был пансион. Рихард прошел мимо подъезда вверх по улице, вернулся назад. Вдруг 
подумал: “А зачем это? Нужен ли этот поиск, который он предпринял? Наивный 
романтик?” И Рихард сам же ответил себе: “Да, романтик!.. Или, точнее, 
хранитель революционных традиций!.."
     Зорге гордился своим дедом, его дружбой с людьми, которые определили и его,
 Рихарда, мировоззрение. Взгляды младшего Зорге сформировались не сразу. В 
борьбе отца с дедом за Рихарда Зорге мог одержать верх коммерсант, делец. Этому 
воспрепятствовало многое, главное - жизнь, война, революции, заочное знакомство 
Рихарда с дедом через полвека...
     Рихард вновь тепло подумал о матери - он обязательно навестит ее в 
Гамбурге. Иначе когда же еще они свидятся?
     Он посмотрел на часы: времени было достаточно, но все же пора на вокзал...
     А через месяц, 6 сентября 1933 года, немецкий корреспондент Рихард Зорге 
прибыл в Иокогаму. Чуть прихрамывая, он сошел по трапу на берег, в многоголосый 
шум порта.
     Так вот она - Япония...

2. РАМЗАЙ ВЫХОДИТ НА ПЕРЕДНИЙ КРАЙ

     Первые месяцы после приезда в Токио Рихард Зорге жил в “Санно-отеле”, 
гостинице средней руки, которая не могла, конечно, тягаться с “Империалом”, но 
имела репутацию вполне солидного заведения. Гостиница с несколько тесноватыми, 
на японский манер, номерами, стояла в стороне от шумной Гинзы и в то же время 
не так уж далеко от нее, чтобы обитатели отеля могли чувствовать оторванность 
от городского центра.
     В “Санно-отеле” останавливались главным образом деловые люди, прибывшие в 
Японию ненадолго, туристы, журналисты, военные - люди самых различных профессий 
среднего достатка. Именно такая гостиница больше всего устраивала журналиста, 
впервые приехавшего в Японию и не завоевавшего" еще признания читателей.
     На первом этаже, рядом с лоби - просторным гостиным залом, разместился 
портье с неизменными своими атрибутами - полками для ключей, пронумерованными, 
как рулетка, громоздкими книгами для записи приезжающих, коллекцией телефонов 
на полированной стойке. Рядом суетились услужливые бои в жестких картузиках с 
позументом; бои мгновенно угадывали и выполняли любое желание клиентов.
     Был здесь еще один завсегдатай - человек неопределенной наружности и 
возраста. По утрам, когда Зорге спускался вниз и подходил к портье, чтобы 
оставить ключи, этот человек либо мирно беседовал с портье, либо сосредоточенно 
перелистывал книгу приезжих. Он вежливо кланялся Зорге и потом, нисколько не 
таясь, неотступно следовал за ним, куда бы тот ни направлялся. Он часами ждал 
Рихарда у ворот германского посольства, в дверях ресторана или ночного клуба, 
куда заходил Зорге, потом сопровождал его до гостиницы и исчезал только 
глубокой ночью, чтобы рано утром снова быть на посту.
     Это был “ину”, в переводе “собака”, полицейский осведомитель, 
приставленный к иностранцу или подозрительному японцу. Всегда молчаливый и 
вежливый, он тенью ходил следом, ни во что не вмешивался, ни о чем не спрашивал.
 Он только запоминал, что делает, где бывает его подопечный.
     Иногда этого плохо одетого человека сменял другой - молодой и развязный. 
Иногда за журналистом следовала женщина с ребенком за спиной. Появлялись 
какие-то другие люди, с безразличным видом крутившиеся рядом. У себя в номере 
Зорге обнаруживал следы торопливого обыска: кто-то рылся в его чемодане. Это 
была система тотального сыска, надзора за всеми подозрительными людьми. А 
подозрительными считались все, кто приезжал в Японию.
     Однажды зимой, когда стояла холодная, промозглая погода и ветер швырял на 
землю мокрый снег с дождем, Рихард пожалел своего безответного спутника. 
Веселая компания журналистов направлялась в “Рейнгольд” - немецкий кабачок на 
Гинзе. Зорге уже познакомился со многими корреспондентами, с работниками 
посольства, с членами германской колонии, которая в те годы насчитывала больше 
двух тысяч человек. Новичка журналиста охотно посвящали в токийскую жизнь, 
водили вечерами в чайные домики и японские кабачки. Но нередко предпочтение 
отдавалось немецким заведениям, где можно было есть сосиски с капустой, 
наслаждаться баварским пивом, чокаться глиняными кружками под крики “Хох!” и 
непринужденно болтать о чем вздумается.
     Уже смеркалось, когда они свернули в маленькую улочку, густо завешанную 
круглыми цветными фонариками, множеством, светящихся вывесок, вспыхивающих 
иероглифов. Казалось, что стены улицы фосфоресцируют в густой пелене падающего 
снега.
     Зорге приотстал от компании и пошел рядом с осведомителем.
     - Как тебя зовут? - спросил он.
     - Хирано...
     - Послушай, Хирано-сан, тебе ведь очень холодно. - Зорге обвел взглядом 
его стоптанные башмаки, жиденькое пальтецо и непокрытую голову. - Давай сделаем 
так: от Кетеля я не уйду раньше десяти часов. Обещаю тебе это. Ступай пока 
погрейся, выпей саке или займись своими делами... Держи! - Рихард сунул в руку 
осведомителя несколько мелких монет.
     Хирано нерешительно потоптался перед, выпуклой дверью, сделанной в форме 
большой винной бочки, перешел улицу и нырнул в кабачок, перед которым, как 
лампада, висело смешное чучело рыбы с черным цилиндром на голове. На притолоке 
был прикреплен еще пучок травы, сплетенный в тугую косу, и спелый оранжевый 
мандарин, чтобы отгонять злых духов, - таков новогодний обычай. Хирано 
прикоснулся к талисману - пусть он оградит его от неприятностей. Полицейский