оперативного плана на основе “Кан току эн” - срочной 
подготовки войск против Советского Союза - ясности пока нет. Японцы, вероятно, 
ограничатся наступлением в районе Владивостока и севернее его. Одновременно 
будет предпринято наступление в направлении Байкала вдоль железной дороги 
Маньчжурия - Чита, а из района Калгана через Внешнюю Монголию, строго на север.
     Время выступления пока неизвестно. Можно предположить, что развертывание 
войск продлится до середины августа. Генерал Окамото многократно говорил, что 
Япония выступит лишь после того, как германские войска возьмут Москву”.
     Зорге сказал Крейчмеру:
     - На вашем месте я изложил бы подробнее содержание “Кан току эн”, в 
Берлине едва ли знают, как он осуществляется. Ну, например, то, что в 
квантунской группировке создаются отдельные армии, будут действовать три 
самостоятельных фронта. Это нужно генералу Гальдеру прежде всего.
     - Вы правы, доктор Зорге, и, конечно, надо показать задачи каждого фронта. 
Они любопытно придумали. Вот смотрите...
     Полковник Крейчмер достал штабную карту дальневосточных районов Советского 
Союза.
     О плане “Кан току эн”, так же как и об “Оцу” - постоянно действующем плане 
войны с Советским Союзом, - Рихарду удалось получить довольно подробную 
информацию. Автором “Кан току эн” был генерал-лейтенант Томинага из японского 
генерального штаба. Ему поручили срочно разработать всесторонний план нападения 
на Советский Союз с учетом уже происходящей советско-германской войны. И 
мобилизация резервистов, и переход Квантунской армии на штаты предвоенного 
времени - все это было частью плана “Кан току эн”. Рихарду не было известно 
лишь направление ударов отдельных армий, теперь Крейчмер посвятил его в 
стратегические тайны японского генерального штаба.
     План “Кан току эн”, утвержденный императором, хранился в оперативном 
отделе генерального штаба. Во исполнение его на маньчжурской границе 
накапливались японские войска. И все это было направлено против Советского 
Союза, против советского народа, на страже которого вместе с Красной Армией 
стояли упорные и решительные люди во главе с неутомимым, неистово преданным 
своему долгу коммунистом Рамзаем.
     Но планы, как бы ни были они хитроумно задуманы, оставались пока только 
планами, и перед Рамзаем ставилась задача - проследить, как эти планы японской 
военщины будут осуществляться. По мере развития событий Зорге все больше 
убеждался, что самоотверженная борьба советского народа срывает замыслы 
агрессоров, путает их расчеты.
     В августе к послу Отту приехал с визитом военный министр Тодзио, чтобы 
прощупать, как обстоят дела на советско-германском фронте. Генерал, с лысой 
головой, с густыми, коротко подстриженными усами и широко поставленными 
хитроватыми глазами, приехал к послу в штатском и походил сейчас на 
осмотрительного дельца, который, прежде чем вложить капитал в дело, с 
пристрастием выясняет, не прогорят ли его компаньоны.
     Рихард Зорге был переводчиком, он во время беседы подробно переводил слова 
Отта, который из кожи лез, чтобы убедить генерала Тодзио, что дела на фронте 
идут отлично, судьба Москвы предрешена - вот последние сводки с фронта. 
Неуверенность в интонации Зорге, которую уловил генерал, или, быть может, 
чрезмерное бахвальство успехами, чему тоже немало способствовал своим переводом 
Рихард, но что-то насторожило Тодзио. Блицкриг-то у Гитлера не получился! 
Тодзио не поверил, видимо, словам генерала Отта и уехал неудовлетворенным. 
Вскоре военный министр поручил Осима пообстоятельнее все разузнать в Берлине, 
что называется, из первых рук.
     Осима довольно быстро прислал ответ, который немецким дешифровалыцикам 
удалось прочитать. Японский посол радировал из Берлина:
     "В начале августа мне стало известно о замедлении темпов наступления 
германских войск в России. Намеченные сроки наступления не выдерживаются. 
Москва и Ленинград не заняты в намеченные сроки. По вашему поручению я 
обратился за разъяснением к господину министру фон Риббентропу, который 
пригласил на беседу господина фельдмаршала Кейтеля, начальника штаба верховного 
командования германских вооруженных сил. Господин фельдмаршал разъяснил, что 
замедление темпов наступления вызвано растянутыми коммуникациями и отставанием 
тылов от передовых частей. Разрыв между планом и фактическим развитием операций 
составляет три недели, что в такой большой кампании не имеет существенного 
значения”.
     Рихард понимал: судьба нашего Дальнего Востока, как и всей страны, 
решалась теперь на советско-германском фронте, на полях Подмосковья. Все 
зависело от стойкости советских войск, от их способности совершить почти 
невозможное: остановить нацистские полчища, не допустить их в глубь Советской 
России. И вместе с тем он понимал, что судьба Москвы зависит и от того, удастся 
ли советскому военному командованию снять какую-то часть войск с Дальнего 
Востока и перебросить их на запад. Но для этого в Советском Союзе должны были 
знать, намерена ли Япония начать войну с Россией в этом году.
     Намерения японской военщины прояснились в начале сентября. Сначала Рихард 
получил сигнал Одзаки - нужна встреча. Встретились днем в кафе “Империал”. 
Одзаки уже сидел за столиком, когда Рихард появился в дверях. На улице было 
душно, но толстые стены сохраняли в кафе прохладу. Узкие окна-бойницы, закрытые 
оранжевыми шторами, скупо пропускали свет, и в помещении стоял приятный сумрак.
     Пили прохладный сок пополам с джином, болтали о пустяках, вспомнили 
почему-то древних японских поэтов, и Одзаки стал на память читать элегии 
Хитомара:

     Опали листья алые у клена,
     И с веткой яшмовой гонец передо мной.
     Взглянул я на него -
     И снова вспомнил
     Те дни, когда я был еще с тобой!..

     Рихард попросил огня, склонился над зажигалкой, и Одзаки, будто продолжая 
декламировать, сказал вполголоса:
     - Тайный совет в присутствии императора определил направление экспансии. 
Слушайте...
     Одзаки начал приводить выдержки из решения Тайного совета. Он не 
пользовался записной книжкой - неоценимое качество разведчика!
     "Япония сохраняет свою политику продвижения на юг”. Это первое. - Ходзуми 
Одзаки прочел несколько стихотворных строк, потом заговорил снова, будто 
подчеркивая движением руки ударные слоги стихотворения. - Второе: “Если во 
второй половине октября мы лишимся надежды, что наши требования будут 
удовлетворены Соединенными Штатами, мы должны быть готовы к войне против 
Америки, Англии и Нидерландов”. Третье: “Планы “Оцу” и “Кан току эн” 
соответственно отодвигаются”. У меня все. Мияги подтверждает предстоящие 
действия флота в направлении Южных морей. Я видел его вчера.
     Зорге докурил сигарету и распрощался. Информация шла вразрез с прежними 
сообщениями, поступавшими из военных и правительственных кругов, она нуждалась 
в тщательной перепроверке. Рихард неторопливо прошел через холл, рядом с 
подъездом на автомобильной стоянке взял у швейцара ключ от своей машины, 
втиснулся в старенький “опель” и поехал в посольство.
     - Ты слышал новость? - спросил он Отта, входя без предупреждения в кабинет 
посла. - Японский флот меняет направление, он не будет высаживать десант на 
Камчатке...
     Посол Отт все уже знал.
     - На этот раз ты меня не опередил, - улыбнулся он. - Вот просмотри, что я 
написал для Берлина.
     Эйген Отт доносил фон Риббентропу:
     "Кабинет принца Коноэ решил провести широкую мобилизацию, направленную 
против Советского Союза Вместе с тем премьер Коноэ значительно усилил в своем 
кабинете так называемые трезвые элементы и склоняется к мнению руководства 
военно-морского флота - решить проблемы Южных морей. Это создает большие 
трудности для продвижения на север Командование армии также не проявляет 
желания к немедленному разрыву с СССР. Приводятся доводы, что японская армия, 
занятая и ослабленная войной в Китае, не выдержит зимней кампании против 
Советской России. Учитывая стойкое сопротивление русских даже такой сильной 
армии, как германская, японский генеральный штаб сомневается, что он может 
достичь решающих успехов в России до наступления зимы.
     На мнение генштаба влияют также тяжелые воспоминания о номонганских 
событиях 1939 года, которые до сих пор живут в памяти Квантунской армии.
     Преувеличенный взгляд на мощь русской армии подкрепляют еще и тем, что 
Советский Союз, даже в условиях разгрома Украинского фронта, оказался способным 
бросить свои войска на Кавказский фронт для наступления против Ирана <В августе 
1941 года, чтобы пресечь опасную деятельность гитлеровской агентуры, угрожавшую 
интересам СССР и Ирана, на иранскую территорию были введены советские, а также 
английские войска.>.
     Из достоверных источников я узнал, что императорская ставка в последнее 
время пришла к решению отложить на время действия против Советского Союза при 
условии, если не изменится военная ситуация и Россия не потерпит поражения на 
западе”.
     Посол придавал этой телеграмме столь важное значение, что попросил 
военного атташе Крейчмера также подписать ее. Рихарду тоже нельзя было медлить 
с такой информацией.
     Уже вечерело, когда Зорге приехал к себе на улицу Нагасаки и принялся за 
работу. Прежде всего он включил на своем столе лампу под абажуром с оранжевыми 
драконами, придвинул ее к окну - знак того, что нужна срочная связь. Это на тот 
случай, если Клаузен появится где-то рядом в своей машине.
     Возвращаясь к себе, Макс обычно проезжал мимо домика Рихарда.
     Зорге достал с полки изрядно потрепанный статистический справочник по 
Германии - “Ярбух. 1935”, взглянул на календарь, сегодня 14 сентября 1941 года, 
перелистал, нашел нужную страницу. Старый, справочник продолжал служить Зорге 
верой и правдой. Это был ключ к шифрованным передачам, совершенно оригинальный 
и поэтому нераскрываемый, каждый раз новый и безотказный. Такие же справочники 
были у радиста Клаузена, у Бранко Вукелича и, конечно, у дешифровалыциков в 
Хабаровске и Владивостоке. Нужно было только указать страницу, применительно к 
числу календаря. Дальнейшая зашифровка не составляла значительного труда, тем 
более что последние месяцы Рихард не посылал в эфир длинных телеграмм. Вот и 
сейчас из общей массы важнейших информационных сведений он должен был отобрать 
всего несколько строк. На листке бумаги появились пятизначные группы цифр. 
Зорге зашифровывал важнейшую свою информацию:
     "Японское правительство решило не выступать против СССР. Однако 
вооруженные силы будут оставлены в Маньчжурии. Военные действия могут начаться 
весной будущего года, если произойдет поражение СССР. Рамзай”.
     Зорге не дождался звонка и сам поехал к Максу Клаузену. Предварительно 
Рихард позвонил ему из автомата. Макс был на месте, у него все в порядке. 
Радиограмма Рамзая ушла в эфир раньше, чем посольские шифровальщики успели 
зашифровать пространную телеграмму генерала Отта и передать ее в Берлин, 
министру иностранных дел фон Риббентропу.
     Все последнее время Рамзай был внешне спокоен, но подсознательным чутьем 
опытного подпольщика он все явственнее ощущал нарастающую опасность.
     Полковник Осака в бесплодных попытках обнаружить подпольщиков уже готов 
был признать себя побежденным, но неожиданный случай помог ему восстановить 
душевное равновесие. В результате кропотливого многомесячного процеживания 
списков потенциально подозреваемых лиц в этих списках осталось несколько 
человек, среди них Рихард Зорге, помощник германского посла в Токио и очень 
известный журналист, и Ходзуми Одзаки, советник премьер-министра, занимающий к 
тому же высокий пост в правлении Южно-Маньчжурской железной дороги. Был в 
списке Бранко Вукелич, руководитель французского телеграфного агентства Гавас в 
Токио, еще несколько известных и уважаемых лиц.
     Полковник доложил о своих раздумьях шефу все японской военной 
контрразведки генералу Накамура, который согласился с Осака и уже распорядился 
было прекратить эту затею с процеживанием списков. Но тут один из сотрудников 
токкоко - тайной японской полиции - доложил полковнику, что у него на 
подозрении находится некий художник Мияги. Чиновник говорил об этом так, между 
прочим: служба есть служба. Но полковник Осака вдруг насторожился: не тот ли 
это Мияги, что фигурировал в списках? Полковник наизусть помнил фамилии, 
оставшиеся после фильтрования, но все же открыл папку и проверил еще раз. Так и 
есть, тот самый Истоку Мияги, который связан с офицерами генерального штаба. 
Осака распорядился усилить негласное наблюдение за художником, а заодно снова 
поинтересоваться людьми, оставшимися в списках подозрительных лиц.
     Это было как раз то самое время, когда японская контрразведка 
активизировала свою работу по наблюдению за иностранцами, живущими в Японии. 
Приближались большие события, империя готовилась к войне, и военщина стремилась 
обеспечить свой тыл от возможных ударов. Начались профилактические аресты 
иностранцев. Среди иностранцев, подвергшихся усиленной слежке, оказались 
Вукелич и Зорге.
     Наблюдение за доктором Зорге Осака поручил тому самому агенту Хирано, 
который несколько лет назад начинал свою карьеру в полиции с того, что 
неотступно бродил по улицам за немецким журналистом, только что прибывшим в 
Токио. За минувшие годы Хирано “выбился в люди”, стал опытным 
шпиком-осведомителем, и судьба его снова свела с тем самым Рихардом Зорге, 
который давал ему какую-то мелочь, чтобы Хирано мог выпить чашечку горячего 
сакэ и не мокнуть под осенним дождем.
     Сначала осведомитель токкоко установил, где бывает Зорге: с утра, очень 
рано, он уезжает в посольство и проводит там весь день. Вечером едет в 
“Империал”, оттуда в ресторанчик “Рейнгольд” на Гинзе, а иногда заглядывает 
ненадолго в “Фледермаус”. Дольше всего Зорге задерживается в “Империале”. Сидит 
всегда на одном и том же месте - у стены в глубоком кресле, с кем-нибудь 
разговаривает или просто дремлет.
     Обычная слежка на улице, подслушивание телефонных разговоров не давали 
результатов, и Хирано решил проникнуть в дом на улице Нагасаки. Это было не 
слишком трудно сделать, так как днем в доме никого не было. Сначала Хирано 
устроился под верандой, чтобы узнать, кто бывает у Зорге, что здесь делают, о 
чем говорят. Хирано три дня и три ночи не вылезал из-под веранды, но ничего не 
добился. Гости у Зорге не появлялись, только дважды приходила молодая женщина, 
прибирала в доме и уходила.
     На третьи сутки Хирано проник в дом, все осмотрел и тоже не обнаружил 
ничего подозрительного. Сыщика поразило только обилие книг и статуэток в 
комнате доктора. Среди книг было много старинных. Хирано не предполагал, что 
европеец может этим интересоваться.
     Осведомитель вернулся в полицию, написал отчет, из которого ничего нельзя 
было установить. Доктор Зорге занимается только своими служебными делами. 
Магнитофонная запись в “Империале” тоже ничего не дала: Зорге болтал с 
приятелями о какой-то чепухе, не было даже намека на какую-либо секретную 
информацию.
     Шел октябрь с затяжными моросящими дождями.
     Последнее время Рихарду часто нездоровилось, и он с трудом заставлял себя 
подниматься с постели. Ночью его мучили кошмары и чаще один и тот же: снова, 
теряя последние силы, висел он на проволоке под Верденом. Потом он в госпитале, 
и кто-то склоняется над ним. Низко, низко...
     - Сестра! - зовет он и открывает глаза.
     С пробуждением исчезают кошмары прошлого. Нет ни Вердена, ни госпиталя. 
Рихард лежит на тахте в своей комнате на улице Нагасаки. Вдоль стен книги, 
древние манускрипты и восточные статуэтки, которые он собирает годами. Это 
комната ученого-ориенталиста.
     Над ним склонилась преданная ему Митико. На ней нарядное кимоно, расшитое 
нежными оранжево-желтыми хризантемами, и широкий яркий пояс. Рихард знает: 
Митико оделась так для него. Он улыбается ей. Но почему она здесь? И лицо такое 
встревоженное.
     - Ики-сан, вы говорили что-то во сне и стонали, - говорит вполголоса 
Митико. - Вам нездоровится, Ики-сан? Я приготовила чай. Выпейте!..
     У Рихарда страшно болела голова, видно опять начинался грипп. Запахнув на 
груди пижаму, он потянулся за сигаретой. Митико взяла настольную зажигалку, 
высекла огонь и протянула Зорге.
     - Аригато, Митико!.. Спасибо! - Рихард глубоко затянулся сладковатым дымом,
 откинул плед и спустил ноги с тахты.
     Митико затопила печь - в хибачи горячо пылали угли, распространяя тепло. И 
все же поверх пижамы Зорге накинул халат: его знобило.
     Приятно, что Митико здесь... Но почему она нарушила их уговор?
     Исии Ханако жила теперь у матери и редко появлялась у Рихарда. Большую 
часть времени она проводила в пресс-центре - на Гинзе. Так решил Зорге после 
того, как Исии вызывали в полицию. Полицейский инспектор господин Мацунаги 
очень строго предупредил: она не должна общаться с “лохматыми”. Мацунаги 
называл так всех европейцев, и еще он называл их “стеблями, выросшими в 
темноте” - за белый цвет кожи. Инспектор выспрашивал у Исии, что делает Зорге, 
где он бывает, с кем встречается, просил, чтобы она принесла его рукописи. 
Митико сказала - она ничего не знает. Мацунаги предупредил, что об этом 
разговоре в полиции - немцу ни слова.
     Исии робко спросила, как же ей быть, ведь она служит у господина Зорге. 
Полицейский инспектор ничего не ответил, только пробормотал себе под нос:
     "Знаем мы вашу службу..."
     Конечно, Митико в тот же вечер рассказала обо всем Ики-сану. Он сумрачно 
слушал рассказ Митико и все более негодовал. Вот когда он походил на древнего 
японского божка из храма Камакура, олицетворяющего ярость! Вскинутые брови, 
горящие глаза и жесткие складки около рта.
     Зорге, прихрамывая, расхаживал по комнате, натыкаясь на книжные полки, и, 
зажигая одну от другой, без конца курил сигареты.
     - Видно, тебе все-таки придется уехать отсюда, Митико, - немного 
успокоившись, сказал Рихард. - Скажи, ну что бы ты стала делать, если бы я, 
предположим, умер, разбившись тогда на мотоцикле?.. Это же могло случиться.
     Рихард хотел подготовить Исии к тому, что могло произойти. Он много думал 
о том, как оградить от опасности женщину, судьба которой не была ему 
безразлична.
     - Послушай, Митико, - сказал он в раздумье, - может быть, тебе выйти замуж.
..
     - Нет, нет!.. Не надо так говорить, Ики-сан. - Митико вскинула руки, будто 
защищаясь. Глаза ее наполнились слезами. - Уж лучше на Михару...
     Михара - вулкан, в кратер которого бросаются женщины, отвергнутые любимым 
человеком. У Исии это сорвалось неожиданно. Она смутилась, потупилась.
     - При чем же здесь Михара, Митико? Я думаю о твоем счастье... Поезжай, 
Митико, в Шанхай, поживи там, тем более что мне нужно кого-то послать туда по 
делам. Я тоже приеду, покажу тебе город, мы вместе поплывем по реке. - Он 
уговаривал ее, как ребенка.
     - Но у меня нет паспорта, - возразила Исии. - Кто меня пустит в Шанхай?.. 
Потом.., потом, я не хочу уезжать отсюда. Ведь вы не приедете в Шанхай, Ики-сан.

     - Но, понимаешь, здесь тебе нельзя оставаться... Этот разговор происходил 
в августе - два месяца назад. Теперь она редко бывала на улице Нагасаки.
     Но почему же сегодня?..
     - Что-нибудь случилось, Митико? - спросил он.
     - Не знаю, Ики-сан, возможно, все это пустяки, но у меня тревожно на 
сердце... Вчера опять вызывали в полицию. Я пришла рассказать... Здесь кто-то 
был, посмотрите, - указала Митико на деревянную стремянку, которой пользовался 
Зорге, доставая сверху нужные книги. На ступеньке виднелся неясный след 
резиновой подошвы. Такой обуви Зорге никогда не носил...
     Митико сказала, что такой же след она видела во дворе возле веранды. Что 
надо этому человеку от Ики-сана?!
     Рихард постарался успокоить встревоженную Исии: пустяки, вероятно приходил 
электрик, это было на прошлой неделе. Конечно, он брал лестницу, чтобы 
дотянуться до проводов. Исии знала: в пятницу, когда она убирала комнату, этих 
следов не было... Но она не стала возражать Зорге, сделала вид, будто его слова 
успокоили ее. Зачем огорчать Ики-сана? У него и без того много забот. Ики-сан 
сам знает, что ему делать. Она только хотела предупредить его.
     Обстановка действительно была тревожной. Зорге чувствовал, что кольцо 
вокруг него смыкается. Но сейчас он думал лишь об одном: только бы ничего не 
случилось сегодня. Сегодня - решающий день, который подводит итог многих лет 
труда разведчика. Несколько строк информации, что он передаст вечером в Москву, 
окончательно подтвердят его категорический вывод: Квантунская армия в этом году 
не нападет на советский Дальний Восток, японская агрессия устремляется в 
сторону Южных морей. Япония, конечно, не сможет воевать на два фронта. 
Стойкость России умерила пыл японских милитаристов. Об этом сегодня надо 
сообщить в Центр, Именно сегодня! Сейчас дорог каждый день, каждый час. Радио 
из Берлина, захлебываясь, вопит о победах немецко-фашистской армии. Но может 
быть, войска из Сибири успеют прийти на помощь Москве. Как бы Рихард хотел 
очутиться сейчас там, в Подмосковье, чтобы драться с врагом открыто, не таясь! 
Рихарда давно обещали отозвать из Японии. Теперь уже пора, Зорге считает свою 
работу законченной. Сегодня он передаст сообщение, ради которого, собственно 
говоря, провел здесь столько опасных и трудных лет.
     К огорчению Исии, Рихард отказался от завтрака, выпил только чашку 
крепкого чая. Сказал, что поест позже, в посольстве. Вечером сговорились 
встретиться в “Рейнгольде”: в сутолоке дел Рихард так и не отметил дня своего 
рождения и годовщины их знакомства - уже шесть лет... А теперь Митико пусть 
извинит, у него очень срочное дело...
     Зорге попросил еще Исии убрать цветы на веранде, они уже завяли. Нет, нет, 
свежих тоже не нужно. Пусть ваза останется пустой - та, что висит со стороны 
улицы...
     Рихард Зорге делал это, чтобы предупредить товарищей - он объявляет в 
своем доме “карантин”...
     Исии ушла, он слышал, как в передней она надевала свои гета, как 
захлопнулась дверь и уже за окном деревянно простучали подошвы ее башмаков.
     Рихард сел за работу - надо было зашифровать последнее сообщение Одзаки. 
После тройной перепроверки оно, как всегда, оказалось совершенно точным. Этот 
человек, вращавшийся в избранном кругу видных японских политиков, был просто 
незаменим. Рихарду порой казалось, будто он сам присутствовал на заседаниях 
Тайного совета в императорском дворце, сам слышал наисекретнейшие разговоры о 
государственных делах Японии.
     На днях Одзаки сообщил о заседании в резиденции премьер-министра. 
Собрались в воскресенье совершенно секретно - принц Коноэ заранее распорядился 
отпустить всех слуг. Ходзуми Одзаки пришлось самому устраивать чай. Поэтому он 
несколько раз выходил из кабинета.
     На совещании военно-морской министр адмирал Нагано сказал:
     - Мы стоим на перекрестке дорог и должны решить вопрос в пользу мира или 
войны.
     Все высказались в пользу войны. Только Коноэ несколько заколебался.
     - Я несу очень большую ответственность за войну в Китае, - медленно 
произнес он, - война эта и сегодня, через четыре года, не дала результатов. Мне 
трудно решиться на новую большую войну... Премьеру резко возражал военный 
министр генерал Тодзио. Он сказал, что война нужна хотя бы для поддержания 
боевого духа армии. Военный министр напомнил чьи-то слова, сказанные в начале 
века, перед нападением на Россию: “Начните стрелять, и выстрелы объединят нацию.
.."
     На совещании пяти министров решили: Япония наступает на юг. По отношению к 
России сохраняется враждебный нейтралитет.
     Одзаки обещал Рихарду сообщить на другой день дальнейшие новости, однако 
почему-то не пришел вчера на условленную встречу.
     Зорге зашифровал телеграмму, в которой изложил сложившуюся политическую 
обстановку. Из-под его торопливого карандаша бежали вереницы цифр - строка за 
строкой. Группы цифр говорили:
     "...В течение первых недель подготовки выступления против СССР 
командование Квантунской армии распорядилось призвать три тысячи опытных 
железнодорожников для установления военного сообщения по Сибирской магистрали. 
Но теперь это уже отменено”.
     Свое донесение Зорге заключил фразой:
     "Все это означает, что войны в текущем году не будет”.
     Шифрограмма и так получалась несколько больше обычной, но Зорге, подумав, 
приписал еще:
     "Наша миссия в Японии выполнена. Войны между Японией и СССР удалось 
избежать. Верните нас в Москву или направьте в Германию. Я хотел бы стать 
рядовым солдатом, чтобы сражаться за свое Отечество - Советский Союз, - или 
продолжать свою разведывательную деятельность в фашистской Германии. Жду 
указаний. Рамзай”.
     Было около семи утра, когда Зорге поднялся из-за стола. Голова продолжала 
болеть, тело ломило. Конечно, начинается грипп. Как это не вовремя! Рихард 
рассеянно взглянул на часы и заторопился: посол Отт уже ждет его к завтраку.
     Он вывел из гаража свой потрепанный “опель” и отправился в посольство. Но 
по дороге завернул к парку Хибия, где напротив “Империала” стоял цветочный 
магазин, подобрал букет хризантем для фрау Хельмы и около восьми был в 
посольстве.
     Он прошел на веранду, примыкавшую к квартире Оттов. Стол был накрыт, но 
посла еще не было. Зорге положил цветы рядом с прибором Хельмы и отправился в 
шифровальную комнату.
     В это помещение, в святая святых германского посольства, могли свободно 
входить только четверо: посол Отт, военный атташе Крейчмер, особый 
уполномоченный имперского управления безопасности Майзингер и... Рихард Зорге. 
Рихард даже не позвонил в шифровальную комнату. Он достал из кармана связку 
ключей, нашел нужный ему замысловатый ключ и вставил в замочную скважину. Вошел 
и плотно притворил за собой тяжелую дверь, облицованную старым дубом. Зорге 
всегда проверял, хорошо ли заперты двери... Так советовал Отт.
     В стороне от окна, затянутого стальной решеткой, стояла шифровальная 
машина. Было еще рано, но за машиной уже сидел Эрнст. Зорге поздоровался.
     - Доброе утро, господин Зорге! - радушно ответил Эрнст.
     Рихард небрежно глянул через плечо шифровальщика: как раз то, что нужно, - 
телеграмма о последних событиях:
     "Срочно. Секретно. Шифром посла. Хранить только в сейфе. 15 октября 1941 
года.
     Военных действий японцев против все еще сильной в боевом отношении 
дальневосточной советской армии нельзя ожидать раньше будущей весны, если не 
произойдет падения коммунистического режима. Упорство, которое показал 
Советский Союз в борьбе с Германией, заставляет предположить, что японское 
нападение, если бы его начать в августе или в сентябре, не открыло бы в этом 
году дороги через Сибирь”.
     - Это я уже знаю! - сказал Зорге. - А нового ничего нет?
     - Нет, господин Зорге, пока ничего. Может быть, принесут позже...
     Посол Отт и его жена фрау Хельма уже сидели за столом, когда Зорге снова 
поднялся на веранду.
     - По какому поводу сегодня цветы? - протягивая руку для поцелуя, спросила 
Хельма. - Ради какого события?
     Зорге склонился перед фрау Отт, чуть дольше обычного задержал ее руку в 
своей большой ладони.
     - Какое событие? - переспросил он. - То, что вы снизошли позавтракать с 
нами...
     - Но это бывает почти каждый день.
     - И каждый раз для нас это бывает событием... Разве не так, Эйген?
     - Конечно, конечно! - шутливо подтвердил посол.
     Завтракали втроем. На столе стоял четвертый прибор: ждали полковника 
Крейчмера.
     Заговорили о Тэо Кордте, советнике посла, которого еще весной прислали из 
Берлина. Это был неприятный субъект, всюду совавший нос. Посол не любил его.
     - Уверен, что его прислали подсматривать за мной, - раздраженно сказал Отт.
 - Он следует за мной всюду, как тень...
     - Ты знаешь, Эйген, - рассмеялся Зорге, - должен тебе признаться, меня 
тоже просили охранять германского посла...
     - Ну, Ики, - воскликнул посол, - мне бы доставило большое удовольствие, 
если бы ты, а не кто-то другой сделался моим “телохранителем”!
     Крейчмер опоздал к завтраку и появился на веранде когда пили кофе.
     - Извините за опоздание, - пробасил Крейчмер, - но в городе происходит 
что-то непонятное. Говорят, принц Коноэ подал в отставку.
     Отт удивленно вскинул брови.
     - По какому поводу?
     Крейчмер замялся, бросил взгляд на фрау Хельму. Хельма поняла.
     - Господа, - сказала она, - я покидаю вас, вы уже начали свой рабочий день.
.. Спасибо за цветы, Ики.
     Она вышла, метнув сердитый взгляд в сторону Крейчмера.
     В кабинете посла, куда мужчины перешли после завтрака, военный атташе 
сказал:
     - Тодзио и его партия требуют немедленно начинать военные действия на юге.
     - Но ведь Коноэ тоже за “дранг нах Зюйд”, - возразил Зорге, - он бредит 
Сингапуром. Это не повод для отставки. Может быть, из-за России?
     Рихард Зорге не подозревал, что именно он был виновником падения кабинета 
Коноэ. Несколько дней назад кемпейтай, так и не заполучив никаких улик, все же 
арестовала художника Мияги. Его доставили в полицейский участок района Цукидзи. 
На первом же допросе он выбросился из окна, но самоубийство не удалось, 
художник упал на ветви густого дерева, пытался бежать, однако полиция его снова 
арестовала. При обыске в доме Мияги нашли какое-то странное письмо о 
Маньчжурской железной дороге, о запасах угля, бензина, стали. Часть материалов 
была написана по-английски.
     Еще арестовали Джима Кокса, английского корреспондента из агентства Рейтер.
 Он тоже выбросился из окна и погиб.
     - Из-за пустяков не станут бросаться из окон, - решил полковник Осака.
     Японская контрразведка насторожилась.
     Через три дня был арестован советник и секретарь японского 
премьер-министра Ходзуми Одзаки.
     В правительственных кругах арест Одзаки произвел впечатление разорвавшейся 
бомбы: советник и личный секретарь принца Коноэ - советский агент!.. Нарастал 
грандиозный политический скандал. Генерал Тодзио не преминул воспользоваться 
выгодной ситуацией и столкнул скомпрометированного премьера. Вместе со всем 
кабинетом принц Коноэ подал в отставку.
     Даже дзусины - члены Тайного совета старейшин далеко не все знали о всех 
происходящих событиях. Новый премьер - Тодзио попросил императорского адъютанта 
Сигеру Хондзио ограничить информацию престарелых дзусинов. Даже им не следует 
доверять некоторых тайн, в том числе и причину отставки кабинета Коноэ. Хондзио 
выполнил просьбу премьера, с которым его связывали десятилетия совместной 
военной службы.
     Это осталось их тайной, хотя адъютант императора брал на себя громадную 
ответственность, нарушая придворные обычаи Страны восходящего солнца. Члены 
совета взбунтовались, потребовали представить им все секретные документы, 
недоумевали по поводу отставки Коноэ, но ничего не могли сделать. Пожаловались 
императору. Однако адъютант генерал-лейтенант Хондзио успел заранее поговорить 
с ним. Император молча выслушал дзусинов и.., ничего им не ответил.
     Что же касается принца Коноэ, то ему предложили экстренно заболеть и лечь 
в госпиталь. Это был негласный арест, и следователь по особо важным делам 
явился к нему в палату для допроса по делу Одзаки - Зорге.
     Беседа у посла Отта продолжалась. Военный атташе Крейчмер сообщил еще одну 
новость. Полковник Мацумура из разведывательного отдела генерального штаба 
сказал, что на советско-германском фронте отмечено появление сибирских частей. 
Об этом телеграфировал посол Осима. По другим данным, советские дивизии 
покидают Дальний Восток и воинские эшелоны движутся по Транссибирской 
магистрали в сторону Москвы. Такие же сведения поступали из немецкого 
генерального штаба.
     Зорге прикинул: прошел месяц, как он передал в Москву первое сообщение об 
изменении путей японской агрессии. Рихард ликовал. Вслух он сказал:
     - Этого не может быть, Крейчмер! Русские физически не смогут так быстро 
перебросить войска из Сибири. Это сразу выключит единственную их дорогу в 
Сибирь. Транссибирская магистраль не рассчитана на подобные экстренные 
перевозки. Нужна по меньшей мере неделя, чтобы перевезти на фронт даже одну 
дивизию.
     - Согласен, но факт остается фактом, - настаивал Крейчмер. - Все 
происходит так, будто русские сидят в японском генеральном штабе и прекрасно 
знают, что на востоке им теперь не грозит опасность.
     - Вот это возможно, - согласился Зорге с военным атташе. - У русских 
неплохая разведка... Впрочем, это по его части, - Зорге кивнул на вошедшего 
Маизингера, который сразу заполнил собой кабинет посла. - Ты слышал, Иозеф, - 
шутливо продолжал Зорге, - говорят, русские агенты проникли в японский 
генеральный штаб... Что же ты смотришь?..
     - Если бы я работал в кемпейтай, этого бы не случилось, - отпарировал 
эсэсовец. - Ты, вижу, все не можешь простить мне свой проигрыш в покер... Скажи 
лучше, когда ты намерен отыграться?..
     Но доктор Зорге уже перешел на серьезный тон:
     - Не рано ли ты, Эйген, сообщаешь в Берлин, что японцы не ударят теперь по 
советскому Дальнему Востоку? Я сегодня читал шифровку.
     - К сожалению, нет, - ответил Отт, - надежды привлечь Японию на нашу 
сторону не оправдались.
     - Японцы просто оказались дальновиднее, чем думали в Берлине, - сказал 
Зорге.
     - То есть? - спросил Крейчмер.
     - Номонганские события, или Халхин-Гол, как называют русские, показали 
упорство советских войск. И нынешняя война тоже. В оценке событий нужна 
трезвость, и, по-моему, японцы проявили ее. Они не хотят очертя голову лезть на 
север, имея в Квантунской армии семнадцать дивизий против тридцати советских.
     - Да, но японские дивизии удвоенного состава, значит, их тридцать четыре.
     - Согласен, - продолжал спорить Зорге. - Эти цифры были верны к началу 
войны. Теперь на советской границе стоит миллионная Квантунская армия, и все же 
Япония, думаю, не станет воевать на два фронта - в Южных морях и на севере. Она 
будет воевать там, где что-то плохо лежит. Вот, смотрите последние данные...
     Зорге достал листок из записной книжки и прочитал несколько цифр.
     - Откуда у вас такие сведения? - ревниво спросил Крейчмер.
     - Из самых достоверных источников - от полковника Сугияма из оперативного 
отдела генштаба.
     - Дайте их мне...
     - Пожалуйста!.. Не стану же я публиковать эти цифры в своих 
корреспонденциях. Меня сразу вышлют за разглашение военной тайны. Берите. - 
Рихард небрежно протянул листок Крейчмеру. - Однако, извините, господа, я 
должен покинуть вас... Эйген, я заеду попозже, если не разболеюсь.
     Прихрамывая, Зорге вышел из кабинета.
     Крейчмер посмотрел ему вслед:
     - Умеет же человек добывать информацию!.. Посол Отт согласился:
     - В Берлине его высоко ценят... Он стоит десятка посольских работников.
     Рихарду во что бы то ни стало нужно было теперь увидеться с Вукеличем. Где 
бы он мог сейчас быть? В агентстве? Дома? Набрав номер, услышал его голос. 
Спросил, что нового, вставил условную фразу - нужна срочная встреча. Условились 
съехаться в пресс-центре.
     Вукелич ждал. Столкнулись на лестнице, поздоровались и разошлись. Листок с 
шифрованной записью остался в руке Бранко.
     - Очень срочно. Обязательно сегодня, - тихо сказал Рихард. - Пусть Макс 
держится осторожнее. Ко мне не заходить. Подозреваю слежку...
     После полудня Макс Клаузен вернулся со взморья. Он поставил свою машину 
перед конторой мотором к двери - знак того, что задание выполнено, - и пошел 
заниматься коммерческими делами.
     Вечер того дня Рихард провел вместе с Исии в “Рейнгольде”, у папаши Кетеля.
 Он был грустен и молчалив. Задумавшись, пристально смотрел на молодую женщину.
     - Почему вы так на меня смотрите, Ики-сан? Я плохо выгляжу?
     - Нет, Митико... Сегодня я буду тебя называть Агнесс... Мы будто вчера 
только с тобой познакомились. Помнишь, вон у того столика... Но теперь нам не 
надо встречаться. Уезжай лучше из Токио.
     - Я же сказала, Ики-сан, я никуда не поеду... Я хочу дышать тем же 
воздухом, что Ики-сан, ходить по той же земле, видеть это же небо... Почему же..
. - Исии отвернулась, скрывая слезы.
     - Послушай, Митико, не будем сегодня говорить о грустном...
     Зорге сделал над собой усилие и, казалось, повеселел. Но из головы Рихарда 
не выходила мысль: почему Одзаки сегодня не пришел на встречу?
     Через час они вышли из ресторанчика, и Зорге подозвал такси. Они 
простились на улице. Рихард помог Исии сесть в машину, нежно поцеловал руку и 
долго еще стоял посреди улицы под фонарем, глядя вслед удаляющейся машине, - 
большой, широкоплечий, с копной непослушных волос. Таким и запомнился он Исии. 
Накрапывал дождь. Это была их последняя встреча. Исии Ханако никогда больше не 
видела Рихарда.
     Перед тем как вернуться домой, Зорге проехал мимо конторы Клаузена. Машина 
стояла мотором к двери - значит, все в порядке, шифровка ушла в эфир.

***

     Он так и не справился с гриппом и лежал в постели. Через день к нему все 
же заехал Клаузен, вопреки “карантину”. Решили, что посещение больного не 
вызовет подозрений. Они раздумывали: почему Одзаки и Мияги не явились на 
встречу? Рихард высказал предположение: отставка кабинета вызвала много дел у 
Одзаки.
     - Ну, а Мияги? - спросил Клаузен.
     Ответа не было. Тревога не покидала разведчиков. Рихард попросил Клаузена 
приготовить чай. Клаузен вспоминал, как он был моряком. В двадцать пятом году 
перегонял шхуну из Бремена в Мурманск. Первый раз попал в Советский Союз...
     Рихард спросил:
     - Значит, ты передал донесение? - Вероятно, он не слушал, что говорил 
Клаузен.
     - Передал, но не все. Закончил тем, что войны не будет. Не хватило времени.
 Об отзыве нашей группы передам завтра. Теперь можно паковать чемоданы.
     А назавтра Клаузена арестовали. И его жену Анну. Арестовали Бранко 
Вукелича и еще многих - больше тридцати человек. Среди арестованных были Джозеф 
Ньюмен, корреспондент американской газеты “Нью-Йорк геральд трибюн”, британский 
экономист сэр Джордж Сэнс - оба, предположительно, из группы Вукелича.
     Министр юстиции Ивамура подписал ордер на арест принца Кинкадзу из 
министерства иностранных дел. Принц был внуком старейшего члена императорского 
совета “Генро”. По распоряжению министра юстиции арестовали сына бывшего 
премьер-министра Японии Инукаи. Но министр Ивамура так и не решился на арест 
сотрудника германского посольства Рихарда Зорге. Требовалась подпись более 
важного лица. Ордер об аресте Зорге подписал сам Тодзио.
     Вызывало сомнение и поведение бывшего премьер-министра Японии принца Коноэ,
 а также германского посла Эйгена Отта. Уж не являются ли и они агентами 
советской разведки? Но решение такого вопроса было вне компетенции министра 
юстиции Ивамура...
     Среди арестованных оказались люди девяти национальностей. Выходило, что 
обнаружена широкая международная организация.
     Когда рано утром агенты кемпейтай явились арестовывать Зорге, вместе с 
ними был государственный прокурор Мицусада Есикава, руководивший заключительной 
операцией. Он прежде всего бросился в комнату советского разведчика и удивился: 
это была комната ученого. Прокурор ни у кого не видел в доме так много книг. На 
столе лежал раскрытый томик стихов Ранрана - древнего поэта Японии, Есикава 
прочитал старинную хокку:

     Осенний дождь во мгле!
     Нет, не ко мне - к соседу
     Зонт прошелестел...

     Рядом с Ранраном лежит толстый немецкий ежегодник “Ярбух. 1935”.
     Обыск был очень тщательный, но не дал против Зорге никаких улик.
     Следователь Есикава руководил обыском и у других арестованных. У 
германского коммерсанта Макса Клаузена нашли за деревянной панелью 
коротковолновый передатчик, у французского журналиста Вукелича обнаружили 
микропленку с негативами секретных документов, но у доктора Зорге - ничего. И 
только позже Есикава обратил внимание на то, что у Клаузена был такой же 
немецкий справочник, как и у Рихарда Зорге. Что бы это могло значить? Может 
быть, шифр?
     Ключ к таинственным передачам, уходившим много лет из Японии в эфир, был 
найден.
     Известие об аресте Рихарда Зорге произвело в германском посольстве 
ошеломляющее впечатление. Генерал Отт, обычно говоривший тихим ровным голосом, 
так не соответствовавшим его огромному росту, сейчас просто гремел в своем 
кабинете. Лицо его было совершенно багровым.
     - Они хотят поссорить нас с Японией! - кричал он. - Пусть для этого 
избирают другие способы... Мы не потерпим! Я добьюсь, что Берлин порвет 
дипломатические отношения с Токио... Они дождутся!.. Это же чудовищно, 
неслыханно: обвинить Зорге в том, что он советский агент! Сегодня они 
арестовали Зорге, завтра арестуют меня. Это оскорбление нации... Послушайте, 
Майзингер, немедленно езжайте в кемпейтай к генералу Накамура и потребуйте 
освободить Зорге. Пусть не валяют дурака. Эта их работа - сплошная шпиономания!.
.
     Полковник Майзингер стоял набычившись, уперев в бока свои тяжелые кулачища.

     - Я сам готов, господин посол, разгромить всю японскую контрразведку. Это 
дело чести эсэсовца! Я до конца буду партнером Зорге.
     - Да, да! Действуйте от своего и от моего имени! Я поеду сейчас в 
министерство иностранных дел. Я знаю, что им сказать! Доктор Майснер, 
заготовьте телеграмму в Берлин, в самых решительных тонах. Это же черт знает 
что! Надо информировать фюрера...
     В министерстве иностранных дел германского посла принял новый министр, 
господин Того. Он был вежлив, предупредителен, но непреклонен и решительно 
отказался выполнить требование генерала Отта.
     - Господин посол, - сказал Того, - я огорчен вместе с вами, но это очень 
серьезно... Распоряжение об аресте Зорге подписал новый премьер-министр, 
генерал Тодзио. Вероятно, это первый документ, который подписал премьер на 
новом высоком посту. Доказательства неотвратимы - Рихард Зорге обвиняется в 
шпионаже в пользу Советской России... Примите мои уверения, господин посол...
     - Да вы с ума все сошли! - нарушая дипломатический такт, воскликнул Отт.
     - Я полагаю, что господин посол слишком взволнован, допуская такие 
выражения... Я охотно его извиняю. - Того, сквозь зубы шумно вдохнув воздух, 
поднялся со своего кресла. Министр давал понять, что аудиенция окончена.
     Единственно, чего смог добиться Отт, - согласия на его встречу с Зорге в 
тюрьме Сугамо. Того пообещал договориться об этом с полицейскими властями. 
Генерал-майор Эйген Отт ни на секунду не мог поверить, что его лучший друг 
доктор Зорге, который вытащил его из японской казармы в Нагоя, работает на 
советскую разведку. Этого просто не может быть! Отт сам не новичок в разведке и 
умеет разбираться в людях. Отт знает Рихарда добрый десяток лет и в какой-то 
мере именно ему обязан своим назначением на должность германского посла в 
Японии.
     Даже потом, через много лет, после того, как генерала Отта убрали с 
занимаемого поста в результате этой непостижимой для него истории, Отт так ни 
во что и не поверил.
     - Зорге - советский разведчик?! Да вы с ума сошли! - восклицал он. - Этого 
не могло быть. Я его прекрасно знал.

11. В ТЮРЬМЕ СУГАМО
     Германский посол продолжал неистовствовать и возмущаться. 
Неудовлетворенный разговором с министром иностранных дел Того, он поехал к 
новому премьеру, Тодзио, посетил брата императора, но и там, и здесь Отт 
получил отказ.
     В Берлин ушла подробная шифрограмма с настоятельной рекомендацией - 
оказать дипломатический нажим на Японию, проявить жесткость в требовании 
освободить Зорге. Риббентроп ответил, что обо всем доложено Гитлеру, решение 
последует позже.
     Оберштурмбанфюрер Майзингер не выходил из своего кабинета, грозил загнать 
в концлагерь каждого, кто скажет хоть одно дурное слово о Рихарде.,.. Майзингер 
трудился над документом из двадцати двух пунктов, по которому следовало, что 
Рихард Зорге ни в чем не мог быть виновен. Этот документ он передаст в 
кемпейтай, генералу Накамура. Только ему, своему японскому коллеге, - тот 
должен понять. Полицейский атташе послал доклады в имперское управление 
безопасности в Берлин Гиммлеру, в абвер всесильному адмиралу Канарису. Он 
просил шефа гестапо Мюллера подготовить архивную справку о жизни Зорге в 
Германии.
     Немецкий посол и полицейский атташе были готовы поднять на ноги всю 
Германию, но ничего не получалось: японцы стояли на своем.
     Через некоторое время после ареста Зорге послу разрешили с ним встретиться 
в комнате свиданий тюрьмы. Сугамо. Следователь предупредил - арестованному 
можно задать только три вопроса: как он себя чувствует, считает ли себя 
виновным и в чем нуждается. И все. Таково категорическое условие встречи.
     Эйген Отт стоял в дверях комнаты свиданий в сопровождении трех японских 
чиновников, когда через противоположную дверь ввели Зорге. Всегда элегантный, 
подтянутый, тщательно выбритый, он сейчас был в арестантской одежде, в грубых 
больших ботинках, заросший густой щетиной. Рихард держался уверенно, стоял с 
высоко поднятой головой. Рядом с Зорге находились три полицейских.
     Отт подался к Зорге, но следователь жестом остановил посла. Разговаривали 
издали, через комнату. Посол задал первый вопрос:
     - Как вы себя чувствуете, Ики?
     - Благодарю вас, я ни на что не жалуюсь, - спокойно ответил Рихард.
     - Вы считаете себя виновным? Японцы заволновались.
     - Мне только что запретили отвечать на этот вопрос, - кивнул на свою 
охрану. - Не будем говорить об этом...
     Отт растерялся, для него важно было получить ответ именно на этот вопрос. 
Он спросил еще:
     - Что я могу для вас сделать, Ики?
     - Спасибо, мне ничего не надо... Мы едва ли увидимся с вами, господин 
посол. Передайте привет вашей семье.
     Встреча окончилась. Отт торопливо сказал еще:
     - Вот это вам просила передать Хельма.
     Один из полицейских подошел к Зорге и отдал сверток. Рихарда увели.
     В камере он развернул сверток, там были фрукты и теплое одеяло с 
инициалами Хельмы - “X. О.” и еще запонки - подарок Отта. “Запонки-то пожалуй 
ни к чему”, - усмехнулся Зорге, взглянув на свою арестантскую куртку.
     В продолжение многих дней Зорге держал себя вызывающе, требовал встречи с 
германским послом, протестовал против незаконного ареста. После встречи с Оттом 
Рихарда Зорге снова вызвали на допрос.
     Допрос вел государственный прокурор Есикава. Он опять спрашивал, признает 
ли Зорге себя виновным в причастности к подпольной организации. Рихард давал 
односложные ответы. По наводящим вопросам прокурора он все больше убеждался, 
что сидевший перед ним маленький японец уже многое знает. Теперь главное 
заключалось в том, чтобы защитить остальных, приняв всю ответственность на себя.
 Это решение созрело окончательно, когда через несколько недель после ареста 
следователь на очередном допросе вытащил из письменного стола три германских 
ежегодника, с помощью которых подпольщики шифровали свои радиограммы.
     - Вы и теперь станете отрицать свою связь с Москвой? - воскликнул прокурор,
 потрясая книжками. - Это ваш ежегодник?
     - Да, мой, но какое отношение имеет к делу старый немецкий справочник? - 
равнодушно спросил Рихард.
     - А вот какое! - Есикава раскрыл папку и прочитал последнюю телеграмму 
Зорге, посланную в Москву: “Все это означает, что войны в текущем году не будет.
..” - Это вы писали? - торжествующе спросил прокурор. - Вам не к чему 
отпираться. Ключ шифра в наших руках. Теперь-то вы признаетесь, что были 
шпионом Москвы?!.
     Упираться было бессмысленно, но Зорге сказал:
     - Я никогда не был шпионом! Я только боролся против войны... Я коммунист и 
гражданин Советского Союза... Но я хотел бы отложить допрос, сегодня я слишком 
утомлен. Позже я сам напишу все, что найду возможным.
     - Здесь я решаю, когда вести допрос! - сказал Есикава. - Впрочем, одну 
минуту...
     Зорге вывели в коридор, государственный прокурор позвонил премьеру Тодзио 
и доложил, что Зорге признался в том, что он русский коммунист, и просил 
перенести допрос.
     - Ни в коем случае! - закричал в трубку премьер-министр. - Ведите допрос 
до полного изнеможения арестованного! Иначе вы ничего не добьетесь...
     Генерал Тодзио, бывший начальник военной жандармерии в Квантунской армии, 
знал, как надо вести допросы...
     Зорге не били, не пытали во время допросов: иностранцев было приказано не 
трогать - могли произойти дипломатические осложнения. Исключение составлял 
только Бранко Вукелич. Его считали французом, поскольку он представлял 
французское телеграфное агентство. А Франция - поверженная страна, кто с ней 
станет считаться! Вукелич стойко переносил самые ухищренные пытки. Избитого, 
окровавленного, его приводили в комнату следователя, и он снова молчал. 
Разъяренный прокурор как-то спросил: “Он кто: француз или американский индеец, 
откусивший себе язык?! Заставьте же его говорить!” Но Вукелича так и не 
заставили говорить.
     Пытали, били бамбуковыми палками и художника Истоку Мияги, и он мечтал 
поскорее умереть: его больное тело, снедаемое туберкулезом, не могло выдержать 
долгих мучений.
     Рихард попросил доставить ему пишущую машинку и пачку бумаги, сказал, что 
от руки писать он отвык, а привыкать снова к перу не хочет... Тяжба 
арестованного с тюремной администрацией тянулась долго, но победил Зорге. 
Прокурор распорядился принести арестованному машинку.
     И вот он в одиночной камере наедине с раскрытой машинкой на досчатом столе.
 С чего начать и зачем? Нужно ли все это? Нужно!
     Рихард понимал: ему наверняка не выбраться из японских застенков. Так 
пусть же люди узнают, как он жил, во имя чего боролся, пусть сохранят о нем 
добрую память. Он, Рихард Зорге, будет повествовать о прошлом, о том, что давно 
отжило и не может уже повлиять на дела, связанные с группой Рамзая. Начнет он 
издалека и будет писать не торопясь. Это позволит ему уйти от текущих допросов. 
В тюрьме тоже важно выиграть время. И пусть это будет его завещанием, в котором 
он изложит свои убеждения, свои взгляды.
     Начал Рихард с официальной справки:
     "Я, Рихард Зорге, родился 4 октября 1895 года на Южном Кавказе, в 
Аджикенде. Отец был инженером немецкой нефтяной компании в Баку. Мать - русская,
 из бедной семьи железнодорожного рабочего. Семья имеет революционные традиции. 
Дед и , его братья были активными участниками революции !
     1848 года”.
     Рихард не помнил раннего детства, о нем рассказывала ему мать, Нина 
Семеновна, которая все еще жила в Гамбурге, не зная о судьбе сына.
     Трехлетним ребенком Зорге очутился в Германии, провел там больше четверти 
века, до тех пор, пока не приехал в Советский Союз. Рихард был самым младшим в 
семье инженера Альфреда Зорге, среди еще четырех сестер и братьев.
     Отец Рихарда когда-то принимал участие в экспедиции Свена Гедина в 
Центральной Азии, работал в российской императорской нефтяной компании, а 
вернувшись в Германию, стал закупщиком оборудования для нефтяных фирм в России.
     "...До того, как началась война, - писал Зорге, - мои детские годы текли 
сравнительно спокойно, я жил в обеспеченной семье, принадлежащей к классу 
буржуазии. Наша семья не испытывала никаких материальных затруднений. Но во мне 
было нечто такое, что несколько отличало меня от других... О текущих событиях в 
Германии я знал намного лучше взрослых. В течение длительного времени я 
скрупулезно изучал политическую обстановку. За это в школе меня даже прозвали 
“премьер-министром”. Мне было известно, что мой дед посвятил себя рабочему 
движению. Знал я также, что взгляды моего отца были прямо противоположны 
взглядам деда. Отец был националистом и империалистом, он всю жизнь прожил под 
впечатлением, полученным в юношеские годы, когда в результате войны 1870-1871 
годов была создана Германская империя. Он только и знал, что беспокоился о 
своей собственности за границей и о своем общественном положении. Мой брат 
придерживался ультралевых взглядов”.
     Детство и юность Рихарда Зорге закончились в школьные каникулы лета 
четырнадцатого года. Школьники возвращались с экскурсии из Швеции. Они плыли 
домой с последним немецким пароходом - начиналась война, и корабли, застигнутые 
ураганом событий, спешили укрыться в своих портах.
     Кайзеровская Германия жила в угаре шовинистических настроений, на улицах 
кричали: “Хох!”, поднимая портреты кайзера, точно так же как в России носились 
с портретом царя...
     Романтика новизны, надоевшее школярство, стремление начать новую жизнь и, 
конечно, шовинистический угар вокруг, принимаемый за патриотизм, решили судьбу 
подростка. Рихард не вернулся больше в школу. Тайком ото всех младший Зорге 
ушел добровольцем в солдаты.
     Это было началом судьбы. И вот финал - он в тюрьме, быть может 
единственный путь отсюда - на эшафот. Зорге не знал, что с ним будет, но был 
готов к самому худшему. Теперь, когда жизнь была прожита, он мысленно спрашивал 
себя: так ли нужно было жить? Да, так!
     "...Первая мировая война 1914 - 1918 годов оказала глубочайшее влияние на 
всю мою дальнейшую судьбу, - писал Зорге. - Если бы даже у меня не было никаких 
других убеждений, одной ненависти к этой войне было бы достаточно, чтобы я стал 
коммунистом..."
     Но это произошло не сразу. Шовинистические настроения постепенно 
выветривались. Очень помог этому солдат, бывший гамбургский каменщик. Он 
скрывал ото всех свои левые убеждения, но раскрылся перед Рихардом Зорге. 
Солдата вскоре убили на Западном фронте. Рихард навсегда сохранил в памяти 
разговоры в траншее с солдатом из Гамбурга. Каменщик был первым, кто заставил 
Зорге подумать о том, что происходит вокруг. Рихард несколько раз был ранен. Он 
кочует из госпиталя в госпиталь, потом на фронт и снова в госпиталь: опять 
ранение, очень тяжелое, на этот раз под Верденом. Его отправляют в Кенигсберг.
     За молодым солдатом ухаживала сестра милосердия, дочь врача, приносившая 
ему книги из дома. Перебитые осколками кости срастались медленно, проходили 
месяцы... Рихард, не расстававшийся с костылями, зачастил в дом госпитального 
врача. С тех пор прошло двадцать пять лет, но и сейчас во сне Рихард часто 
слышит голос сестры, видит склонившуюся над ним фигуру девушки в белой косынке..
. Для солдата Зорге было громадным счастьем сидеть в уютной квартирке врача и 
слушать его рассказы. Врач был левым социал-демократом, и дочь разделяла 
взгляды отца. Здесь Рихард впервые услышал имена Розы Люксембург, Карла 
Либкнехта, Владимира Ленина... Пройдет еще много лет, и Рихард прочтет слова 
Ленина, посвященные его деду - Фридриху Альберту Зорге. Рихард станет глубоко 
идейным, стойким, преданным делу коммунистом. Но тогда, в полевом госпитале, он 
только начинал приобщаться к революционному движению.
     "В это время, а именно летом и осенью 1917 года, - писал Зорге, - я с 
болью в сердце почувствовал, что эта война бессмысленна, что она сеет повсюду 
опустошение без всяких на то причин. Обе стороны уже потеряли в этой войне по 
несколько миллионов человек. И никто не мог предугадать, сколько миллионов 
людей ждет такая же судьба..."
     Война для Рихарда Зорге кончилась тем, что он возвратился домой на 
костылях. Он поступил в берлинский университет. В это время в России произошла 
Октябрьская революция.
     Мать Рихарда, Нина Семеновна, дочь киевского железнодорожника, радостно 
приняла весть из России о начавшейся революции. Теперь она была уже пожилой 
женщиной, но по-прежнему тянулась к России, мечтала взглянуть на родные края. И 
Рихард навсегда остался благодарен ей за ее чувство к Родине, к революции, 
разделенное с сыном.
     В камере-одиночке, изолированный от всего света, в тюрьме Сугамо, Рихард 
излагал свое кредо - пусть знают тюремщики, что его не сломить!
     "...Взрыв русской революции указал мне путь, по которому должно идти 
международное рабочее движение. Я решил поддерживать это движение не только 
теоретически и идейно, я решил сам стать его частицей в действительной жизни. 
После этого я всегда, когда искал окончательный ответ на мои личные вопросы, а 
также на вопросы чисто материального порядка, следовал по этому пути. И сейчас, 
встречая третий год второй мировой войны, а в особенности имея в виду 
германо-советскую войну, я еще более укрепился в своей уверенности в том, что 
мое решение, принятое 25 лет тому назад, было правильным. Об этом я заявляю со 
всей решительностью, продумав все, что случилось со мной за эти 25 лет и в 
особенности за прошедший год”.
     Коммунист Зорге не раскаивался, не сожалел о пройденном пути.
     Революционные события захлестнули молодого студента. В Киле он вел 
нелегальную работу среди матросов, проникал тайком в военные казармы, звал к 
борьбе, к революции. Вскоре в Киле вспыхнуло революционное восстание моряков 
германского военно-морского флота. Рихард был вместе с восставшими моряками.
     Потом Берлин, Гамбург, встречи с Тельманом, кипение революции. А в затишье 
- экзамены, лекции, студенческие сходки, митинги. Но вот Рихард окончил 
университет. Теперь он мог полностью отдаться партийной работе.
     Об этом периоде Зорге написал:
     "...В 1918 году я уже состоял в социал-демократической организации Киля. 
Создал кружок среди матросов. Во время восстания матросов участвовал в 
демонстрациях...
     Из Киля переехал в Гамбург. Здесь в университете работал над диссертацией 
и получил степень доктора социологических наук. Из Гамбурга перебрался в Аахен. 
Работал ассистентом. Был членом забастовочного комитета. Уволен. Работал в 
шахтах Голландии. В 1919 году вступил в Коммунистическую партию Германии. С 
ноября 1920 года по 1921 год в Золингене был редактором партийной газеты. В 
1920 году участвовал в подавлении контрреволюционного Капповского путча..."
     А еще он участвовал в гамбургском восстании, в революционных боях в 
красной Саксонии. Потом подпольная работа во Франкфурте, руководство охраной 
нелегального съезда германской компартии... Конечно, в немецких полицейских 
архивах должны лежать подробные донесения об активной работе коммунистического 
функционера Рихарда Зорге. Когда-то он опасался, так же как опасался и Ян 
Карлович Берзин, что гестаповцы могут наткнуться на эти архивы. Теперь здесь, в 
тюрьме Сугамо, это уже не имело никакого значения, ведь это касается только 
биографии Зорге, и Рихард сам продолжал подробно рассказывать о себе. Пусть 
знают враги, с кем имеют дело! Зорге шел в последний бой, как военный корабль, 
поднявший на мачте свой боевой флаг.

***

     Прошло много недель после ареста Зорге, а Майзингер все еще обивал пороги 
кемпейтай, доказывая невиновность своего друга по карточному столу. В один из 
таких дней, когда Майзингер снова пришел в японскую контрразведку, полковник 
Осака попросил его проверить некоторые данные, касающиеся доктора Зорге. 
Эсэсовец охотно согласился, но, прочитав справку, взвился от негодования: 
выходило, что Зорге был коммунистическим функционером, близким к Эрнсту 
Тельману - вожаку германских коммунистов.
     - Откуда вы это взяли?
     - Арестованный Рихард Зорге сам дал такие показания...
     Полицейский атташе просто развел руками:
     - Ну, дальше уж ехать некуда!.. Рихард Зорге - приятель Тельмана! - 
Майзингер громко расхохотался. - Да вы представляете себе, какая это глупость, 
какая фантастика!.. Впрочем, хорошо. Я берусь это проверить, но не завидую 
состоянию вашего следователя, господин полковник, в котором он окажется, 
получив справку германской тайной полиции...
     Майзингер с возмущением рассказал Отту о новой выдумке японских 
контрразведчиков и все же послал запрос в гестапо.
     Наступали рождественские праздники. В немецком посольстве встречали их 
скучно, как бывает, когда в доме лежит тяжелобольной. В сочельник вся колония 
немецкого посольства собралась у сияющей огнями нарядной елки, Эйген Отт 
произнес несколько проникновенных слов о вифлеемской звезде, о рождении 
Спасителя. Генерал говорил, как проповедник, но начал с того, что здесь, у 
рождественской елки, всем недостает Рихарда Зорге. Но он верит, что его мучения 
скоро кончатся, он выйдет из японской тюрьмы.
     Через какое-то время полковник Майзингер, не веря глазам своим, прочитал 
телеграмму из Берлина, в которой начальник гестапо Мюллер сообщал, что все 
сведения, касающиеся Рихарда Зорге, присланные для проверки из Токио, полностью 
подтверждены материалами полицейских архивов...
     Майзингер стал понимать, как его одурачил Зорге. Теперь он всюду начал 
кричать, что все, кроме него, проворонили советского разведчика-коммуниста. Он 
стал добиваться, чтобы кемпейтай передала Зорге в руки гестапо.
     Прокурор и следователи с нетерпением ждали, когда Зорге закончит свои 
письменные показания. А Зорге не торопился и писал только о том, что не могло 
иметь никакого оперативного значения для работы Центра.
     Свою исповедь он закончил строками:
     "...Главная моя цель заключалась в том, чтобы защищать социалистическое 
государство, чтобы оборонять СССР, отводя от него различного рода антисоветские 
политические махинации, а также угрозу военного нападения.
     Советский Союз не желает политических конфликтов или военных столкновений 
с другими странами. Нет у него также намерения совершать агрессию против Японии.
 Поэтому я и моя группа прибыли в Японию вовсе не как враги Японии. К нам никак 
не относится тот смысл, который вкладывается в обычное понятие “шпион”. Лица, 
ставшие шпионами таких стран, как Англия или Соединенные Штаты, выискивают 
слабые места Японии с точки зрения политики, экономики или военного дела и 
направляют против них удары. Мы же, собирая информацию в. Японии, исходили 
отнюдь не из таких замыслов... Центр инструктировал нас в том смысле, что мы 
своей деятельностью должны стремиться отвести возможность войны между Японией и 
СССР. И я, находясь в Японии, посвятил себя разведывательной деятельности, с 
начала и до конца твердо придерживался этого указания...
     Основным источником информации для меня было германское посольство в Токио.
 Эта информация представлялась мне добровольно. Для того чтобы получить ее, я 
не применял никаких действий, которые могли бы быть наказуемы. Я никогда не 
прибегал к угрозам или насилию..."
     Это была линия защиты Рихарда Зорге. Он, как артиллерийский разведчик, в 
решающую минуту стремился принять огонь на себя, отвести удар от товарищей. 
Иначе Зорге и не мог поступить. Боец-интернационалист, человек высокого 
гражданского, партийного долга, Рихард Зорге исповедовал чувство товарищества, 
братства людей, объединенных одной благородной, гуманной идеей. Эта идейность 
придавала уверенность, стойкость и в его последней борьбе, когда все уже было 
свершено и оставалось до конца пронести свою честь и достоинство. Мало быть 
героем при жизни, нужно не запятнать себя мимолетной слабостью перед смертью, 
нужно уйти из жизни с поднятой головой... Так готов был поступить Рихард Зорге, 
подготовленный к честной смерти всей своей героической жизнью.
     Следователи, государственный прокурор получили наконец письменные 
“показания” Рихарда Зорге. Но это было совсем не то, чего они ожидали. Вместо 
показаний по делу в их руках были воспоминания, размышления, завещание человека,
 излагавшего историю своей жизни.
     И вновь начались долгие, изнуряющие допросы. Теперь следователи 
располагали основной уликой против организации Рамзая - папкой расшифрованных 
донесений, которые организация посылала в Центр в продолжение многих лет. 
Получалось, что лишь за последние три года в эфир ушло 65 420 пятизначных групп.
 Это 327 тысяч цифр! Следователи по делу группы Рамзая скрупулезно подсчитали 
все по годам. Получалось, что в 1939 году тайный передатчик Рамзая послал в 
эфир 23 139 цифровых групп, шифровавших секретные донесения Зорге. В сороковом 
году радист Клаузен работал еще интенсивнее, передав в Центр 29 179 цифровых 
групп. В следующий год их было меньше - всего 13 тысяч, но следователи 
установили, что объем информации и ее значимость не уменьшились, скорее 
наоборот.
     - Вы признаете эти цифры? - спросил следователь на допросе.
     - У меня не было времени заниматься такими подсчетами, - ответил Зорге. - 
Но я думаю, что, если никто другой не передавал сообщений из Японии на нашей 
волне, вероятно это так. Только полагаю, что это далеко не все.
     - Что значит “не все”? - спросил следователь.
     - Разве вы можете быть уверены в том, что ваши радиоперехватчики так уж 
идеально работали? Многое могло пройти помимо ваших радистов.
     - Нам вполне достаточно и того, чем мы располагаем, чтобы привлечь вас к 
суду.
     - О, тогда вам не нужно так уж много знать! Достаточно нескольких фактов. 
Когда мы радировали в Центр, начинали маршировать миллионы...
     Следователь зло посмотрел на арестованного. Поведение Зорге выводило его 
из равновесия. Принимая огонь на себя, он отвлекал внимание следователей от 
своих товарищей.
     Когда Рихарду предъявили перечень информации, которые он направил в Центр, 
Зорге насмешливо воскликнул:
     - Я даже не представлял себе, что мы так много сделали!..
     Здесь были сообщения о том, что генштаб решил модернизировать свою армию 
по германскому образцу, обзор военной промышленности с перечислением заводов 
синтетического бензина, алюминиевой промышленности, самолетостроения. Из старых 
передач следователь напомнил сообщение о секретном торпедном заводе в Нагоя. 
Рихард послал это донесение, когда первый раз встретился с Оттом, тогда еще 
безвестным подполковником и наблюдателем в японском артиллерийском полку. Вот 
сведения о численном составе Квантунской армии, номера дивизий, прибывших из 
Японии и Северного Китая.
     А это - последние расшифрованные телеграммы, предупреждение о том, что на 
советско-германской границе сосредоточено девять армий. Рихард вспомнил: он 
получил эту информацию от полковника Шолля, переведенного в Токио из Сиама.
     Дальше шла информация о национальных запасах бензина с подробными цифрами, 
выводами: в морском флоте запасы в 4 раза больше, чем в сухопутной армии. 
Вывод: предстоят действия военно-морского флота, агрессия Японии направляется 
на юг.
     Вот последние в этом, 1941 году донесения: Япония не решается напасть на 
Советский Союз...
     Следователь читает монотонно, взглядывая на Зорге сквозь толстые 
прозрачные чечевицы очков. Рихард слушает, но мысли подпольщика далеко... Да, 
немало сделал он со своими упорными и решительными парнями для защиты Родины, 
для сохранения мира. На лице Зорге улыбка удовлетворения, и следователь 
непонимающе глядит на этого странного человека, улыбающегося на допросе...
     В мае 1942 года в японской печати появилось первое сообщение об аресте 
группы Зорге, о следствии, которое продолжается... Но тайная полиция - токкоко, 
так же как и военная контрразведка, не могла больше обнаружить ничего нового.
     Контрразведчикам удалось, правда, напасть на след врача Ясуды. Его 
арестовали в июне 1942 года.
     - Это та самая сволочь, которая спасла Зорге от смерти, - бросил 
полицейский агент, оставляя в тюрьме пожилого врача, - он дал ему лекарство, 
без которого русский вряд ли бы выжил.
     Иного следователи о Ясуде не знали, это было пока единственным против него 
обвинением.
     Прошло почти два года после ареста. В сентябре 1943 года состоялся процесс 
участников подпольной организации “Рамзай”, работавшей много лет в Японии. 
Рихард Зорге и Ходзуми Одзаки были приговорены к смертной казни, Вукелич, 
Клаузен, Мияги - к пожизненному заключению. Но Мияги, тяжело больной 
туберкулезом, доживал уже последние дни; в тяжелом состоянии находился и 
Вукелич. Тюремный режим убивал их без смертного приговора.
     Прошло еще полгода, прежде чем утвердили приговор, и снова потянулись 
томительные дни осужденных на казнь, когда каждый день мог быть последним. Так 
продолжалось много месяцев, месяцев жизни в камере смертника!
     Рано утром 7 ноября, великий день Октябрьской революции, камеру смертника 
отворил начальник тюрьмы и, поклонившись, деловито спросил: правильно ли он 
называет имя заключенного - Рихард Зорге?
     - Да, я Рихард Зорге. - Узник поднялся с табурета, на котором сидел перед 
дощатым столом.
     - Сколько вам лет?
     - Сорок девять.
     Начальник тюрьмы уточнил адрес, по которому Зорге жил в Токио до ареста и, 
официально удостоверившись, что перед ним именно он, осужденный на казнь, 
церемонно поклонился еще раз.
     - Мне вменили в обязанность, - произнес он, - передать вам, что вынесенный 
вам смертный приговор по распоряжению министра юстиции Ивамура сегодня будет 
приведен в исполнение... От вас ждут, что вы умрете спокойно.
     Снова традиционный поклон, на который Зорге ответил кивком головы.
     - У вас будут какие-либо распоряжения? - спросил начальник тюрьмы.
     - Нет, свою последнюю волю я изложил письменно.
     - Вы хотите сделать последнее заявление?
     - Нет, я уже все сказал.
     - В таком случае прошу следовать за мной.
     - Я готов, - спокойно ответил Зорге.
     Конечно, это была мелкая, подлая месть - казнить коммуниста в день его 
большого праздника...
     Рихард вышел из камеры. В гулких коридорах тюрьмы затих топот его тяжелых 
ботинок. Вскоре в тюрьме Сугамо снова наступила тишина...
     Рихарда провели через двор в тесный кирпичный сарай. Здесь его ждали 
прокурор, палач и буддийский священник. Рихард Зорге сам стал под виселицу на 
люк, сделанный в полу. Он поднял по-рот-фронтовски над головой кулак и громко 
произнес по-русски:
     - Да здравствует Советский Союз!.. Да здравствует Красная Армия!..
     Палач накинул петлю.
     Было 10 часов 36 минут утра по токийскому времени. В Москве - на шесть 
часов меньше. На предрассветных улицах советской столицы проходили войска 
Красной Армии. Орудия, танки подтягивались к Красной площади для участия в 
октябрьском параде.
     Близилась победа вооруженных сил Советского Союза над германским фашизмом, 
победа Советской Армии, в рядах которой состоял и коммунист-разведчик Рихард 
Зорге...
     Было 7 ноября 1944 года.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

В ЯПОНИИ ЧЕРЕЗ ДВАДЦАТЬ ЛЕТ

     То, от чего предостерегали, против чего боролись жизнью и смертью японские 
патриоты, все же свершилось: Япония вступила в войну...
     Когда разрушительное землетрясение 1923 года уничтожило Токио, погибло 100 
тысяч людей. Но война принесла токийцам куда более страшные беды. Город, 
разрушенный американскими бомбами, лежал в руинах.
     С тех пор прошло больше двадцати лет. Трудом народа поднята из руин 
столица Японии. Но люди дольше помнят трагедии, чем города, в памяти их все еще 
живы ужасы Хиросимы и Нагасаки, трагедии других японских городов и селений, 
хотя в городах этих уже почти не видно следов войны и разрушений. И теперь, 
когда в японские порты заходят “драконы” - американские атомные подводные лодки,
 - люди дружно выходят к морю, решительно протестуют, хотят отогнать войну от 
берегов Японии.
     В послевоенной японской конституции записан параграф, запрещающий армию, 
вооружение, милитаризм - все то, против чего боролись Одзаки, Мияги, Каваи, 
Ясуда и все другие, входившие в интернациональную антивоенную группу во главе с 
Рихардом Зорге. В группе “Рамзай” объединялись люди девяти национальностей: 
японцы, русские, немцы, корейцы, китайцы, англичане, американцы, югославы, 
датчане. Они были приверженцами разных убеждений, но одинаково ненавидели 
фашизм и войну. Они выполнили свой долг. Но в наши дни тревога снова западает в 
души людей: разгромленные во второй мировой войне японские милитаристы опять 
поднимают голову. Борьба продолжается!..

***

     В начале 1965 года мне довелось посетить Японию, побывать на местах 
минувших событий. Пасмурным январским днем вместе с писателем Кимура я ехал в 
токийский пригород Митака, чтобы увидеться с Исии Ханако. Меня волновала 
предстоящая встреча с этой женщиной. О ней я многое знал: всю свою жизнь она 
посвятила памяти Рихарда Зорге, которого глубоко любила, которому осталась 
преданной навсегда.
     От университета Васэда мы ехали лабиринтом токийских улиц, и я диву 
давался, как это без адресов людям удается разыскать в городах-муравейниках 
нужного человека. В Токио почти нет названий улиц, обозначаются только районы. 
Надежнее всего обратиться за справкой к встречному почтальону или хозяину 
винной лавочки. Он пошлет с вами мальчугана-посыльного, который хорошо знает 
всех живущих в квартале.
     Мы несколько раз останавливались, чтобы узнать дорогу, и путаными 
переулками проникли в район, где уже не было мостовой, ее заменяли настеленные 
посреди улицы, заплывшие грязью доски.
     Начинало смеркаться, когда, оставив машину у невысокого бетонного забора, 
мы пошли дальше пешком по улочке с легкими двухэтажными домами. Тесным проходом 
между стеной и бамбуковым забором, перешагивая с камня на камень, чтобы не 
угодить в грязь, мы прошли в крохотный садик с поблекшей пальмой посредине, 
бамбуковой порослью в углу и пустыми прошлогодними грядками.
     Возле садика два игрушечных домика, похожих на будочки-сторожки. Нам 
открыла невысокая женщина в синей вязаной кофточке поверх кимоно. В пожилой 
женщине я все же сразу узнал Исии Ханако по старым ее фотографиям. У Исии 
округлое лицо, широко раскрытые глаза и вскинутые дугой брови, на лоб спадает 
седеющая челка. В выражении ее лица до сих пор сохранилось что-то наивное, 
детское.
     Исии-сан засмущалась, сразу же принялась разжигать керосиновую хибачи - 
печурку для обогрева жилья. Мы предупредили Исии о нашем приезде - Кимура 
послал ей телеграмму, и она ответила: приезжайте.
     Всю дорогу я волновался в ожидании предстоящей встречи. Но здесь все 
оказалось так удивительно прозаично: и синяя кофта, накинутая на плечи, и 
разувание на улице, и чадящая керосиновым газом печь...
     Исии провела нас в комнатку-веранду - совсем крохотную, с европейской 
мебелью: маленьким столиком и двумя креслами. Вдоль стены полка, на ней два 
лепных портрета Рихарда Зорге. Мой друг Кимура-сан, первым написавший когда-то 
книгу о Рихарде Зорге, рассказывает мне историю этих портретов. Когда Исии 
написала воспоминания о Зорге, друзья помогли ей их опубликовать. Но в 
издательстве потеряли единственную фотографию Рихарда. Исии была огорчена до 
слез, и директор издательской фирмы пригласил профессионала-скульптора, чтобы 
сделать лепной портрет Зорге. Однако его работа не понравилась Исии Ханако, она 
не чувствовала внутреннего сходства, не видела характерного выражения лица 
Рихарда.
     Когда-то Исии сама занималась лепкой, ее учил брат-художник, и она 
проявляла способности. И вот Исии вместе со скульптором принялась лепить по 
памяти портрет Зорге. Так и стоят теперь у Исии два эти изваяния лица дорогого 
ей человека.
     В этой комнатке, где светло-вишневые шторы закрывают стеклянные 
стены-ширмы и пол натерт до ярко-желтого блеска, все посвящено памяти Зорге. На 
стене известная его фотография, где он в лодке, с фотоаппаратом в руках. Тут же 
другая - Рихард на переднем плане, среди деревьев, в шарфе, перекинутом через 
плечо, веселый и огромный по сравнению со стоящими рядом японцами...
     Через Кимура-сана я говорю Исии, что хочу выразить ей глубокое уважение за 
то, что так самоотверженно хранит она все эти годы память о замечательном 
человеке - Рихарде Зорге.
     Еще в Москве я решил привезти этой женщине какой-нибудь приятный сувенир. 
В магазине “Березка” я выбрал янтарный кулон - символ долголетней дружбы людей. 
Магазин этот - на улице Горького, как раз в том доме, где жил когда-то Рихард 
Зорге. Я рассказал об этом Исии, и в глазах ее вспыхнула признательность...
     Вечерело, когда мы приехали на кладбище Тама. У ворот кладбища мы купили 
цветы - гвоздики, хризантемы и еще сосновые ветви с длинными мягкими иглами. 
Владелец цветочного магазинчика принес нам курения - пачки хрупких и тонких 
темно-зеленых палочек, похожих на хвою японской сосны, ведерки с водой, 
небольшие черпачки - все, что нужно для поминального ритуала.
     Исии бывает здесь часто. Она уверенно шла между высокими соснами и 
громадными криптомерия-ми кладбища Тама, к дорогой ей могиле. На гранитной 
плите японской катаканой и латинскими буквами высечено:

РИХАРД ЗОРГЕ
1895 - 1944

     Рядом невысокий плоский обелиск, в полутьме казавшийся коричнево-черным. 
На обелиске имена японцев-подпольщиков из организации Зорге.
     Исии собрала увядшие цветы, и мы положили свежие перед надгробной плитой и 
обелиском. Потом зажгли курения у подножия двух камней. И водой, принесенной в 
прямоугольных ведерках, по национальному обычаю полили из черпаков камни, чтобы 
никогда не увядала память в сердцах потомков о благородных деяниях ушедших из 
жизни людей. Таков японский обычай.
     Глубокими русскими земными поклонами поклонился я надгробию Зорге и 
обелиску с именами его японских соратников.
     Исии подвела меня к надписи, высеченной на обратной стороне могильного 
камня. Кимура медленно перевел:
     "Здесь покоится герой, который отдал жизнь в борьбе против войны, за мир 
во всем мире. Родился в Баку в 1895 году. Приехал в Японию в 1933 году.
     Был арестован в 1941 году. Казнен 7 ноября 1944 года”.
     Исии сказала:
     - Я всегда верила, что русские придут сюда поклониться могиле Зорге...
     Мы возвращались с кладбища Тама, и Ханако Исии рассказывала о событиях, 
происходивших после ареста Рихарда.
     Полицейский инспектор, который обычно вызывал ее в участок, на этот раз 
сам явился в дом, где жила Исии со своей матерью. Мацунага сказал, что ее немец 
арестован.
     - Тебе ничего не угрожает, - сказал он, - но ты должна рассказать, кто 
бывал в доме Зорге.
     Исии опять ответила, что ничего не знает...
     Она долго не верила, что Ики арестован. Но прошло много месяцев, и в мае 
1942 года Исии прочитала в газетах, что кемпейтай арестовала “русских шпионов”, 
среди которых Зорге, Одзаки, Вукелич, Мияги, Клаузен... Было написано: 
следствие продолжается. И снова никаких вестей до самого конца войны.
     Мать Исии ходила в Храм предков, молила богов, чтобы они взяли ее жизнь, 
но сохранили жизнь Рихарда Зорге: дочь говорила о нем так много хорошего. Но 
боги не вняли молитвам старой японки.
     Исии узнала о смерти Рихарда только после войны. В день капитуляции 
японской армии она сразу же пошла к тюрьме Сугамо, где у ворот стояло много 
людей, которые, так же как Исии, хотели узнать что-нибудь об арестованных. Один 
из узников сказал: Рихарда Зорге казнили около года назад... Надежды больше не 
стало.
     Потом опубликовали списки казненных за годы войны. Там были имена Зорге, 
Одзаки. Но где они похоронены, никто не знал. Исии пошла к Асанума - адвокату, 
который по назначению суда защищал Зорге. Адвокат тоже не мог ничего сказать, 
он слышал только, будто казненных зарыли на дальнем кладбище, где хоронили 
бездомных, бедняков. Это место так и называлось - кладбище невостребованных 
трупов.
     Исии снова пошла в тюрьму, добилась разрешения посмотреть тюремные книги. 
Она нашла запись:
     "Зорге, он же Рамзай, казнен 7 ноября 1944 года в 10 часов 36 минут 16 
секунд утра”. Где он похоронен, известно не было. Но ей сказали: она может 
поискать - на могилах кладбища бездомных ставили деревянные знаки с датами 
похорон. Но и там Исии ждала неудача: время было тяжелое, и деревянные знаки с 
датами похорон растащили на топливо.
     Какой-то кладбищенский рабочий сказал Исии: он вспоминает, что вскоре 
после войны на кладбище приезжали два американца из военной полиции. Они тоже 
расспрашивали о Зорге.
     Это были люди Уиллоуби - начальника разведки в оккупационных войсках 
генерала Макартура. Они начали расследовать “дело Зорге”. Когда в японском 
журнале появились воспоминания Исии Ханако, американские разведчики прежде 
всего арестовали Исии. В своих мемуарах она рассказывала, что папаша Кетель в 
“Рейнгольде” называл ее Агнесс. Американцы заподозрили: быть может, это Агнесс 
Смедли?.. Недоразумение выяснилось, и Ханако освободили.
     Четыре года Исии разыскивала прах Зорге. Искала одна, без чьей-либо помощи,
 в атмосфере вражды и подозрений. Останки были обнаружены в октябре 1949 года.
     Потом не было денег, чтобы купить место на кладбище. Это стоит невероятно 
дорого. Исии собрала все, что могла, - потратила все деньги, полученные в 
издательстве, что-то заняла, что-то продала... Она заказала надгробие и сама 
составила надпись, высеченную на сером гранитном надгробии.
     Мы возвратились в район, где жила Ханако Исии. Она приветливо махнула нам 
рукой и ушла в своей дешевенькой серой шубке, будто растворилась в сгустившейся 
темноте.
     - Вы заметили у Исии обручальное кольцо? - спросил Кимура-сан и вот что 
мне рассказал.
     После многолетних поисков Исии удалось найти место, где был похоронен 
Зорге. Останки его кремировали, и среди пепла обнаружили маленький слито чек 
золота от коронок, поставленных Рихарду после мотоциклетной аварии. В память о 
Рихарде Исии заказала из этого золота обручальное кольцо. Так обручилась она с 
любимым человеком, ушедшим из жизни много лет назад... Обручилась в знак 
беспредельной верности, большого и глубокого чувства.
     С Исии Ханако мы встречались в Токио еще несколько раз, ездили с ней по 
местам далеких событий. Исии показала мне, где на улице Нагасаки стоял домик 
Зорге. Мы побывали в ресторанчике Кетеля, где Рихард назначал явки своим 
товарищам. Теперь в “Рейнгольде” все по-другому, но девушки-кельнерши, как и 
при папаше Кетеле, одеты в немецкие мекленбургские сарафаны... Мы заходили в 
лоби уцелевшего во время бомбежек старого отеля “Империал”, гуляли в парке 
Хибия рядом с магазином цветов, где Рихард Зорге покупал обычно хризантемы.
     В Токио я встретил Каваи Тайкити - одного из немногих оставшихся в живых 
подпольщиков из группы Зорге. Он пришел вместе с младшим братом погибшего 
Одзаки. Это был японский литератор Ходзуки Одзаки, который многое сделал для 
того, чтобы восстановить историю антимилитаристского подполья в Японии, где его 
брат играл такую важную роль.
     Мы собрались в просторном лоби гостиницы “Никкацу”. Был канун нашего 
возвращения на Родину. В гостиницу приехал Кимура-сан, была здесь я Исии Ханако 
В лоби стоял легкий зеленоватый полумрак, вероятно от громадного ковра цвета 
лесной поляны. Мы сидели в креслах за низеньким столиком и говорили о прошлом. 
Перед нами вставали Время, Годы, События. Мы вспоминали людей - живых и ушедших 
из жизни.
     Вспомнили старого доктора Ясуда, который и сейчас продолжает врачевать 
людей. Освобожденный после войны из тюрьмы, он опять поселился в Токио.
     Заговорили о радисте Максе Клаузене и его жене Анне, урожденной Жданковой. 
Они живут теперь на противоположной стороне планеты - в Германской 
Демократической Республике, являются членами Социалистической единой партии 
Германии, активно участвуют в строительстве социализма в ГДР. Когда супруги 
встретились, освобожденные из тюрьмы Сугамо, они не узнали друг друга: так были 
измождены Мы вспомнили их добрым словом в связи с тем, что как раз в тот самый 
день газеты напечатали сообщение: граждане ГДР Макс и Анна Клаузены 
(Христианзены) награждены советскими орденами. Награждены “за активную и 
успешную деятельность в составе разведывательной организации, работавшей под 
руководством Рихарда Зорге...” - говорилось в Указе Президиума Верховного 
Совета СССР.
     Тем же Указом был посмертно награжден орденом Отечественной войны первой 
степени югослав Бранко Вукелич, погибший в застенках милитаристской Японии. 
Переведенный после вынесения приговора на Хоккайдо, он умер в тюрьме в середине 
января 1945 года.
     Мы говорили о художнике Мияги, который тоже не вынес жестокого тюремного 
режима, о других соратниках Рихарда Зорге...
     Близился вечер, и пора было расставаться. Когда мы прощались, Исии Ханако 
сказала:
     - Юри-сан, я бы хотела сделать вам маленький, но дорогой для меня подарок 
- Она достала из сумки белый носовой платок и протянула мне. - Это платок 
Рихарда с его инициалами. Возьмите его на память...
     Я растерялся, глубокое волнение охватило меня.
     - Нет, нет, возьмите... - повторила Исии. - На память о Рихарде у меня еще 
есть его кашне и такой же платок, потом пластинки, которые он мне дарил 
Возьмите, прошу вас!..
     С чувством, близким к благоговению, я принял подарок Исии - белый мужской 
платок с инициалами “R. S.” - Rihard Sorge. Я бережно храню этот трогательный 
подарок в память о коммунисте Рамзае, бойце невидимого фронта, и его преданной 
на всю жизнь подруге, перед которой нельзя не преклоняться за чистоту и 
постоянство больших ее чувств к Рихарду Зорге...
     Мы расстались на улице, на бурлящей Гинзе, - в Японии принято провожать 
друзей за порогом дома Они ушли, но я все еще глядел им вслед, пока не 
затерялись они в толпе. И я снова подумал: прошедшие годы вынесли свой 
беспристрастный приговор и минувшим событиям, и деяниям людей.
     В мире столкнулись две силы, и победили разум, гуманизм. Борьбой народов 
черные силы войны были повергнуты. Жрецы храма Хатимана - бога войны - 
преступные генералы Тодзио, Итагаки, Доихара, с которыми рыцарь благородного 
подвига - Рихард Зорге скрещивал свой незримый меч, были повешены, как военные 
преступники, по приговору Международного трибунала, и время сыпучими песками 
затянуло их след..
     А рыцари света навсегда останутся в памяти человечества Каждому свое! 
Таков приговор истории.

72
72


71
71